Улыбнулся Искра еле-еле:
- Силу дал. А взамен слово взял, что в родное стойбище вернусь. Видно, дед мой, Тихая Птица, чьи-то следы на берегу Круглого озера увидел. Поедем туда, Копьё!
Ответил Копьё хмуро:
- Поедем, когда в себя придёшь. Не то улетишь по дороге - где стану душу твою ловить... Мясного отвара тебе выпить надо и выспаться без шаманских чар - а без того не повезу я тебя.
- Правильно ты говоришь, - прошептал Искра и провалился в сон - снилось ему, как неистовая метель по лицу его режет и сечёт, боль снилась, ледяная и раскалённая.
Только на следующий день заглянул Искра в плошку с водой. Лицо своё увидел - наполовину в чёрных перьях шаманской татуировки. В чёрных перьях Ворона.
Два лица у шамана: одно - чистое, для мира людей, второе - отмеченное клеймом Нижнего мира. Два пути у шамана - на свет и во тьму.
Есть, из чего выбирать.
***
Вернулся Искра домой вместе с солнцем - новая весна начиналась.
Смотрел вокруг - и дивился: в памяти тордохи концами жердей в небо упирались, вешала облака цепляли - а нынче... "Как же, - думал, - вырос я. И как был мал, раз камешек горой мне казался, а евражка - медведем".
Увидали упряжку Копья дети Ворона, сбежались. Спрыгнул Искра с нарты - мать увидел, а она - его.
Подбежала, обняла, нюхать стала - глаза, волосы:
- Вернулся, мой оленёнок, мой огонёк, мой желанный, светлый, тёплый, вернулся! - и отстранилась. - Уже не младенцем - юношей пахнет от тебя.
Тронула пальцами татуированную щёку, подняла голову за подбородок, заглянула в глаза:
- Ты ли это, Искра? Ворон тебя отметил, огонь отметил - глаза отца у тебя, повзрослел ты. Помнишь ли меня, шаман?
Искра руки её взял, прижал ладони матери к своим щекам:
- Почему так говоришь, мама? Каждую минуту о тебе помнил. Очень хотел домой, только ведь нельзя было мне - сама знаешь.
Смотрела на него Ранняя Заря гордо и грустно:
- Смотришь, как взрослый, говоришь, как взрослый. Вырос. Без меня вырос.
Улыбнулся Искра:
- С тобой. В снах приходил к тебе.
Тёрся щекой о ладонь матери, пальцы её обнюхивал - и думал печально: "Тяжело будет мне дома свой путь в серых снегах протаптывать. Копьё не любит камланий, боится полётов - а что же с мамой будет? Улечу - перепугаю её, от страха она мешать будет мне, себе повредит, мне повредит... Как же помощи ждать от мамы, от доброй женщины, от слабой женщины?"
Руки её отпустил, с нарты мешок взял, развязал:
- Подарок тебе, мама.
Вздох прошёл по толпе детей Ворона - и ахнула Ранняя Заря: на руки ей легли невесомые шкурки, драгоценные шкурки. На белый туман песцового меха - главное чудо, чёрно-серебряное, мерцающее, переменчивое, невероятное - бесценный мех седой лисы. Окунулась Ранняя Заря лицом в мех, как в облако:
- Неужели ты их добыл, Искра? Ты - настоящий охотник, Искра!
Усмехнулся Искра чуть заметно, тихо сказал:
- Настоящий шаман, мама. Совсем не охотник. Шаман.
И тут же рядом рассмеялся старый Тальник сухим смешком:
- Что ж, Искра, значит, не самоловом поймал песцов и лису, а люди тебе шкурки принесли? Дело шамана - читать следы во тьме да лучший мех требовать за это!
Слова эти бросили Искру в жар - стыда, только другого стыда. Стыда за чужие дела.
- Келе мне указали, где самоловы насторожить, - сказал Искра горько. - Чем я тебя обидел, Тальник, что ты в моих словах, будто в бисерном шитье, узелки ищешь?
Прищурился Тальник:
- Сам ты себя шаманом назвал. Ждали мы защитника и богатыря из огня и солнечного света, а явился шаман, что сам, по доброй воле, в темноту ушёл едва ли не с младенчества. Сколько не рисуй перьев на себе - до солнца тебе не подняться, шаман, и рядом с Вороном не летать. Чему же учил тебя Копьё? У Гнуса бы поучиться тебе.
