- От меня не убежишь, Эш Шамаш, не убежишь! - прошелестел как сухая осенняя листва теневой голос. - Я как твоя тень, следую за тобой повсюду! Я - твоя судьба! Мое желание - закон и моей воле ничто не может прекословить! Ты это понимаешь?! То, чего Я хочу, сбудется непременно! Я, мой дорогой, НИКОГДА НЕ СПЛЮ! И Я знаю свой день и час! Если я сказала, что ты - мой жрец - так будет вовеки и никакие бородатые старики и смазливые девчонки мне не преграда!
- Да, это так... - прошептал Ганин - его разум всё глубже погружался во тьму, сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди, а рот наполнялся вязкой слюной. - Только... только... не трожь её, слышишь? Не трожь...
- Продашь душу - не трону!
- Продам...
На миг воцарилась пауза, а потом...
- А-ха-ха-ха! Сделка при трех свидетелях, а-ха-ха! Слыхали, друзья? Записывайте! Записывайте, а-ха-ха! Время, дату, обстоятельства, ха-ха-ха!
Теневая фигурка вспорхнула с груди Ганина как птичка и принялась плясать возле портрета - туда-сюда, туда-сюда, делая плавные движения руками, бедрами, головой... Да не просто плясать, а - рисовать! Ганин отчетливо видел, как при каждом взмахе её руки могильная чернота с портрета уходила, как сажа, смываемая с поверхности мокрой тряпкой, лицо, руки, шея, платье наливались красками, но вместе с портретом обретала цвета, силу, объем и плотность сама фигура танцующей женщины. И вот уже при полностью восстановленном портрете стоит, торжествуя, её точная копия!
Ганин сконфузился и попытался было встать...
- Но-но! - раздался резкий оклик. - Команды вставать не было! - А потом она повелительно взмахнула рукой, сам собой щелкнул выключатель, подсветка у портрета погасла и она с размаху прыгнула на кровать.
- Теперь Я буду Снежаной! И если назовешь меня иначе - задушу... Поцелуями! А-ха-ха-ха! - и Ганин действительно едва не задохнулся от последовавших затем длинных, как сама вечность, поцелуев. И их было ровно СЕМЬ.
ВОСЕМЬ...
Ганин проснулся на рассвете, хотя определить точное время суток было практически невозможно: небо полностью затянули тонкие белесые облака, почти не пропускавшие солнечного света, вся земля была укутана плотной непроницаемой завесой тумана, даже птицы, вопреки всякому обыкновению, не пели своих утренних гимнов.
Ганин быстро встал и направился к шкафу. Одежда его аккуратно, с какой-то женской тщательностью и заботливостью была убрана и развешена по плечикам. Приводя себя в порядок перед ростовым зеркалом, он бросил случайный взгляд на кровать и увидел там спящую Снежану. В его голове тут же завертелся, как ворох осенних листьев на ветру, поток воспоминаний: вчерашнее празднование успеха выставки, когда он умудрился потратить за полсуток почти сто тысяч, потом навязчивые просьбы Снежаны показать ей её собственный портрет, ночная поездка в имение, совместный осмотр портрета, чувство необыкновенного восхищения на лице Снежи, романтическая ночь...'. Ганин вплотную подошел к кровати и ещё раз с любовью осмотрел каждый сантиметр незакрытой одеялом части тела возлюбленной Снежи - лицо, шею, руки, грудь... Ему неодолимо захотелось покрыть их вновь тысячью горячих поцелуев, как тогда, прошлой ночью, но... Ганин побоялся её разбудить. 'Нет, пусть поспит, ведь ещё даже толком не рассвело!'.
