– Я уверенна, что ты просто не правильно понимаешь его. Он заботится о тебе. И ты не права, он не считает тебя ребенком – иначе бы он не был к тебе так критичен.
– Я просто раздражаю его!
– Почему ты так думаешь?
– Ему тяжело видеть мое лицо…
– Не понимаю?
– Я похожа на его мертвую жену. Он очень любил ее и она, кажется, была совершенством. Если ты не против Мир, давай сменим тему.
– Извини, но я слишком любопытна. Что значит похожа?
– Я – практически ее сестра-близнец. Но, только практически. Она мне не сестра, ну совсем не сестра, надеюсь, ты понимаешь?
– Та понимаю, понимаю, рассказывай уже, – нетерпеливо требовала Мириэль.
– Просто она на меня похожа и все! Она стала жертвой Керта, который планирует восстановить власть Офиона на Олимпе. А Керт – думает, что влюблен в меня. Да, и Офион – мой пра-прадед. И мой дед Кронос сверг и отправил его в изгнание…
– Ты думаешь, что он винит тебя в смерти своей жены?
– Нет! С чего ты это взяла?! Он знает, что я не причем. Но ему мое лицо, видите ли – напоминает ее! Он меня даже поцеловал! Потому что думал, что я – она!!!
– Он нравится тебе, я имею в виду как мужчина?
– Мир! Это ты видишь его сорокалетним! А я семнадцатилетним подростком! Как мне может нравится, нечто, выглядящее слишком красивым юнцом и разглагольствующее как трехтысячелетняя информационно-воспитательная машина?!
– Слишком красивым юнцом? Это как? – улыбнулась Мириэль.
– Хочешь, я тебе покажу? Только учти в прошлый раз, обладательница «ясного видения» влюбилась в Има «по уши» и мне пришлось превратить его для нее в жабу.
– Хочу!
– Ты с ума сошла?
– Я древний эльфийка! Страдающая от неразделенной любви к друиду, умершему пять веков назад…
– И поэтому ты хочешь страдать от неразделенной любви к любимчику моего отца?! В него даже Афродита влюбилась. В него все влюбляются. Даже мой отец, но он его полюбил как друга, я так думаю, верней, просто надеюсь. Это его проклятие, ну или типа того. И я бы влюбилась, но я слишком разумна. В смысле, у меня чувства включаются только с разрешения разума. Ты все еще хочешь видеть его без иллюзии?
– Хочу!
– Ну, хорошо. В любом случае, я уже знаю, как превратить его в жабу без вреда для него. Не вижу проблем. Только Мир, если что, скажешь сразу. Пожалуйста, не вздумай умирать от любви к нему молча…
– Эт консидератум эст Пандора Вижинс кводнам тиби пуро корде эт пура люсе когетатионес. Все!!! Иди, смотри и не жалуйся! – голос Пандоры звучал обреченно.
Идти им никуда не пришлось, Ингвэ с Ганимедом как раз поднялись на крышу. Голубые глаза Ганимеда выражали такой восторг, такое потрясение и столько эмоций, что если бы Пандора точно не знала, что влюбляться нельзя, она бы влюбилась. Он, определенно, больше, чем красивое лицо и, чем информационно-воспитательная машина, нехотя призналась она сама себе. Он умеет чувствовать с такой силой, глубиной и интенсивностью, которой она может только позавидовать. Их эмоциональная связь – чем дальше, тем больше становилась все более двухсторонней, и Пандора все отчетливее могла ощущать его эмоции и чувства. Так вот, вначале они ее пугали, а потом начали питать. Пандора дала себе слово, что никогда не признается ему в том, что она тоже знает, что он чувствует. Потому что его эмоции и чувства позволяли ей точно знать, что он чувствует к ней, и может ли она ему доверять. И сейчас, он чувствовал тоже самое, что и она, как только она взошла на эту крышу и даже больше. Впервые, за то время что она его знала, – он радовался, что жив, и он был в восторге от того, что может наслаждаться подобным, неимоверным зрелищем. На целое долгое мгновение отступили не только ненависть и жажда мести, но и боль – он о них забыл, заворожено рассматривая Файерфлай…
– Только ради вот этого мгновения стоило прожить три тысячи двести пятьдесят шесть лет. Ингвэ! Мириэль! Ваш мир – совершенно фантастичен!
