— Останься.
Ну уж нет. И нечего на меня смотреть так, словно умрешь от моего отказа.
— Я серьезно. Мне на работу нужно.
Моргнула и сглотнула, растерявшись от того, как Филатов улыбнулся. Его бледное лицо преобразилось, став каким-то невинным и мальчишески-искренним.
— У тебя нога отекла. Куда ты пойдешь? — спросил, кивнув в мою сторону. — А если к врачу — придется сочинить целую историю, чтобы там ментов не вызвали. Так что… будешь тут.
— А ты не боишься, что они к тебе заявятся? — ухватилась за протянутую Филом руку, которую он предложил, поднявшись.
— Если ночью не нагрянули, значит пронесло.
Я изумленно захлопала ресницами, глядя на Вадима с некоторой злостью. Неужели ему на все плевать? Что за человек? У него есть хотя бы какие-то моральные принципы?
Вадим в свою очередь тоже рассматривал меня, спокойно затягиваясь и стоя всего в метре от двери. Сердце невольно сжалось. Что-то должно произойти. Это как в тех стремных фильмах о слащавой любви, где главные герои пялятся друг на друга, а потом целуются, словно лет сто ничего подобного не делали.
В общем-то, мне вдруг захотелось рвануть к двери, настолько страшно стало от слишком пристального внимания. Инстинктивно сделала шаг назад, когда Фил подался ко мне. Хмыкнул, опустил голову и, подняв руки, будто сдаваясь, отступил. Ладно. Совсем не страшно. Но стоило мне только двинуться в прихожую, причем едва переставляя ноги, как Филатов внезапно с глухим стуком уперся рукой в дверной косяк. Я почти врезалась в его бицепс. Перевела на парня раздраженный взор и шикнула:
— Отвали.
Он раздумывал лишь мгновение, затем рванул меня к себе, стиснув пальцы на моем затылке, и поцеловал. Крепко, с особым напором и некоторой злобой. Как будто хотел убедиться в том, что я не подхожу ему вообще. Но по мере того, как мои колени наливались свинцом, а в голове начинало все смешиваться, вторая рука Фила — та, что с сигаретой — легла мне на спину и прижала еще сильнее.
Он был очень горячим. Все тело Вадима буквально пылало. Этому пламени не было конца, потому, видимо, и хотелось окунуться в него, сорваться вниз и никогда не возвращаться. Но кое-что из этого мира, на который я благополучно забила, меня все еще удерживало в рамках здравомыслия: мама, отец, брат. Семья. Люди, которые любят и ждут меня. Нельзя поддаваться…
Но…
Как…
Уйти?
Теплая ладонь массировала мой затылок, и я пока понимала, что происходит, не без удовольствия отвечая на этот «прокуренный» поцелуй. Но когда Вадим немного подался бедрами вперед, мой мозг расплавился, пробуждая в теле то, чего я, собственно, не испытывала никогда. То есть парни у меня были, но такой реакции не наблюдалось.
Фил был запретным плодом. Тем, что хочется взять немедленно, однако сдерживаешься, чтобы избежать болезненных последствий. А то, что такие отношения принесут лишь боль — несомненно…
— Уйдешь? — прохрипел Филатов, оторвавшись от меня.
Уставилась ему в глаза, пропадая, как бы пафосно это не звучало, и буквально позволяя уговорить себя. Темно-карие омуты пожирали меня, растерянную и вмиг потерявшую всю свою решительность.
— Тебе нельзя уходить, — все так же вкрадчиво сообщил Вадим, докуривая и оценивая произведенный на меня эффект.
Я инстинктивно облизнулась и молча прошмыгнула мимо него, почти перед самым носом Фила захлопывая дверь ванной. Уже там немного успокоилась и осторожно взглянула в зеркало, боясь увидеть жуткие кровоподтеки после вчерашнего падения. Наваждение ушло, и теперь я могла здраво оценить ситуацию. Ничего хорошего, если честно.
Физически Вадим привлекал меня просто до головокружения, а вот разум твердил, что вестись на это не стоит. Все может закончиться довольно плачевно. И это очевидно.
Решено. Я должна уехать домой.
После недолгого пребывания в ванной, я, немного взбодрившаяся холодной водой, вышла в прихожую и тут же услышала разговор Филатова с кем-то по телефону.