Лицо Снежаны было удивительно прекрасным - ослепительно белое, без каких-либо веснушек и изъянов, зубки все идеально ровные, как на подбор, без щербинок или неровностей, золотистый мягкий шелк волос, пухлые алые губки, как бутоны распустившихся роз... Черты лица настолько яркие, что, казалось, совершенно не нуждаются ни в какой косметике. 'Просто куколка... - прошептал со страстным придыханием Ганин. - Моя маленькая куколка...' - и послал ей воздушный поцелуй. Девушка как бы в ответ слегка застонала и улыбнулась, но Ганину почему-то показалось, что она за ним пристально наблюдает, причем видит его насквозь и прямо через закрытые веки. От этой мысли ему вдруг стало как-то не по себе и он поспешил отогнать её прочь. 'Мы вместе, и это - самое главное'.
Ганин поспешно отвернулся и направился к выходу из комнаты - он решил пойти прогуляться. 'Туманное утро - самое подходящее время для конной прогулки, - подумал он. - Оно так бодрит и освежает!'. Ганин обулся и положил уже ладонь на дверную ручку, как вдруг, как бы невзначай, его взгляд остановился на портрете. Однако он, на удивление, не произвел на него какого-то особенного впечатления, как это всегда было раньше. У Ганина не возникло желания приблизиться к нему, поцеловать его, поговорить с ним. Краски на портрете как-то поблекли, изображенная на нем девушка стала какой-то серой, малопривлекательной, неживой... Самый обыкновенный портрет, не больше и не меньше! 'Ну и хорошо! В самом деле, зачем мне портрет, если у меня теперь - Снежа?' - Ганин беззвучно рассмеялся и бодро зашагал по коридору, насвистывая веселую мелодию. Спустившись в холл, он у самых дверей столкнулся со слугой. Это был немного мелковатый малый с зелеными, прямо-таки кошачьими глазами, тоненькими усиками и белоснежными крупными зубами с сильно выдающимися клыками - все эти черты придавали его лицу несколько хищное и в то же время хитрое выражение. Он был одет в костюм для верховой езды, на ногах - сапоги со шпорами, а руки его поигрывали арапником. 'Кот в сапогах', - почему-то подумалось Ганину, и он с трудом сдержался от того, чтобы не усмехнуться, но вовремя остановился, решив, что это будет не совсем вежливо.
- Не хотите ли освежиться на воздухе, милорд? Предлагаю конную прогулку! Здешние хозяева обожали после ночного кутежа галопом по туману - и-э-э-э-э-х! - прокатиться с ветерком! - и зеленоглазый парень заговорщицки подмигнул.
- Ну, какой я милорд... - смущенно проговорил Ганин, разводя руками. - Я...
- Милорд не милорд, господин, но обращаться иначе я к вам не могу - в морду бить будут-с! - защебетал, заюлил зеленоглазый, а потом панибратски взял Ганина 'под ручку' и куда-то потащил за собой. - Да-да, милорд, такова доля всех нас, несчастных бедных слуг: чуть что - и в морду, чуть что - и в морду... Эх, сменить бы работу, милорд, стать бы, так сказать, хозяином самому себе, работать на самого себя! И непременно-ссс! И всенепременно-ссс нанять себе слуг и тоже их - в морду, в морду, в морду... А-ха-ха-ха-ха!!! Ой, простите, милорд, виноват, смеяться при господах не положено.
Ганин подозрительно посмотрел на слугу и подумал, что раньше он что-то его не замечал...
- А ничего странного, милорд, вы ж только вчера к нам заселились, ночью приехали с дамочкой вашей, - как будто бы прочитав его мысли, защебетал странный малый. - Хозяин нам строго-настрого велел обращаться с собой, ну и с вами тоже, только так - и никак иначе! Он, знаете, большой эстет у нас, любит древности всякие, и хорошо за все это доплачивает... - понизив голос, добавил он и ещё раз хитро подмигнул Ганину. - Ну-ссс, гулять так гулять-с!