Вздохнул Искра - и обиду вдохнул, так глубоко, как мог:
- Деда моего, Тихую Птицу, видно, забыли уже?
Ответил Камень, хмуро:
- Отчего - забыли? Хорошо помним - не даёт он забыть о себе. Обещал медведей своих к нарте привязать, а сам отпустил. Рыщут медведи его по тундре, наших оленей давят - только и ждём, что за людей примутся вот-вот. Добрый шаман, говоришь? При жизни. Если нам повезёт.
Поразился Искра:
- Как же так? Я же сам видел...
И Высокая Сосна хмыкнул:
- Вот где беда. Ты видел одно, Гнус видел другое, Тихая Птица видел третье... Бродите во мраке, шарите ощупью - а кто из вас видит правду? Тихая Птица был белый шаман, Гнус - чёрный, и скрыть этого не хочет, а нам-то какая разница? Если келе Тихой Птицы на оленей нападают, а Гнус их отгоняет - кто тут прав? Гнусу уже последнее отдали мы - лишь бы повального мора оленям не было... но долго ли он будет медведей Тихой Птицы на привязи держать?
Оглянулся Искра потерянно.
Вот же они, у нарты, медведи Тихой Птицы. Громадные тени вьюги, на солнечном свету их еле видно: один сидит, лапу с железными когтями вылизывает себе ледяным языком, второй прилёг, как уставший пёс. Оба - кровь Искры пробовали, оба - на него взглянули покорно. И медвежонок-метель у ноги жмётся - всегда его Искра чувствует, или совсем рядом, или за стенкой тордоха. При нём ведь, при Искре, дед медведей своих от последнего своего жилища отвязал. Или у Тихой Птицы ещё медведи были?
А люди увидали, что растерян Искра, почти испуган. Растерялся - значит, виноват?
Мама, ворох шкурок прижав к себе, взглянула на Тальника умоляюще, на Камня - беспомощно. Тоже вину чувствует?
- Ты сходи, Искра, - Камень сказал, - к стойбищу Чёрной Скалы, богатого человека. Что увидишь? А чаек увидишь. Чайки над дохлыми оленями кружатся. Но Чёрная Скала голодать не будет, даже если сотня оленей падёт у него. А мы?
Поднял Искра голову:
- Беда, - сказал тихо. Но твёрдо. - Беда, конечно. Но почему ты в этой беде деда моего обвиняешь?
- И тебя, - сказал Высокая Сосна. - Послушали мы Тихую Птицу - зря, тебя от келе прятали - зря. Беду вы принесли. Если бы не Гнус, была бы нам всем погибель.
Стоял Искра в кругу родичей - один, только медвежонок ему ногу и бедро холодил. Стоял Искра, смотрел в лица - и не знал, что сказать.
Прав был дед - беда. А что Искре теперь делать с этой бедой?
И тут сказал Копьё:
- Враньё это. Искра жизнь мне спас, смерть прогнал от меня. И вам беды не будет от него. Забыли уже, как Искра от вас боль отводил?
И на Тальника посмотрел - а Тальник голову опустил:
- Дык это... есть скоро нечего станет нам...
- Ну да, - Копьё бровью повёл. - А виноват в том шаманчик, которого семь вёсен в стойбище не было. Умно говоришь ты и дельно, старик.
Тут Брусника толпу растолкала, пробилась. Искре улыбнулась, по чистой щеке погладила его - и повернулась к родичам.
- Эх, вы, - фыркнула, - старые олени! Келе вместе с оленьими душами и разум у вас сжевали? Тут дело - три старика не разберут, а вы хотите, чтобы мальчишка немедленно всё разобрал и распутал! Виноватого нашли! Что ты на снегу потерял, Тальник? Ты на меня погляди! И на Гнуса прямо погляди, его в лицо спроси!
Тальник головой мотнул, проворчал:
- Прилетела куропатка, крыльями захлопала... - а только заметно, что стыдно стало ему.
- Раз вы, олени, языки свои проглотили, я, куропатка, сама у Гнуса спрошу, когда приедет он, - Брусника ответила. - А Искре надо время дать. Пусть он следы разберёт. Пусть посмотрит сам. Может, шаманское зрение поможет ему.
Слушал всё это Искра и думал. Печально думал.