— Ты зачем приперлась к Костяну? — О, наверное, с матерью говорит. — Нечего выпендриваться… ты… слушай… я серьезно, тебе столько лет было на меня насрать, а теперь что, проснулась? — ровным, но ледяным тоном проговорил Вадим. — Не надо… нет… не хочу тебя видеть! Ты срала на меня пятнадцать лет! Вот и дальше продолжай! Пиздуй в свою Америку! Пока!
Трубка лязгнула по аппарату, затем еще раз, в итоге в стену улетела стеклянная пепельница, со звоном рассыпаясь на сотни осколков.
— Я верю в себя, — четко произнес Фил, глядя в окно, а я, наблюдая за ним из-за приоткрытой двери, притихла. — Ты в меня не веришь… — и вдруг проорал: — Мария!
Я подпрыгнула на месте, постояла пару секунд и вышла. Филатов смотрел на меня так, словно это я ему позвонила с претензиями и обвинениями.
— Знаешь, как это называется? — встал, открыл верхний ящик тумбочки. — Это называется — сдохни, никто и не заметит.
В пальцах Фила блеснула фольга, и я быстро ринулась к нему, не контролируя свою ярость, и выбила эту хрень из его рук.
— Не начинай! — рявкнула на слегка ошеломленного парня. — Что, другого способа нет? Тогда ты слабак! Ясно? Вот да, точно, ты слабак.
Я заметила как дрогнули его ноздри, когда он перевел взгляд с моего лица на блестящий комок, валяющийся на полу.
— Еще раз, — посмотрел на меня и от злобы, что заблестела в темных глазах, мне стало искренне не по себе. — И я сделаю тебе больно. Не вынуждай.
Комок в горле не дал ответить. Просто качнула головой, отходя назад, потом сглотнула и все же сказала:
— Убьешь за дозу? Как предсказуемо, — и поплелась на выход.
Он не остановил меня. Не выскочил следом, не наорал, не запер в квартире. Просто остался в комнате. Забренчали струны гитары, и я ушла. Изрядно потрепанная и бесконечно разочарованная в людях.
***
Почему, когда мы ждем чего-то достойного от друга, который раньше нас не предавал, то получаем взамен как раз его предательство? Наверное, потому что нельзя быть такими доверчивыми. Это, говорят, даже опасно для жизни.
Вот и Мишка, пропавший на несколько дней, вдруг примчался на железнодорожный вокзал, откуда я должна была отправиться в родной город на выходные, и заныл о деньгах.
— Иди в жопу, понял меня? — рявкнула я так, что обернулись люди, ожидающие поезда, и, понизив голос, добавила: — Ты где пропадал? Тебе лечиться нужно, а ты что, скачешь с места на место. Задолбал. Нет у меня ничего, ясно? На билет потратилась.
— Марусь, не юли, — насупился Миха. — Знаю, что есть заначки.
— Знаешь, Туров, — если я перехожу на фамилии, значит серьезно злюсь. — Конечно знаешь! Ты всегда суешь нос не в свои дела. Тебя отец искал! Ты две недели дома не появлялся, совсем офонарел?
— Я у Каспера отсиживался.
— А, ну ясно. Вот и возвращайся к своему Касперу. И вообще, — резнула, — хватит уже, Миш, серьезно. Просто хватит. Я тебе не могу помочь…
— А Филу? — выдал приятель, прищурившись. — Ему можешь?
— Причем здесь Фил? — сквозь зубы.
— Ты мне скажи. Возишься с ним. Хрен знает, где обитаете. Юлька с чего-то носилась, искала тебя. Костя мне рассказал, что пару недель назад ты с Филатовым в какую-то аварию попала. Все обошлось, как вижу. Хорошо, когда есть друзья, правда?
Я нервно сбросила с плеча лямку сумки, расстегнула боковой кармашек и, достав парочку купюр не слишком крупного достоинства, сунула их в руки Мишки.
— Ты эгоист, Миха, — тоскливо и апатично произнесла я, глядя в уставшее лицо такого юного, но уже очень старого друга. — Моими руками хочешь загнать себя в могилу. Сволочь ты и придурок. А Филатову передай, что знать его больше не желаю…
Развернулась и поспешила на перрон, куда только что пришел мой поезд.
— Сама передашь, — бросил мне в спину Туров, но я не стала оборачиваться.
***
Я люблю поезда. Они умиротворяют. Стук колес — лучшая колыбельная на ночь.