В конюшне Ганин переоделся в костюм для верховой езды - плотные брюки, сапоги со шпорами, легкая куртка -, а между тем зеленоглазый уже выводил из стойл двух здоровых черных жеребцов. Ганин на диво легко запрыгнул на лошадь и чувствовал себя на ней, как ни странно, вполне уверенно - как будто бы всю жизнь только и делал, что катался верхом. А через несколько минут оба всадника уже мчались крупной рысью по бледно-зеленым в густом тумане заливным лугам и тенистым перелескам, тянувшимся бесконечной вереницей вдоль реки. Ганина при этом всё это время не оставляло ощущение, что зеленоглазый, хитрый как черт, слуга за ним постоянно следит, а его постоянные словоизвержения никак не давали Ганину сосредоточится на своих мыслях. Его собеседник оказался прирожденным философом и словоблудом - слушать его было хоть и интересно и даже смешно, но в голове от его слов совершенно ничего не оставалось, каша какая-то...
- ...Так вот, милейший мой милорд, служил я как-то у одного помещика, не могу уже сказать, где и когда, но где-то и когда-то сказать могу точно. Был он известный хулиган, богохульник, сквернослов... Жуть! Слова доброго сказать не мог, так сказать, без мата. Я уж ему и так, и сяк... Говорю, да побойтесь хоть Бога, милейший! А он - раз меня арапником, два... Ну я и махнул на него - пущай себе ругается, скотина эдакая! А он мало того, что ругается - и за бабами бегать горазд, так что проходу ни одной смазливой девке не давал! Ну и надоел он мне, в конце концов, пуще овсянки по утрам! Думал, придушу, скотину... Но мой коллега, благороднейшей души человек, прирожденный философ, мяу! - ой, простите, вырвалось... Так вот, он мне тогда золотые слова сказал: 'Не прав ты, Тимофей, не прав...'. Кстати, меня 'Тимофеем' кличут, а в школе так 'Котофеем' дразнили. Так прямо и говорили: 'Эй, ты, Тимофей-Котофей, поди-ка сюда!', хи-хи... Так о чем это я? Ах, да... Так вот, и говорит он мне: 'Тимофей, ты к этому философски относись, душа моя, философски! Скотина-то он, конечно, скотина та ещё, но подумай сам - вот придушишь ты его, а дальше что? На другого спину гнуть будешь, а кто знает - может, он ещё хуже будет, а? Ну а если и лучше будет, тогда будешь думать, а зачем ему и служить? Самому захочется быть хозяином, пренебрегать начнешь службе-то. А будешь хозяином сам, так тоже плохо - смысл жизни тут же пропадет, мать моя женщина', мяу! - ой, простите - 'в голову мысли всякие полезут - а зачем я живу? а что мне от жизни надо? а почему у этого то есть, у этого се, а почему у меня нету? почему меня не повышают? а почему не хвалят? А тут - служишь и служишь, и голова, как говорится, не болит!'. Подумал я, подумал, душа моя, Алексей Юрьевич, а ведь, ворона ты эдакая, прав ты, черт тебя подери, а-ха-ха-ха! Ну и не придушил я эту скотину! Сам утоп спьяну, прямо вот в этой вот самой речке. Очень любил, знаете, с деревенскими девками тут в русалок играть. Вот они его тут и утопили... Но я тут не причем, честно-пречестно! Мяу!
От пустопорожней болтовни котообразного Тимофея у Ганина затрещала голова и он хотел было уже, наплевав на всякую вежливость, сказать ему 'Заткнись!', но тут его внимание привлекло одно странное обстоятельство - впереди он увидел стремительно приближающийся дом с колоннами...
- Ого, Тимофей! - воскликнул Ганин. - А разве мы не вперед ехали? Бьюсь об заклад, ехали мы вперед, вдоль реки, но почему вернулись обратно? Я ведь никуда не сворачивал, черт возьми!
- Да вы, Алексей Юрьевич, не серчайте так, чертей не кличьте - плохая это примета, их звать! - опять заюлил и забалагурил Тимофей. - Тем более, что и звать-то их не надо - черти, как говорится, всегда при нас, как вши, а-ха-ха-ха! А в поместье мы возвращаемся... Дак заболтал я вас, Алексей Юрьевич, так вы и не заметили, как мы обратно-то свернули!