Забыли деда его, совсем забыли. Гнус о Тихой Птице дурные слова говорил - старики и поверили. Может, не сразу, но за семь вёсен поверили. Его, Искру, тоже забыли - а помнили только тайныкут, счастливый амулет: ждали, что вернётся прекрасный юноша, солнце над стойбищем остановит, чтобы всегда здесь весна сияла, а всё зло тут же прочь сгинет без следа. А появился мальчишка, с татуировкой и бубном, с клеймом Нижнего мира, с тёмными шаманскими тайнами... Кто им докажет, что сам Ворон отметил его? Копьё? А почему они должны Копью верить? Копьё - не герой, не богач и даже не шаман...
А сам Искра стоит, как перепачканный младенец, молчит. Конечно, решат родичи, что нечего ему сказать. Не прекрасный юноша, а глупый мальчишка - чего и ждать от него! Ишь, перьями самого Ворона разрисовал себя...
Но как им сказать? Сказать: да вот же дедовы сумеречные медведи! - и на свою нарту показать? Так не увидят они и решат, что он, Искра, над стариками смеётся. Не выйдет так, надо по-другому.
И сказал Искра:
- Говорить о беде - зря время терять. Беду прогнать надо. Я ещё не видел ничего: буду смотреть, следы искать. Исправлю, если сил хватит у меня.
- Если, - снова хмыкнул Высокая Сосна. - Если хватит. Если.
Но вдруг Тальник головой покачал укоризненно:
- А ты хочешь, чтоб оленёнок-сосунок в оленегонных состязаниях приз тебе принёс? Чтобы только из-под матки десять шаганий без отдыха пробежал? Не от ума это.
И даже Камень сказал:
- И верно. Пусть ищет следы, коли может. Никогда я не слыхал, чтоб шаманчик-оленёнок, которому в ножички и догонялки играть и играть, следы злой погани нашёл - но на свете, говорят, всякое бывает.
А Искра подошёл к матери и Копью. Им сказал:
- Пойдёмте в тордох. Чай будем пить. Мне подумать надо.
Никто из сородичей его не остановил. Откуда-то у них надежда появилась, а откуда - понять невозможно.
***
Ранняя Заря чай заваривала, Копьё табак курил. Говорили они о Песцовой реке, охотничьей удаче, ярмарке в Светлом распадке - о хороших вещах говорили. А Искра сидел в стороне, чтобы их не отвлекать. Сидел в стороне, бубен держал, без колотушки, пальцами постукивал в него. Бубен согрелся - и Искра напевал тихонько, почти про себя:
- Слушай меня, маленький келе, снежный приятель - и смотри. Вокруг смотри - а я твоими глазами смотреть буду. Покажи мне дедовых медведей - всех.
Свет очага потемнел - привычно уже - и увидал Искра серую тундру, будто отражение в тёмной воде, тундру, в которой духи обитают, как люди и олени. Вьюжный медвежонок остановился на сером снегу, морду повернул - ждёт, зовёт за собой - и Искра полетел, так тихо, как только сумел.
У тордоха - два громадных медведя лежат, как два снежных холма. Охраняют хозяина.
- Скажите, сильные духи, - Искра спросил, - служил ли ещё кто-то моему деду? Поил ли ещё кого-то дед кровью, кормил ли мясом, грел ли своим теплом? Если да - то приведите, покажите мне этого келе.
Встал один медведь, потянулся, завился снежным смерчем, ввинтился в серую муть и из виду пропал. Не успел Искра подумать, сколько времени ждать придётся, как появился сторожевой келе, а в пасти у него - комок серых лохмотьев, да вроде косточки торчат из комка.
Потянул Искра лохмотья из медвежьей пасти - а они шевелятся, дёргаются под его рукой. Отдал медведь добычу хозяину - и превратился комок тряпья в маленького духа. Весь - то ли в облезлых перьях, то ли в клочьях шерсти, ножки тощенькие, с копытцами, четыре ручонки, безобразная морда из живота растёт, а из морды - ветвистые рога. На концах каждой веточки рогов - глазки поблёскивают.
Схватил Искра келе за рог - или за глаз - и встряхнул.
Запищал маленький дух, словно мышь:
- Не губи меня, сильный шаман, и огнём не сжигай! Мне крови не надо - дед твой водкой поил меня иногда, и того мне довольно. Я всюду бываю, всё вижу - не оставляй меня без глаз, великий шаман, я тебе пригожусь.
Не послушал его Искра - встряхнул ещё раз:
- Это тебя дед к нарте не привязал? Это ты людям зло творишь и оленей в тундре душишь?