Пандора отвернулась, чтобы он не увидел ее глаза, потому что иначе он бы догадался, что она знает, что он чувствует. Затем вспомнив про заклятие, она посмотрела на Мириэль и та, разумеется, абсолютно до невменяемости влюбленными глазами смотрела на Ганимеда. Пандора внутренне застонала: «Даже Рози – не выглядела настолько завороженной им. Я как обычно просчиталась, в этот раз – я не угадала с моментом». Кто же мог предположить, что ему передадутся ее эмоции, которые затем умножатся на его способность чувствовать, и синергия эта получится настолько мощной, что теперь энергии восторга и жизненной силы, излучаемой Ганимедом вполне хватит, чтобы зажечь с тысячу женских сердец? Только не она. Ей Пандоре даже в голову такое не могло прийти. И уже привычное в таких ситуациях три в одном, то есть: мысль-вопрос-причитание: "Что же делать? Что же делать? Что же делать-то? Ой-йо-йо-й… как же нехорошо получилось, и что сейчас будет?!" – заистерила на самом переднем плане ее сознания.
– Ора, что-то случилось? – Ганимед вопросительно посмотрел на нее.
– Н-н-н-е-т!!! С чего ты взял? – она очень старательно-непонимающе уставилась на него.
– Просто ты чем-то расстроена, я чувствую это.
– Н-н-н-е-т. Ничем я не расстроена. Просто переживаю за завтрашнее обучение. Хочу, чтобы у меня все получилось.
– Им! Ты так внимателен к Оре, так великодушен! – глаза Мириэль горели, а щеки порозовели. – Такое редкое качество! Пандора, как же тебе повезло!
Ганимед и Ингвэ оба уставились на нее удивленно, и как-то обеспокоенно-настороженно. И Пандора поняла, что еще секунда и Ганимед сам все поймет. А чистосердечное признание как известно смягчает наказание…
– Это я! – не выдержала Пандора и призналась, – Я – виновата! Но она сама попросила! Хотя, получается, что нет. Я не виновата. Честное слово! В этот раз я не виновата, – причитала Пандора.
– Опять заклятие «чистого видения»? – Ганимед был удивительно спокоен.
– Ммм, да… – глубоко вздохнула и выдохнула Пандора.
– Снять можешь?
– Ы-ы-ы-ы…
– Так можешь или нет? – уточнил Ганимед, делая вид, что не понял с первого раза.
– Нет…, ым-хым-хым …, но могу наложить на тебя иллюзию жабы? Можно?
– А мою иллюзию ты не можешь вернуть, чтобы она видела меня, таким же, как видела до сих пор? Это так же просто, как и иллюзия жабы. Тебе не приходила в голову такая мысль? Я, конечно, понимаю, что это не так занимательно, как иллюзия жабы, но поверь мне также эффективно.
– Могу, конечно, наверное,… сейчас, сделаю…, вернее, попробую сделать…
– Стоп! – Ганимед почти истошно закричал, – Ора, но только иллюзию. Я не хочу, чтобы ты мне изменила внешность!
– А я думала, что ты ненавидишь свою внешность? И поэтому наложил иллюзию?
– Ора, как ни странно это прозвучит для тебя. Но мысль о том, что я могу влюбить в себя любую женщину во Вселенной, если захочу – меня скорее греет, чем печалит, – он смотрел на нее с нисхождением.
– А зачем тогда иллюзия?
– Так это от женщин, которых я не хочу в себя влюблять…, – и снова этот тон, как будто бы она, Пандора, полная идиотка.
– Им, что здесь происходит? – вмешался Ингвэ.
– Я только, что влюбилась в него! Но, кажется, он не очень этому рад… – с готовностью объяснила несколько озадаченная, но абсолютно счастливая Мириэль.
– Что ты сделала? Мириэль? Ты в своем уме? Что значит влюбилась только что? Это как? Да, что на тебя нашло? Что здесь происходит? – сказать, что Ингвэ был в шоке, это не сказать вообще ничего.
– Пандора на нее нашла, – постно констатировал Ганимед.
– Я не виновата. Она сама попросила. Ну, причем здесь я, если она сама попросила?
– А ты всегда не причем…, – констатировал злой Ганимед, – делай уже что-нибудь! Но, если, я лишусь своего истинного лица после этого, то мне будет плевать кто твой отец – я отдам тебя Керту в жены.
– Что?
– Лично отдам!!! Прямо к алтарю под руку проведу, чтобы не сбежала. И это железобетонное обещание. Так что Ора! Думай, что делаешь!
Пандоре даже не нужно было знать его чувства и эмоции, чтобы понять, что он не шутит, но они, определенно, добавляли аргументов.
– Объясните мне, что здесь происходит? – снова потребовал Ингвэ.
– Я влюбилась в него в настоящего! В иллюзию бы не влюбилась, а вот в него настоящего – вдруг влюбилась… – с готовностью объяснила Мириэль.
– Я уже даже не в шоке. Я вообще ничего не понимаю! Вы что разыграть меня решили, – предположил Ингвэ.
