Суматошно огляделась, убедилась, что еще самый глухой час ночи, я лежу в своей спальне, в камине уютно едва мерцают угли, и вокруг тишина. Уф. Ну и наснится же всякое, а. Второй раз я засыпала с опаской, но никаких фей не видела, и с обрывов не летела. Обычная абстрактная трудно запоминаемая чушь, от которой на утро в голове ничего не осталось. Ну и отлично. К десяти часам я окончательно проснулась, повалялась еще немного, потягиваясь и слегка морщась — мышцы на ногах с непривычки после долгой прогулки потягивало, — и встала, настроившись на чудный день в одиночестве. Все-таки, я уставала от общения, еще и такого плотного и волнующего. Мурлыча под нос мелодию, я спустилась вниз и занялась завтраком. Сбацала омлетик, гренки с сыром, налила чаю и, подумав, вышла во двор, наслаждаться видом, прекрасной погодой — снова солнышко и даже жарко, как не в Ирландии, честное слово, — и вкусной едой. Ох, вот теперь чувствую в полной мере отдых, да-а.
Жмурясь, как кошка, я неторопливо позавтракала, потом убрала все и решила пройтись по дому, утолить наконец любопытство. Первый этаж кроме большой общей гостиной порадовал той самой библиотекой, в которой вкусно пахло деревом и книгой. Старинное кресло с ушками у неизменного камина так и манило присесть, полки под потолок, заставленные книгами — некоторые очень старые, судя по корешкам, — в углу небольшой стол и монитор компьютера. Единственное указание на современность. Еще имелся кабинет с разными грамотами и кубками — почитала, выяснила, что большинство из них награды за победы в различных выставках и конкурсах для овец, бильярдная, небольшой погреб, куда я тоже сунула любопытный нос. Кладовая с дровами и пакетами с углем, и всяким инвентарем, просторная техническая, увитая трубами с датчиками, здесь же стояла стиральная машинка к моей тихой радости.
Второй этаж не представлял интереса, тут жилые комнаты, я и так поняла, и поднялась дальше, на третий. Сунула нос в первую дверь, за которой обнаружилась мастерская с инструментами, козлами и прочим — наверное, здесь братья занимались ремонтом по дому. За второй к моему удивлению, небольшой спортзал с тренажерами. Отогнав соблазнительные видения полуголых мужчин с блестевшими от испарины, рельефными торсами, я шикнула на распоясавшуюся фантазию и подошла к последней двери. А вот за ней находилось кое-что интересное: что-то вроде большой кладовки. Здесь стояла старая мебель, комод в углу с множеством ящичков и явно антикварный, какие-то сломанные остатки в другом углу, у окна — кресло с протершейся обивкой. Полагаю, до этого у братьев руки еще не дошли, и не сомневаюсь, это когда-то стояло в доме. Я зашла, с любопытством оглядываясь, заметила изящный туалетный столик на гнутых ножках, с зеркалом, покрытым пятнами от старости. Ух ты, какая штучка. Жаль, в маленьких ящиках ничего не было, может, в давние времена тут и хранились флаконы с духами и драгоценности прежней владелицы. А рядом стоял сундук, настоящий старинный, обитый полосами железа. Хм. И без замка.
Руки сами потянулись к крышке, глянуть, что внутри. Конечно, я не надеялась, что Шон и Росс хранят старинные наряды своих прапрабабушек, и скорее всего, сундук пуст… Каково же было мое удивление, когда я обнаружила внутри старые коробки, бережно перевязанные шпагатом. Нет, туда лезть без спроса точно не буду, спрошу сначала разрешения у хозяев, и только посмотрю, что же там дальше внизу. Наклонившись, я передвинула несколько коробок, заметила круглые, похожие на шляпные, картонки, и глаз выдернул что-то у дальней стенки, завалившееся между ней и очередной коробкой. Похожее на книгу, что ли…
Вытащила, уставившись на кожаный тисненый переплет, украшенный уголками, и замочек — сломанный, как поняла в следующий момент, попытавшись открыть книгу. Только это оказалась не книга, а чей-то дневник, страницы покрывал аккуратный, убористый почерк, строчки написаны чуть выцветшими от времени чернилами. Опа. Я в нерешительности замерла, гладя пожелтевшую страницу. Имею ли право заглянуть в него? С другой стороны, если бы эта книжица представляла ценность или важность для братьев, она бы не валялась тут в сундуке на чердаке, всеми забытая. Любопытство покусывало изнутри, толкая под руку и нашептывая все-таки прочитать, и я сдалась. Прихватив находку и пообещав себе обязательно спросить позже разрешения у Шона и Росса, я поспешно спустилась вниз, после некоторого раздумья прихватила теплый плед и вышла во двор, устроившись с ногами на сиденье качелей. Так, ну, посмотрим, что я накопала…
ГЛАВА 5
До моего восемнадцатого дня рождения я и не помышляла о том, чтобы завести дневник, моя жизнь была налажена, спокойна и размерена. Мы с отцом жили в Дублине, в нашем городском особняке, он занимался делами на мануфактуре, делал шерсть, а я вела домашнее хозяйство. Мама умерла, давая мне жизнь, и с тех пор папа не привел домой ни одну женщину. Может, у него и были любовницы, к которым он тайно ходил, не знаю, но его чувства остались вместе с мамой. Многие охотницы за приличными женихами пытались обратить на себя папино внимание, но он неизменно отвечал всем лишь приличествующей воспитанному джентльмену вежливостью, не более.