- Да не сворачивали мы! - в сердцах воскликнул Ганин. - Я точно помню! Я-то хотел прогуляться во-о-о-о-о-о-о-он до того леса, посмотреть, что за туманом... Зачем мне опять в дом-то? А ну, дай-ка я один, быстренько...
И, не дожидаясь реакции Тимофея, дал шпор коню и галопом поскакал в противоположную сторону, там, где стояла сплошной стеной пелена тумана. Почему-то Ганину во что бы то ни стало захотелось её пересечь и оказаться где-нибудь в другом месте. В самом деле, ведь где-то рядом здесь должно быть село Глубокое, а там, по слухам, есть дивная церквушка святителя Николая архитектуры XVIII века, работы самого Растрелли! Вот бы её посмотреть! Ганин припомнил карту местности. Глубокое должно быть как раз к северу от поместья, всего в километрах 10. Для лошади - это пустяковое расстояние, если держаться поближе к реке...
Ганин ещё раз пришпорил коня и понесся так, что ветер засвистел в ушах. Благо, впереди был луг, деревья встречались редко, а потому ничего не мешало ему как следует разогнаться. На душе стало на диво легко и хорошо, особенно от того, что ему удалось так ловко избавиться от этого назойливого Тимофея-Котофея с его идиотскими рассуждениями о господах и слугах. Пьянящее ощущение свободы резко ударило в мозг, и Ганин радостно засмеялся.
Однако через какое-то время иголочка тревоги неприятно кольнула его сердце. Хотя жеребец Ганина скакал галопом, но - удивительное дело - сплошная пелена тумана впереди никак не хотела приближаться, а луг, казалось, был и вовсе бесконечен. Пора бы уж показаться и лесу, в конце-то концов! Уж что-что, а карту окрестностей поместья Ганин знал досконально. Но - лошадь уже вся в мыле, а странный луг и не думал кончаться.
Ганин соскочил с коня, а сам пошел пешком, потом побежал, но, сколько он ни старался, всё равно никак не мог добраться до полосы тумана! Да и солнце что-то не спешило показываться, облака не расходились, хотя прошло уже, наверное, часа полтора-два. Создавалось впечатление, что такая погода здесь решила застыть навсегда...
Вдруг где-то позади себя Ганин услышал гулкий стук копыт. Он резко оглянулся и увидел - Снежану! В кавалерийской каске, белоснежной курточке, облегающих бедра и икры лосинах и черных, начищенных до блеска сапогах с высоким голенищем она была прекрасна, как юная амазонка! Ганин остановился и невольно залюбовался тем, как она гармонично двигает своим телом, приподнимаясь и опускаясь на стременах, как уверенно держит в руках уздечку. Создавалось впечатление, что они с конем вообще составляли одно неразрывное целое. Рядом с нею бежал огромный пес неизвестной Ганину породы, размером с шотландскую овчарку. Лохматая шерсть его была иссиня-черной как у вороны, морда - свирепой, как у дикого волка, а глаза - красными. Пес ни на шаг не отставал от всадницы, постоянно при этом поглядывая то на хозяйку, то на него.
Ганин попытался было улыбнуться, но робкая улыбка тут же сползла с его лица - конь несся во весь опор прямо на него, да и собака - тоже. Поджилки у него затряслись, в сердце похолодело и скоро у Ганина осталось в голове одно-единственное желание - немедленно рвануть куда-нибудь в сторону, ибо животный ужас охватил все его существо. Ещё бы - одни только клыки и злющие глаза собаки чего стоят! Ганин с трудом подавил в себе это желание. Ему было стыдно убегать при женщине, да от такой собаки все равно далеко не уйдешь. Но глаза он все-таки прикрыл...
Сильный удар в грудь - и Ганин кувырком покатился прямо на траву. Тяжелая туша навалилась на грудь, дышать стало трудно, а нестерпимо жаркое и зловонное дыхание огнем опалило уста и нос.