Поскольку ездила я к родителям действительно очень редко, то вполне могла себе позволить отдельное купе. То есть на автобусе ехать путь длиною в пять часов было выгоднее и дешевле, чем на поезде всю ночь, но я не торопилась. Хотелось провести это время в одиночестве. В тишине и покое. Просто подумать.
С одиночеством не сложилось, но соседствовала со мной милая молоденькая девушка, инфантильная и какая-то прямо воздушная. В самом деле, ее кожа была словно прозрачная, а копна вьющихся белокурых волос ассоциировалась с облаком. Девушка сидела на своем спальном месте, уже застеленном и приготовленном на ночь, и, уткнувшись носом в книгу, неотрывно читала.
Меня устраивала такая обстановка, но внезапно моя соседка не поднимая глаз, спросила:
— Вас что-то беспокоит? — и тут же добавила: — Можете не рассказывать, если не хотите. Но незнакомцы или незнакомки — благодарные слушатели, — все же посмотрела на меня. — К тому же молчаливые.
Я таращилась на блондинку и не знала, о чем, собственно, рассказать, поэтому просто вежливо улыбнулась в ответ и уставилась в непроглядную темноту за окном. Кое-где свет выхватывал особенно близко — у самых рельсов — выросшие деревья, но в большей степени за стеклом ничего нельзя было разглядеть. В итоге я стала пялиться на свое отражение. А потом, когда внезапно в памяти всплыл образ Фила, выпалила:
— Я связалась с наркоманом и теперь не представляю, как выбраться из этого дерьма. К тому же мой друг убивает себя этой же дрянью.
Послышался вздох, и девушка, захлопнув книгу, ответила:
— Сложно. Однако вам стоит просто подумать над этим. Хорошенько подумать. Просто выберите… А знаете что… — я повернулась к собеседнице. — Мы привыкли говорить: «Из двух зол выбери меньшее», потому и живем так паршиво. А вот у французов все намного проще. «Из двух зол не выбирай никакое» — это их мнение. И правильно. Зачем вообще останавливать свой выбор на зле? Что за бред? Кто это выдумал? Я, к примеру, хочу добра. Вот и вам советую: решите, что больше по душе. И если ваш выбор падет на зло, значит, это ваше добро. Просто другие его видят со своей колокольни.
И вновь повисло молчание. Девушка снова раскрыла книгу и погрузилась в чтение, оставив меня наедине с размышлениями о чем-то таком, что никогда ранее и вовсе не беспокоило мою душу.
— Разве здесь есть что-то хорошее? — пробормотала я. — Он — это пропасть какая-то.
— Вот и вытащите его. Не падайте с ним, как говорится, на дно колодца.
Признаться, мне эта странная и короткая беседа показалась сном. Девушка как будто нарочно была усажена напротив меня и намеренно заговорила со мной. Но конечно, я себя накручивала. Простое стечение обстоятельств и не более того. Но все равно я удивилась, насколько отрешенной выглядела блондинка, когда замолчала. Она скользила своими сапфировыми глазами по строкам книги и совершенно не реагировала на меня.
В конце концов мне надоело ломать голову над своими чувствами, внезапно заполнившими дыру в груди, и я просто тихонько улеглась спать. Вскоре моя соседка тоже устроилась удобнее и погасила свет.
Мне снился Мишка. Худой, облезлый, словно тот кот, что жил у мусорных урн. Миха тянул ко мне свои костлявые руки и о чем-то умолял, а я отнекивалась. Потом вскинула на приятеля глаза и шарахнулась назад. Передо мной стоял Вадим. Бледный, как в реальности. Он что-то бормотал, закуривая, а я все никак не могла понять, о чем идет речь, и размахивала руками, пытаясь разогнать дым, что заволакивал все вокруг.
А потом была гроза. Затем какое-то коматозное одиночество в лесу, и снова появился Фил. На этот раз мы занимались любовью, и я, разгоряченная и перепуганная такими сновидениями, распахнула глаза и уставилась на верхнюю койку.
— Боже… — прошептала одними губами и провела по лицу ладонями. — Это конец…
***
Чай в поездах мне не нравился никогда. Я как-то вообще кофеман.
Блондинка тоже не очень-то радовалась напитку, что плескался в ее стакане.
До конечной станции оставалось еще около часа езды. Собственно, мне и нужна была именно конечная.
За окном понемногу светлело, и темное небо плавно переходило на серые тона, вскоре начиная окрашиваться оранжевыми полосами восходящего солнца. На деревьях сверкал иней, а трава, казалось, укрылась белоснежным покрывалом, что, несомненно, сообщало о заморозках.