Нам жилось хорошо вдвоем, папа не торопился и меня выдавать замуж, и тем более навязывать кого-то в женихи, желая мне такого же счастья, как было у них с мамой — по взаимной любви. А потом наступил мой восемнадцатый день рождения… Мы праздновали в узком кругу немногочисленных близких знакомых, я не любила грандиозных праздников. За окном дул неприятный, пронзительный мартовский ветер, бросая в стекло смесь дождя и снега — весна не торопилась приходить. А в большой гостиной нашего дома уютно горел камин, светильники, и вкусно пахло едой, которую для праздничного ужина делали мы с Мартой, нашей кухаркой. Собрались несколько папиных деловых партнеров с женами, они часто бывали у нас, пара моих близких подруг, и, пожалуй, все. И это вышло последнее приятное событие за следующие три месяца. К маю папа разорился, несколько недель отчаянно пытался поправить дела, но не получилось, и от переживаний его хватил удар, хотя он всегда отличался отменным здоровьем. Я осталась одна. Нет больше богатой наследницы мисс Шейлы Фаррен, есть сирота без гроша за душой и с приданым, уместившимся в саквояж.
Дом и большую часть вещей пришлось продать, чтобы хоть как-то покрыть долги, и мне осталась одна дорога — к бабушке за город, на ферму, где родилась моя мама, и куда я с удовольствием приезжала на лето. Как раз уже наступило начало июня, там, должно быть, все зеленое вокруг. И вот, собрав немногочисленные пожитки, оставшиеся после всех торгов, я села рано утром в дорожную карету и отправилась к бабушке. В душе царило запустение, как в заброшенном саду. Я еще до конца не могла поверить, что все это случилось со мной, что папы больше нет, и вообще прежней жизни больше нет, и она никогда не вернется. Разве что, я выйду замуж за аристократа и уеду обратно в Дублин. Да только вряд ли вблизи нашей уединенной фермы или в ближайшей деревне водятся аристократы. Будущее вообще виделось зыбким и неопределенным…
Экипаж довез меня до развилки, от которой уже виднелась крыша дома, я вышла, поправив шляпку, и прихватив саквояж, направилась к дому бабушки. Вокруг расстилались вересковые холмы, через два месяца они сменят цвет с сочно-зеленого на нежный лиловый, когда зацветут. Помню, я очень любила в это время скакать верхом, наслаждаясь дивной природой и свободой, а сейчас… Я ничего не ощущала. В душе было пусто. Наверное, я просто очень устала за последний месяц с небольшим. Сначала похороны, потом бесконечные беседы с кредиторами, унизительная продажа с молотка. Вздрогнув, я зябко передернула плечами, к щекам прилила кровь, и стыд обжег изнутри, ненадолго выдернув из оцепенения. Все, это в прошлом, через полгода никто и не вспомнит о Шейле Фаррен, наверняка появится какая-нибудь новая светская сплетня.
Я быстро шла по дороге, торопясь поскорее добраться до дома — очень хотелось освежиться после нескольких часов в экипаже и немного поспать, а еще поесть. Утром я лишь выпила плохой кофе в скромной гостинице рядом с вокзалом, в шесть утра в меня не влез даже яблочный пирог, выглядевший весьма аппетитно. А еще, денег оставалось слишком мало для такой роскоши. И вот, последний плавный изгиб пройден, и я вижу знакомую высокую фигуру, одетую в темно-коричневое простое платье, ждущую у калитки, и у меня вдруг появляются силы подхватить одной рукой юбки и броситься бегом, задыхаясь от нахлынувшего облегчения. Саквояж едва не выскользнул из моих пальцев, я чудом не выронила его по пути, но подбежав к бабушке, все-таки бросила, чтобы обеими руками крепко обнять ее, вкусно пахнувшую жасминовой водой.