- Тише, Цербер, тише, не кусать! Лежать! - раздался звонкий и властный голос. Ганин робко приоткрыл глаза и с ужасом увидел здоровенную пасть, усеянную длинными острыми, как кинжалы, зубами, прямо у своей глотки.
Снежана ловко соскочила с вороного коня и, поигрывая арапником одетыми в черные бархатные перчатки ручками, подошла к Ганину.
- Ну как тебе прогулочка, дорогой? Освежился?
Ганин быстро кивнул головой.
- Ну так пойдем домой! Завтрак уже готов. Что ж ты Тимофея-то не послушался? Он у нас кот ученый, умный... Если он повел тебя домой, значит, пора домой, не так ли? Нам ещё с тобой сегодня, между прочим, в гости ехать, а тебя ещё в порядок приводить надо... Цербер, фьюить, а ну встать! - собака тут же убрала свои передние массивные лапы с груди Ганина и он смог, наконец, подняться.
Ганин молча взглянул в глаза наезднице и четко и ясно сказал.
- Ты... не... Снежана...
- ЧЕГО-О-О-О-О-О??? Как это я не Снежана!!! - гневно вскричала девушка и кожаные хвосты арапника свистнули всего в нескольких сантиметрах от лица Ганина - он едва успел отшатнуться -, сбив сразу несколько цветочных головок на том самом месте, где мгновение назад стоял Ганин.
- Откуда у тебя эта чудовищная собака? Откуда этот кот на лошади? Это поместье Никитского?!
- Никитского! А кого же ещё?
- Откуда ты вдруг стала в нём хозяйкой?! - делая ещё шаг назад, сказал Ганин - а у самого от страха засосало под ложечкой - собака выразительно зарычала.
- А может я его любовница была! Ты об этом не думал? Я этого Никитского знаю гора-а-а-а-а-здо дольше, чем ты! А теперь Никитский сплыл, а любовница осталась... Ганин потупил глаза - ответить ему было и впрямь нечего - подробности личной жизни Никитского ему были, конечно же, не известны. Он слышал, что у Никитского было много женщин и помимо жены, но кто они - естественно, он не знал. Симпатичная телеведущая вполне могла быть его пассией, а, может быть, - и главной пассией... Черт их разберет - этих олигархов!!!
- Ну как, успокоился?
- Да, Снежа...
- То-то же! Поехали. Завтрак остынет, - она пронзительно свистнула и второй конь, оставленный Ганиным ранее, отозвался веселым ржанием.
До поместья ехали молча. Ганин был мрачнее тучи.
...- Что-то аппетит у тебя, Леша, сегодня на редкость плохой. Уж не заболел ли ты? - намазывая вишневым джемом тост, спросила Снежана, испытывающе буравя Ганина своими фиалковыми глазами. Он действительно не съел ни кусочка - лишь выпил несколько глотков горячего кофе.
- Да не хочется как-то...
- Странно, обычно конные прогулки пробуждают аппетит. Я вот, например, голодна как волк - так бы и съела бифштекс с кровью или жареного молочного поросенка целиком, но... не могу - фигура дороже.
- Мне тоже... дороже... - мрачно проговорил Ганин.
Снежана опять бросила испытывающий взгляд на него, и у Ганина возникло ощущение, что она видит его насквозь, саму его душу, даже читает его мысли. Он почувствовал себя как обнаженный младенец, ему было неуютно и небезопасно.
- Я хочу в город, Снеж...
- Зачем?
- Ну, узнать, как там с выставкой...
- Не стоит. Все в порядке. Продана почто больше половины картин. Тебе больше никогда не придется думать о деньгах. Будешь сидеть здесь и писать, а я буду тебя вдохновлять, подсказывать тебе сюжеты...
Лицо Ганина вытянулось, но он промолчал.
- Я хочу увидеть хоть раз твою дочь... - уже совсем робко чуть ли не прошептал Ганин.