- Потому что он один, - послушно ответил я.
- Ага, - шмыгнул Юрка и снова прижался ближе. – Получается, что ему плохо, потому что он один, а сделаться не-один он не может, потому что ему плохо, - горько вздохнул Чуда. – Понимаешь, какая кошмарная ситуация?
- Понимаю.
А что ещё можно сказать? Не думаю, что кто-нибудь был бы более оригинален, если ему шпингалет девяти лет от роду стал бы объяснять тонкости душевного состояния вполне взрослого человека.
- А если понимаешь, то чего его задираешь?
Юрка насупился.
Я опустил голову, чтобы взглянуть на мальца – он же только глаза скосил на меня. Видать, действительно обиделся.
- Он сегодня, может, тоже за предел вышел! А ты его…
- Я не хотел, – это было честно и искренне.
Да, не хотел задирать Просо. Да и не задирал же! Наоборот, гасил его нежелание общаться, сколько мог. Но внутри уже точило раскаянием – слишком мало гасил! Видя, что парень попросту собой не владеет. Но, получается, я просто забыл, что одинокий воин, которого всё его детство готовили для коллективной или парной работы, становиться нелюдим, если долго пробыл один. Просто забыл. А оно вон как оборачивается.
За Евгением стукнула входная дверь. Вышел проветриться, скинуть эмоциональное напряжение. Я бы на его месте тоже давно уже отдалился от людей, чтобы вколотить кулаками в ближайший сарай нерастраченные чувства.
Чуда повозился у меня под рукой и засопел спокойнее, явно поверив и перестав дуться. Я надеялся, что он заснёт, но мальчишка был настроен поговорить.
- Ты видел его? Рыцаря? – Вздохнул Юрка. – Это мой самый большой враг! Рыцарь Чёрного Вепря, лорд Карикадор. Мне о нём рассказали единороги. А ещё о том, что мы с ним встретимся, и будем сражаться ни на жизнь, а на смерть. Он – великий правитель чёрно-белого мира. А мне нужно будет стать правителем мира единорогов. Но однажды эти миры сольются в нашем мире, и нам придётся биться, чтобы наши миры не погибли. Только это будет ещё очень-очень нескоро! Я даже вырасти успею… Если доживу, конечно.
Вздохнули мы синхронно.
Вот, оказывается, какие мысли у мальца. О будущей войне, о проводке реальностей, о столкновении серьёзных магов. Веды – они чувствуют грядущее. Значит, где-то там, далеко-далеко в будущем, маленький Чуда, став вполне большим Чудесом, вступит в ведовской поединок, из которого выйдет живым только один. Ведь, в отличии от тархов, способных на милосердие и пленение, веды сражаются до конца…
Интересно, а лорд настоящий?
- Конечно, настоящий! – фыркнул Танистагор. – У него и дворец есть, и титулов много! Ты этого не видел, потому что сегодня было только его отражение. Оно слабее самого лорда. Но и я, ведь, пока лишь тренируюсь, – скромно заметил он. – Когда я смогу победить отражение Карикадора, тогда наступит время сражаться с ним в реальности…
- А он уже есть в реальности? – Осторожно посомневался я.
- Есть, – коротко ответил Чуда. Помолчав, добавил: - Я же есть здесь… И он есть. И королева. Ну та, которая для тебя и для меня… И ещё есть единороги и вообще много чего!
Чуда замолчал, задумавшись о чём-то своём, ведовском. А мне до щемящего чувства в груди захотелось, чтобы не было у него этого тяжёлого страшного будущего, в котором придётся сражаться, убивать или быть убитым. Захотелось, чтобы стоял в стороне от быстро бегущего времени домик-пятистенка, чтобы в нём горела жёлтая свеча и от тепла ладоней парила духмяным ароматом леса свежеструганная доска. И чтобы можно было спать не в пол-уха и жить не в полглаза.
- Знаешь, Борислав, я вот думаю – у всех взрослых такие странные страхи или нет? – Вдруг тихо спросил Чуда, в подтверждение значимости выбираясь наружу из кома одеял.
- Странные – это как?
- Ну, они такие… - Чуда задумался всего на мгновение, только для того, чтобы подобрать слово – образ-то у Владыки есть всегда: – Нестрашные.
- Ох, - я даже содрогнулся, вспомнив белую маску.
– И непонятные, - продолжил Чуда: - Вот у меня всё ясно – враг опасный и ужасный. А у тебя непонятное какое-то отражение… Что это было?