— Бабушка… — всхлипнула, неожиданно почувствовав ком в горле, и прижалась к сухой щеке, зажмурившись.
— Ну-ну, моя хорошая, — мягким, глубоким голосом отозвалась ба и погладила по спине. — Все, Шелли, ты дома, девочка, добро пожаловать.
От детского прозвища, которым она всегда звала меня, глаза защипало, эмоции, запертые все эти недели, просились на выход. И я все-таки расплакалась, уткнувшись в бабушкино плечо, цепляясь за нее, как за единственный якорь, оставшийся у меня. А она утешительно поглаживала, бормоча что-то ласковое и легонько покачивая, терпеливо ожидая, когда слезы закончатся. Последний раз судорожно всхлипнув, я наконец подняла голову и смущенно улыбнулась.
— Прости, бабуля, — проговорила немного гнусаво и шмыгнула носом.
— Ничего, Шелли, тебе надо было, — она ободряюще улыбнулась в ответ и, обняв меня и легко подхватив мой саквояж, направилась к дому. — Джейн, — зычно крикнула бабушка. — Накрывай на стол, моя внучка приехала. Комнату тебе уже приготовили, — а это мне. — Переоденешься, освежишься, и за стол…
— Мне не во что особо переодеваться, — грустно отозвалась я, поднимаясь по ступенькам крыльца дома, где я всегда ощущала уют и тепло. — Мое единственное платье на мне, бабушка.
Она окинула меня прищуренным взглядом ясных голубых глаз и кивнула.
— Хорошо, завтра поедешь со мной, я все равно на рынок в деревню собиралась, там и в лавку портного зайдем. А сегодня отдыхай, — решительно заявила бабуля, и я не посмела спорить и говорить, что и денег нет.
Бабушка, несмотря на возраст, выглядела пышущей здоровьем, морщины почти не тронули лицо, а на щеках цвел румянец, больше приличествующий молодой девушке. Только в темно-медных, как у моей мамы, волосах кое-где запутались серебристые нити. Морин Линч была дамой хоть куда, и на нее заглядывались окрестные зажиточные деревенские. Но бабушка лишь отмахивалась от ухаживаний, однако исправно принимала букетики цветов и мелкие подарки, появлявшиеся на крыльце с завидной регулярностью.
Мы зашли в дом, где вкусно пахло сухими травами и деревом, и меня тут же окружили бабушкины слуги: кухарка Джейн, дородная, пухлая розовощекая дама, сама похожая на булочку, сухопарая Эмма, экономка, и горничная Абигайль, по-домашнему просто Эбби, смешливая молодая девушка, служившая у бабушки последние лет пять, вместо старой горничной, с почетом отправленной на покой. Абигайль была ее племянницей. Меня слегка оглушили приветствия, охи и ахи прислуги, их заботливое кудахтанье, ничуть не раздражавшее. Со мной так давно не обращались, как полагается, что я снова едва не расплакалась. Эмма тут же поручила Абигайль проводить меня в мою спальню и помочь разобрать немногочисленные пожитки, и эта привычная суета помогла отвлечься от мрачных мыслей.
Я освежилась в ванной, облачилась в одно из платьев Абигайль — она даже слушать не захотела, чтобы я надела обратно пропыленный дорожный наряд, а мы с ней были одного роста и схожей комплекции. Ну а я вовсе не аристократка, чтобы воротить нос от предложенной помощи, и с готовностью переоделась в свежее, от души поблагодарив горничную. Тем более, платье из тонкого льна с вышивкой выглядело очень даже мило. Потом был ланч с бабулей — по молчаливому согласию мы не касались всего случившегося со мной за последние месяцы в Дублине, — после я удалилась к себе и проспала несколько часов, восстанавливая силы и душевное равновесие. Ну а уже ближе к вечеру, перед обедом, бабуля предложила проехаться верхом по холмам, и я не стала отказываться.
Мы неторопливо ехали по узкой тропинке мимо пастбища, и я впервые за последнее время чувствовала, как распрямляются плечи, и дыхание становится глубоким и свободным. Свежий, чистый воздух, безоблачное небо, вересковые холмы — знакомый с детства пейзаж, приносивший спокойствие моей душе.
— Мне жаль, что я не успела к похоронам, — вздохнула бабуля. — Твой отец был хорошим человеком, Шелли. Я была на ярмарке в соседнем графстве, и вести дошли до меня с опозданием.