– Ора наградила Миру «ясным видением» – и теперь Мира видит меня без иллюзии, – нехотя объяснил Ганимед.
– А зачем тебе иллюзия? – не понял Ингвэ.
– А в него «истинного» влюбляются все без разбора, но кроме меня. Это проклятие у него такое, – объяснила Пандора.
– Ничего себе, повезло тебе… – удивился Ингвэ. Вот только ни Пандора, ни Ганимед не поняли, кому именно из них двоих повезло, но оба решили, что уточнять сейчас не время.
– Ора! Делай уже что-нибудь!
– Мне, вообще-то тишина нужна, чтобы сосредоточиться! Или ты хочешь, чтобы получилось как-нибудь!
– Только рискни сделать как-нибудь!
– А вот не надо мне угрожать! И вообще ты меня нервируешь! А я в нервном состоянии, могу и силу не рассчитать. И ты вообще к Аиду отправишься!
– Я понял. Ора, извини меня, пожалуйста. Сосредоточься милая.
– А это что сейчас было? Я тебе не милая!
– Великие боги! Хорошо! Немилая Ора, только сосредоточься, пожалуйста.
– У-у-х! – выдохнула Пандора. – Потестатес ин терра, сангуинем эт аэрем навейте Мириэль ин иллюзионем сэ видере квуам Ганимед ин конспекту.
– Ну? – требовательно спросил по-прежнему слишком красивый и юный блондин.
– Каким ты был для меня, таким и остался, – скривилась Пандора.
– Мириэль, ты все еще меня любишь? – в голосе Ганимед звучало явное напряжение.
– Я больше не вижу тебя юным и волшебно-прекрасным, но думаю мне нужно теперь время, чтобы привыкнуть, потому что несмотря на твою иллюзию, черты того Ганимеда – в тебе есть. Поэтому я не уверена, что я совсем уж равнодушна к тебе.
– Я же говорила, что надо было накладывать иллюзию жабы! – безапелляционно заявила Пандора. – А ты выбрал себя прежнего. Так что, теперь извини. Себя вини! Если она тебя никогда не разлюбит. Я не причем! Я, заметь, предупреждала!
– Мир, Ингвэ, вы не против, если мы, все пойдем спать, – подал идею Ганимед, – утро вечера мудренее. Если Мира и завтра будет что-то ко мне чувствовать, ты, Ора, можешь наложить на меня иллюзию жабы. Я буду только за. Но, прямо сейчас, спать.
– Это более чем здравая идея, – согласился Ингвэ, взяв за руку Мириэль и потянув ее к выходу. Мириэль не упиралась, но и отвести взгляда от Ганимеда не могла. В ее взгляде отчетливо читалось изучение и сопоставление и надежда.
Игвэ и Мириэль, наконец, попрощались, и Ганимед пошел проводить их, оставив притихшую и погруженную в свои мысли Пандору на крыше.
Пандора почти наверняка знала, что надежда Мириэль не на то, чтобы разлюбить, а на то, чтобы не разлюбить. Древней эльфийке – было необходимо это чувство влюбленности, пусть даже невзаимной, но в живого человека. И Пандора, впервые, за свои тридцать три года поняла, что ее неспособность любить – это тоже своего рода проклятие. Пандора поняла, что она не против узнать, что это такое. Но у нее есть только один шанс: если она себе позволит влюбиться – то это будет навсегда. Афина и Гестия – так и не решились. Ее мать – пример очень неудачного выбора. Пандора вздохнула, насколько было бы проще, если бы выбор за нее сделали ее гормоны, но, к сожалению, это не ее случай. Все эти фенилэтиламины, дофамины, серотонины, норадреналины, окситоцины и вазопрессины – не имеют совершенно никакой власти над ней, пока она не позволит себе влюбиться. «Иметь в запасе вечность и только один шанс полюбить – это определенно проклятие», – сделала свой окончательный вывод Пандора, – «а то, что право выбора отдано мне – ничуть не защищает от ошибки, просто делает эту ошибку еще более обидной и болезненной, моя мать тому пример».
– Ты слишком сильно расстроена. Я думаю, Мириэль просто хотела проверить, на что ты способна и не до конца верила, что ты все-таки сможешь и на нее так воздействовать. Поверь мне, завтра к утру – она придет в норму, – попытался утешить ее вернувшийся Ганимед.
– Значит, ты не злишься? – Пандоре было безразлично злится он или нет, но объяснять ему почему она расстроена – она не собиралась. Поэтому она решила, что пусть тешит себя мыслью, что она боится его гнева.
– Я горжусь тобой и даже начинаю верить в успех этого безнадежного предприятия, я имею в виду поход в Нифльхейм и твою безумную идею сразиться и победить Хель.