Что это было… А вот двумя словами и не расскажешь же!
- Давным-давно я пережил жуткое состояние, – вздохнул я. – Состояние ярости. Я был настолько ожесточён, что по дороге к врагу уничтожил столько народу, что… Я всех убивал – и правых, и виновных, и людей, и тэра… Мне страшн это состояние, Юр. Я не хочу его. Но оно теперь преследует меня. Как говорят про таких зничи - нездрав на сердце и непрочен сознанием. Проще говоря, Юрка, я болен яростью. Это не лечится. Меня проще убить, чем выковырять из меня эту занозину. Она не каждый раз о себе даёт знать, но уж если даёт – то я теряю рассудок в угаре яростного пыла. А то, что я видел там, на озере, – лишь образ этого состояния, ассоциация, не более…
- Понятно, – Чуда помолчал, обдумывая только что рассказанное и сопоставляя его с увиденным.
Хорошо, если понятно. Потому что для меня самого до сих пор ещё неясно – почему ж уже два дня здесь, даже слушая подчас Женькины обидные слова, я ещё не теряю головы, не рушу окружающее, давя и уничтожая жизнь? Может, есть для меня надежда? Может здесь для меня лекарство? Вот эти рыжие вихры на подушке и конопатый носик? Или там, за дверью, яростно сражающийся с тенями молодой боец, после любого пересечения с которым хочется омыться студёной водой?
Женька встрепенулся и потянул меня за кисть, отвлекая от размышлений.
– Слушай, а вот у Жаньки, когда мы на озеро с ним впервые ходили, совсем странная вещь случилась! Я её так и не понял.
- Не надо, - дёрнулся я. – Не дело это для мужчины – страхи другого обсуждать!
- Так я же не мужчина ещё, - рассудительно отмёл Юрка. – А ты и не обсуждаешь – ты мне помогаешь понять. А мне же Жаньку водить, правильно? Я знать должен. Я же вед!
- У него и спроси, - предложил я. Но самого тянуло знать. Что-то подсказывало, что, знай я страхи Юркиного стража, может, и по-другому наше сращивание бы проходило.
- Так он и скажет! – фыркнул Юрка. – Ну, ты послушай. Ничего опасного тогда не было, ну, совсем! Просто по озеру раскатились деревянные бусины. Раскатились, распрыгались, с льда в воду поскакали. И всё! И не совсем круглые, а такие, словно мячик американский. А Жане плохо стало – он сразу осел и ничего сделать не мог. Глаза пьяные, руки ватные, лицо бледное. Он тянется, а дотянуться и собрать эти шарики не может. Вот что это было?
И настойчиво смотрит из-под рыжих вихров. Тут и не хочешь, а задумаешься.
Задумался я надолго. А, когда понял, что же мог видеть Просо, то в душе шевельнулось новое понимание. Нет, неспроста Женька такой острый – как не подступи… И неспроста Чуда требовал рассказать о двоице… Верно моё позавчерашнее предположение, ой, как верно!
- Понимаешь ли, Юра… Жаня – ведомый, – осторожно начал я. – И уже в приличном для ведомства возрасте. А значит, у него наверняка был ведущий. Ведущий и ведомый - самый близкие, самые настоящие друзья. – Я посмотрел на мальчика, тот серьёзно кивнул. – И бывает, что друзья дарят друг другу подарки… Ты, мне кажется, видел рассыпавшиеся чётки. Это обычный подарок в начале ведомости. Такой подарок, который вроде бы как говорит о том, что хотелось бы дружить именно с тем, кому даришь. Он как знак, понятный только двоим. Жест дружбы, жест доверия. Понимаешь?
Чуда молча выслушал. Мордашка посерьёзнела, даже конопатость и рыжая всклокоченность не спасли от хмурого напряжения бегущих внутри ведовской головёнки нелёгких мыслей.
- Я понял. Я всё понял, Борислав. Спасибо, – и, отстранившись от меня, отвернулся к стене, и уже оттуда тихо сказал мне: - Взрослые страхи – это их память. У меня почти нет памяти, но и та просачивается кошмарами и приходится закрашивать сновидения сплошной темнотой. Чтобы не вспоминать. Все эти погружения, в которых ты сотни раз умираешь без смерти; комната обучения, как пыточная, где каждый неловкий шаг – боль; игрушки, что кричат и нападают, когда зазеваешься… Но ваши страхи ещё хуже! Они не внешние. С ними невозможно сражаться, как невозможно сражаться с собой… Я буду спать, ладно?… Сегодня мне понимать больше нечего.