— Ничего, я понимаю, — мои губы тронула грустная улыбка.
— Говорила я Эвану, ты должна родиться здесь, тогда и мать твоя жива бы осталась, — на лице бабушки мелькнула досада. — Но он был редкостным упрямцем. Ладно, что уж теперь, — она махнула рукой. — Ты вернулась, и это главное, Шелли. Теперь все наладится, — уверенно заявила ба, и я не нашлась, что возразить.
По крайней мере, нуждаться я точно не буду. Наша ферма приносила пусть не очень большой, но приличный доход, которого хватало и на содержание дома, и на прислугу. Мы проехали мимо холмов на равнину, с которой открывался красивый вид уходящих вдаль зеленых волн, и я с восхищением вздохнула, прогоняя туман грусти. Взгляд скользнул по видневшемуся в отдалении поместью, соседствовавшему с нашими землями.
— Недавно молодой хозяин объявился, — обронила ба, заметив, куда я смотрю. — Приезжал знакомиться.
— Да? И кто он? — во мне проснулось слабое любопытство.
— Граф Кавендиш, поговаривают, вернулся из Лондона. Вежливый, лощеный, — бабуля фыркнула. — Мне такие не нравятся, слишком уж вкрадчивые манеры у него. Расспрашивал, как мы тут живем. А мы люди простые, чего нам эти аристократы, — она воинственно вздернула подбородок и осторожно покосилась на меня.
Я негромко рассмеялась, похлопав лошадь по шее.
— Не волнуйся, ба, изящным обхождением меня не очаруешь, — правильно распознала я ее опасения. — Да и что ему до скромной бесприданницы, — беспечно дернула плечом и развернула лошадь — солнце потихоньку клонилось к закату, пора возвращаться.
— Вот и славно, — проворчала бабуля, и мы направились обратно к дому.
Эта короткая прогулка словно очистила изнутри, вымыла из души давящую атмосферу Дублина последних недель, в которой я жила. Снова захотелось улыбаться, наслаждаться красками жизни верить, что все действительно будет теперь хорошо. Я засыпала, успокоенная и умиротворенная.
Утром, конечно, встала чуть позже, чем обычно, и Эбби меня не разбудила — должно быть, бабуля попросила не тревожить и дать отдохнуть. Я спустилась к завтраку в том же платье, что одолжила горничная, и в просторной столовой уже вкусно пахло поджаренным беконом, а на столе накрыт завтрак. Бабуля сидела на своем месте, одетая в блузку, темно-синюю юбку и такого же цвета пиджак, перчатки и шляпка лежали рядом.
— Шелли, доброе утро, — громко поздоровалась она, широко улыбнувшись мне. — Садись, Джейн уже все приготовила. Попробуй творог с джемом, все свежее, ты же помнишь, какой потрясающий джем варит наша Джейн? — ба подмигнула, и я улыбнулась в ответ, опускаясь на свободный стул.
С аппетитом позавтракав и съев все до крошки, я поспешила за бабушкой во двор — там конюх приготовил коляску, в которой она обычно ездила в деревню. Причем, правила Морин сама, и весьма уверенно. Я забралась за бабушкой на козлы, она неожиданно звонко причмокнула губами и хлестнула поводьями, и лошади резво побежали по дороге.
— Нам около часа ехать, — пояснила бабуля, и я приготовилась наслаждаться поездкой.
Было довольно свежо и рано, и я куталась в шаль, одолженную мне Джейн, из шерсти овец с нашей фермы. Бабушка беспечно болтала о каких-то пустяках, я слушала ее вполуха, улыбаясь и жмурясь, пока в сознание не ворвались последние слова бабушки:
— …обязательно надо поехать, Шелли. Там очень весело, тебе наверняка понравится.
— Прости, ба, куда? — переспросила я, очнувшись от мечтательной рассеянности.
— На ярмарку и танцы, конечно, — хмыкнула она, покосившись на меня. — Через несколько дней в деревне будет, ты молодая, нечего запираться в четырех стенах, — решительно заявила Морин. — Да и я пойду, и Эбби с Джейн возьмем. Мы часто туда ходим, Шелли, так что, дома точно не отсидишься, — ба подмигнула.
— Хорошо, — покладисто согласилась я.
Танцы и ярмарка — это здорово, веселиться я любила, как всякая девушка. И признаться честно, деревенские праздники нравились гораздо больше, чем те немногие чопорные светские мероприятия, на которых я бывала в Дублине. Здесь люди проще, добрее и гораздо более открытые и честные, чем в городе.