– Правда? – Пандора не могла поверить своим ушам. Ей даже пришла в голову мысль, что он просто насмехается над ней.
– Правда. Ты сегодня четко рассчитала свою силу и Мира видит именно то, что ты и хотела. Я попросил ее сравнить то, каким она видит меня с моим отражением в зеркале. Она видела одно и тоже. Это виртуозная работа, Ора. Более того, хорошая новость в том, что ты точно запоминаешь необходимый заряд, количество и качество силы, если ты делала это однажды. Разумеется, без медитаций никак, но освоение твоей силы не займет у тебя тысячелетия, как я изначально думал. Думаю, в сотню лет, как раз вложишься, – «успокоил он ее». – Я пошел спать. Слишком устал. А ты как?
– Я останусь. Мне нравится здесь. Она присела в шезлонг.
– Что-то подсказывает мне, что завтра с утра я найду тебя в этом шезлонге, – усмехнулся ей Ганимед. В его взгляде промелькнуло воспоминание, и нежность, совершенно не свойственная ему, прозвучала в его голосе. Пандору это насторожило, потому что она точно знала, кому предназначается нежность и, в общих чертах понимала, о чем было воспоминание.
– Очень даже возможно. Эти звезды – я не могу оторвать от них глаз, – призналась Пандора, – но ты точно в них не видишь ничего особенного…
– Ты права. После пары тысяч лет – это проходит. И, потом, всегда предпочитаешь мягкую уютную постель, шезлонгу под самыми яркими и потрясающими звездами. Однако, я понимаю тебя, когда-то я тоже жил первую сотню лет… и, даже, где-то по-хорошему завидую тебе. Приятных снов, Ора. Надеюсь, тебе приснится твоя путеводная звезда. Или, возможно, ты хочешь поговорить? Мне остаться? Составить тебе компанию?
– И тебе, Им. Приятных снов, – И Пандора демонстративно повернулась к нему спиной, уставившись на звезды, давая понять, что иди уже, смотри свои сны, а мне дай увидеть мои. Она уловила разочарование в нем. Она понимала, что ему одиноко и тоскливо, тем более в такую волшебную ночь, и при этом, в параллельной реальности. Она, так похожая на Эллину, представляла для него удобный повод, чтобы забыться. Нет, он не перешел бы границ приличия – они бы просто говорили и говорили. Это Пандора знала. Но он бы говорил с Эллиной, а не с ней. Пандоре не было больно или печально от этого, просто приятного в этом тоже не было ничего. Она слышала, как он вздохнул, причем несколько раз. Ощутила затылком, что удаляется он, десять раз обернувшись. Но осталась тверда в своем намерении: она здесь на крыше со звездами, потрясающе-красивым городом и волшебной ночью. Он со своей Эллиной там где-нибудь. Волна его разочарования и боли, накрывшая ее, – убедила в правильности ее решения. Разумеется, Пандора была не против стать ему другом, но сейчас он видел в ней суррогат, подменяющий ему Эллину. Так вот суррогатом Пандора быть не желала ни для кого.
ГЛАВА 3
Осознание того, что ночевать в саду на крыше – не такая уж и хорошая идея к Пандоре пришло не сразу. Однако, хотя и доходило до нее это медленно, но зато уверено. Сначала ей просто не спалось, поэтому прокрутившись с часок с одного на другой бок, она решила заняться «очень полезным и главное совершенно безотлагательным» делом – сделать переучет всех известных ей созвездий. Переучетом ее щепетильно-педантичная натура осталась удовлетворена: все созвездия были на положенном им месте и в полном составе. В связи с чем, с чувством выполненного долга, Пандора наконец-то погрузилась в сладкий, трепетный и нежный сон, из которого была тут же грубо и нетрепетно выдернута соловьиным хором. Немного поворчав, Пандора смирилась, а потом даже нашла для себя убедительные доводы, что это же благословение! Спать в ночном саду под соловьиную трель. А ведь и, правда, далеко не у каждого есть такая возможность! Однако, как только она благословилась соловьиной песнью и даже начала проваливаться в некоторое подобие полудрема-полусна, к соловьиному хору подключился хор полевых жаворонков. Где-то с полчаса, Пандора честно пыталась убедить себя, что соловьино-жаворонковый хор – это еще большее благословение, но не получилось. Во-первых, пели и те и другие нечто слишком бодрящее для колыбельной, а во-вторых, исходя из «природных часов», через час к этому хору еще и зяблики должны были подключиться, а перспектива уснуть в муках под соловьино-жаворонковый аккомпанемент, чтобы проснуться с головной болью под зяблико– соловьино– жаворонковый оркестр – откровенно ее ужасала.