Я закусил губу, смотря на то, как малыш ворочается, укладываясь удобнее. И очень тихо поднялся и вышел. Штормило, перед глазами летали то ли снежинки, то ли мелкие белые мушки, нагло норовя сесть на нос и устроить там снежную горку. Ватные руки-ноги с трудом слушались команд.
Юрка выпил меня, словно бокал с соком – не заметив, не насытившись! Но сильнее ударило не это, а его последние слова. О детском кошмаре обучения, через который он прошёл. И становилось больно от понимания, что знакомые мне по прошлой жизни Кресты оказались такими скудоумными скотами, что проводили мальчика через тернистый путь быстрого взрастания ради неведомой мне миссии. Как рука у них поднялась так увечить сознание одарённого веда! Будь сейчас старые времена, до падения Храма, - тех, кто пошёл на подобное, уже в брызги бы рассеяли по земле! Потому что талантливый вед, зачерствевший своим сердцем, может быть опасен для всего человечества. Возросшего силой до духовного возрастания невозможно остановить на пути ярости, порождённой детскими страхами. Потому ведов растят лучшие из лучших, потому окружают белыми снами и чистыми поступками. А тут – сознательное погружение во тьму! Как простить такое? А вспомнишь конопатый курносый нос и широкую смущённую улыбку, и кулаки сами чешутся.
Вышел из дома на крыльцо - словно выплыл из пучины. Опёрся о перилла рядом с молчаливо курящим Просо и перегнулся - показалось, что вытошнит. Продышался. Обошлось.
Евгений косился и нервно мял сигарету в пальцах, но, слава небу, молчал. Потому что видок мой явно не соответствовал его представлениям о хороших бойцах - жалок да ничтожен.
Отпустило, выпрямился, смотря на далёкие звёзды на небосклоне. Мутило ещё, густым зловонием перекатываясь внутри. Но на ночном прохладном воздухе быстро свежела голова. Только ватная непослушность рук-ног оставалась, да живот дрожал, будто желе на блюде. Как после выкладки по полной. Или тяжёлого потрясения. А всего-то мальчишке-веду передал силы, сколько в него впиталось после ночного кошмара на озере.
Когда голова немного отошла, а перед глазами перестал высаживаться десант лилипутов на светящихся парашютиках, я аккуратно приземлился на ступеньку крыльца. И протянул руку Жане. Требовательно и однозначно. Как к своему.
Женька встрепенулся и автоматически передал мне сигарету.
Хорошо.
Хорошо, что подчинение в тисах вбивается с пеленок…
Хорошо, что ноги уже не дрожат…
Хорошо, что есть покурить…
Всё хорошо. Глазеть на звёздное небо, молчать о своём, чувствовать, как сизый дым прокатывается по глотке, кусая за нутро злым ядом, но, одновременно с этим, активизируя его.
Просо смотрел себе в ладони и, как и я, осознавал произошедшее сейчас.
- Юрка конкретно выложился, – глубоко затянувшись, начал я. Спокойно, без наезда, так, чтобы не рвать мгновение доброго состояния: – Боюсь, что его поле теперь без труда вычислят по такому яркому внедрению в реальность. А в этой области, насколько я помню, отделения Крёстов имеются… Так что можно скоро ждать гостей.
Я взглянул на Евгения. Он никак не отреагировал. Может, логика моя в кои-то веки ему показалась безупречной. А, может, ещё никак не мог отойти от произошедшего и осознать, что в моих глазах он теперь – тис. Что тело предало его, выдав тайну сознания. Что больше не нужно показывать себя сильнее, чем есть на самом деле. И не нужно рвать душу за стражество Чуды, делая невозможное для тиса, а достаточно отдать старшинство тому, кто его достоин, и знать, что это правильно. Найти, наконец, своё место. Место, которое ему с большой любовью создал его маленький подзащитный.
Я глотнул новой порции дыма, щекочущего нутро, и продолжил:
- Нужно собирать вещи и уходить. Лучшим вариантом будет переход через леса – я там достаточно обжился и успешно скрываюсь не первый год. С мальцом двигаться будет, конечно, труднее, но он парень смышлёный и неробкий – справимся…
Я не ждал такой реакции. Ждал признания и согласия, ждал ответных предложений, ждал даже насмешек над высказанным… Взрыва не ожидал.