Это как говорила моя мама: если четырнадцатого октября на Покров землю присыплет снегом, значит будет очень морозная и снежная зима. Вот, собственно, и посмотрим. Раньше всегда сбывалось, точно помню. Я еще совсем маленькой была, и зима у нас тогда свирепствовала. А в последние годы все привыкли называть слякоть и дождь, особенно в Новогоднюю ночь, европейской зимой. Тут уж не ясно, какая она, но достаточно необычно узнавать из сводки новостей, что Испанию завалило снегом, а в Беларуси — и не мечтайте.
Потому и люди стали агрессивными и ворчливыми. Все дело в дерьмовом пейзаже за окном вкупе с нудным ежедневным бытом.
— А вы любите Достоевского? Он вдохновляет, — вдруг отозвалась девушка.
— Вдохновляет на что? — ответила я, оторвавшись от созерцания пейзажа за окном. — То есть да, я люблю Достоевского, но мне кажется, он больше подталкивает к размышлениям, чем вдохновляет на что-то. Это писатель-мыслитель.
— А вам не хочется после прочтения его произведений сделать что-то… хотя бы что-то?
Я вздохнула.
— У каждого свои вдохновители. Кого-то цепляет Шекспир, а кому-то и «укуренный» панк-музыкант переворачивает душу. Здесь важно, кто ты внутри: утонченная леди или же гопник из подворотни. А быть может, ты вообще не понимаешь, как сочетаешь в себе любовь к классике и темной тяжелой музыке одновременно.
Я пожала плечами, замолчав, потому что поняла, насколько увлеклась болтовней.
— В общем, все субъективно, — заключила и отвернулась.
— М-да, вы странная, — заявила эта «воздушная» милашка. — Поэтому и люди к вам тянутся такие же странные.
— Угу, — качнула я головой. — Мы находим в них себя. Все верно.
Беседа оборвалась, потому что в купе сунулась проводница, объявив следующую станцию.
— Это моя, — улыбнулась блондинка, когда мы вновь остались одни. — Было приятно познакомиться.
— Меня Машей зовут.
— Аля.
Это имя как нельзя лучше подходило моей собеседнице. Я так решила — так и оставила ее образ в голове: обаятельная Аля с копной белокурых волос.
***
Как только я выбралась со своей черной дорожной сумкой из рейсового автобуса, прикатившего на автовокзал, меня тут же оторвали от земли и, не обращая внимания на активный протест, закружили.
— Сашка! — проорала я, зажмурившись и наверняка мертвенно побледнев. — Сейчас куртку твою заблюю.
Брат, расхохотавшись в голос, поставил меня на землю и придержал за плечи, так как я чуть не плюхнулась на пятую точку.
— Умеешь ты испортить момент, — потрепал меня по волосам Санька и деловито добавил: — А шапка-то где? Мать тебя прибьет?
— Господи, — я закатила глаза. — Мне двадцать шесть.
— И что? Это не дает тебе права пренебрегать материнской заботой.
Вот примерно в таком ключе и продвигался наш разговор, пока мы шли на парковку, где Сашка закинул мою сумку на заднее сиденье своего маленького «Фольксвагена» и уселся за руль. Я устроилась рядом с водительским местом и оглядела брата.
— Когда в Витебск поедешь?
— Завтра. Я достаточно тут проторчал, пора и честь знать, — усмехнулся Саша, выезжая на главное шоссе, что вело за город. — А ты надолго?
— Неа, тоже завтра укачу обратно. Нужно там квартиру немного привести в порядок. Давно генеральной уборки не делала. А в пятницу уже на работу, на все выходные.
— Ну что ж поделаешь, — наигранно шмыгнул носом брат и покосился на меня с улыбкой, которую я знала слишком хорошо, чтобы не понять ее значения.
— Даже не начинай! — воскликнула, подняв обе руки. — У меня никого нет, я ни с кем не встречаюсь. Все.
— Ну и зануда же ты! — фыркнул Сашка, внимательно уставившись на дорогу. — Прямо старая дева.
— А ты брюзга. Только мужского пола. Ноешь, как мама, и сватаешь меня постоянно.
Я расхохоталась, наблюдая за покрасневшим от раздражения братишкой.
— Серьезно, мелочь, тебе давно пора найти кого-нибудь!