Просо повернулся ко мне всем корпусом, выпрямился, подав в поясницу мощь нехилого корпуса, и процедил почти с нескрываемой ненавистью:
- Не командуй - не опоясал! Себя веди, дохляк тёмный!
Это не просто пощёчина. Назвать идущего за светом – тёмным… Такое смывается только кровью!
Ярость накрыла, словно маска навернулась на лицо, и сознание поплыло – я снова видел перед собой Сергея, снова слышал его голос и понимал, что где-то там, во вчера, умирала моя семья – жена, дочурка, ведомый…
Одним рывком вскакивая, я бросился на Просо и смёл его с крыльца. Вместе свалились через перилла, ломая их! Но я встал на ноги на миг быстрее. И, рванув за ворот рубахи, резво подхватил едва поднимающегося бойца, отправляя в следующий бросок. Тот едва успел сгруппироваться, спиной влетая в стену сарая.
Доски захрустели, проминаясь внутрь, но удержали.
Жанька лишь успел поднять руки для защиты и укрепиться, хребтом вдавливаясь в стенку. Но это меня не остановило.
Второй рывок поломал круг защиты Просо, заставив руки завязнуть запертыми почти возле тела.
И он стал открыт для смерти или увечья, которые я мог ему дать. Секунды хватило бы на то, чтобы рвануть открытую для удара глотку, раскрошить ребра или заставить блевать выкрошенными зубами!
- Борис! Жаня! - Юрка навернулся с крыльца и, размазывая кровь и сопли, рванулся к нам.
Нет, этого ещё не было. Он ещё только скидывал одеяло, ещё только ставил босые ноги на холодный пол, ещё только… Но сила его личной реальности уже вмешивалась в моё сознание, будя меня… Меня настоящего. Того меня, которому нужны - до рези в сердце нужны!- Дом, Сын, Младший…
Я замер, смотря в Жанькины глаза, затянутые знакомой плёнкой осознания участи… Он даже не попытался воспользоваться мгновением моей слабости, не поднял рук, не сдвинулся в сторону. Только губы шевельнулись – пощады? прощения? ведомости? Я опустил руку на его брючный ремень, стиснул до боли в костяшках и процедил, наскребя по сусекам ненависти и презрения для фразы, которую нельзя говорить с тоской и болью:
- Это было бы несложно!
И разжав его пояс, отвернулся, чтобы успеть поймать наворачивающегося с крыльца Чуду.
Глава 12 Неприятности котенка Гава
Глава 12 - Неприятности котенка Гава
Под сенью дуба лежать хорошо. Не жарко, не холодно. И почти не больно…
Я лежал, привалившись к рюкзаку, чуть в стороне от тропы, переходящей в развилку. Налево пойдёшь, направо пойдёшь, прямо… Мне не хотелось никуда. Тоскливо и пусто. Я поднимал с земли бусины прошлогодних желудей и ногтями сковыривал с них шляпки. Потом аккуратно складывал в две кучки: по правую руку – шляпки, по левую – ядра. Делал это так методично и бесцельно, что самому это занятие казалось бесконечным. Подумалось, что где-то в рюкзаке есть леска, которой ещё ни разу не приходилось пользоваться – можно нанизать жёлуди на неё и сделать бусы… Или чётки. И подарить их Чуде… Или Просо… когда-нибудь. Подумал и тут же отмёл – не стоит превращать в дело искреннее неделание. К тому же, вряд ли когда-нибудь ещё я встречусь с ними.
Вспомнилось, как уходил. Молча, быстро и чётко, словно в послушании, собрался, прихватил рюкзак и вышел за порог. Просо остался стоять возле сарая, обняв подбежавшего Юрку. Я был уверен, что он даже не шелохнулся за всё время моих сборов. И – показалось или нет? – он не мог остыть после происшедшего, оставаясь слишком бледен и раскоординирован. Чуда жался к нему, обнимая так, словно пытался защитить. От меня ли? От него ли самого? А я… просто уходил. Только когда за моей спиной стукнулась о косяк калитка, осознание этого пришло в полной мере. Три последних года в одиночестве, маленькое счастье покоя в кругу своих на пару дней, и снова – пустота внутри, такая же больная и свежая, словно только вчера я потерял всё…