Перепугался дух, ручками задёргал:
- Что ты, Искра! Где мне оленя задушить! Я для оленя - меньше мошки, мне и палёной шерсти хватит! Я Тихой Птице вести носил да сплетни. Пожалел он меня, не стал к Нижнему миру привязывать - сожрали бы меня его медведи в один глоток!
Задумался Искра.
- Новости носил? Значит, всё в тундре знаешь ты? Значит, знаешь, от чего пали у Высокой Скалы олени?
Взмолился келе:
- Отпусти мои глаза, Искра - не убегу я. Всё расскажу - только дай мне на серые снега смотреть.
Отпустил Искра духа. Встряхнулся дух, как крачка, и на ладонь шамана уселся.
- Слушай, - сказал, - великий Искра. По тундре одноглазые келе рыщут, у каждого - по паре железных клыков. Эти клыки они в жилу оленям втыкают да кровь у них сосут. Всё больше и больше становятся.
- И что же это за погань? - Искра спросил. - Бродячая?
- Да не то чтобы... - замялся глазастый келе.
Он бы договорил, да почувствовал Искра, как тёплые руки его тормошат, живое дыхание на лице - и выдернула его материнская любовь из серого мира.
Потряс Искра головой - тяжёлая голова, в мыслях туман. А Ранняя Заря по лицу его гладила, спрашивала встревоженно:
- Что с тобой, оленёнок? Стал ты, как снег, белый...
И Копьё сказал с укором:
- Улетал он, женщина. Не мешай шаману с келе своими беседовать - его погубишь и себя погубишь.
Испугалась Ранняя Заря, отдёрнула руку. Искра тем временем в себя пришёл. Попросил:
- Копьё, водки у тебя нет ли?
- Водки? - Копьё удивился, но протянул флягу.
Отвинтил Искра крышку, плеснул огню: "За помощь спасибо тебе, отец!" - с ладони стряхнул за полог: "Спасибо и вам, сумеречные звери", - и рядом с очагом на камень пролил несколько капель:
- Для тебя, вестник. И ещё дам, если следы мне покажешь.
Мелькнула перед очагом серая тень - не удержался глазастый пьянчужка, пришёл водку с камня слизать. Искра Копью флягу вернул и попросил:
- Копьё, если друг ты мне, останься здесь, пока мать моя к полётам не привыкнет. Не по злому умыслу, но мешает она мне, сбивает с тропы. Помоги ей - и мне помоги.
Копьё взгляд опустил в огонь. Ранняя Заря головой покачала:
- Страшно мне смотреть на тебя, Искра. Боюсь я за тебя - слишком юн ты ещё.
Искра в щёку её понюхал:
- Прости меня, мама. Шаманский путь - тёмный путь, знаю я уже, куда иду. Позволь Копью мне помочь - привык он, отца заменил мне на эти годы.
Улыбнулась Ранняя Заря беспомощно:
- Что же может женщина вам возразить, сильные люди. Останься, Копьё - и я прошу.
И Копьё улыбнулся в ответ.
***
Тем же вечером, когда тьма в тундру опустилась и все лукавые существа, неживые и нежившие, силу свою почувствовали, сидел Искра на корточках у входа в тордох. Обнимал за шею медвежонка-вьюгу, а большим медведям говорил, так сурово, как умел:
- Идите в тундру, сильные духи. Идите туда, где богатый человек Чёрная Скала своих оленей пасёт, идите туда, где стадо детей Ворона корм себе копытит из-под снежного наста. Идите и смотрите, не придут ли к оленям злобные твари, одноглазые и с двумя железными клыками. И если увидите таких - рвите их и душите их, не давайте им живой крови напиться.
Склонили медведи тяжёлые головы, завились снежными смерчами и в сумерках пропали. А Искра медвежонку сказал, в ушко, мягкое и холодное, как свежая пороша:
- А ты, друг мой, маленький келе, слушай. И если услышишь - в мой сон приди, разбуди, - и понюхал медвежонка в ледышку носа. Потянулся медвежонок - и морозным дыханием горящие щёки Искре охладил.
Спал Искра вполглаза. Крохотные духи, насмешники-шутники, ночные следы ему путали: ледяная равнина без единого следа представлялась ему, слепые небеса над ней - а в небесах три солнца мутно мерцают: одно - светлый взгляд Творца из Верхнего мира, а два других - наваждение и морок, обман играющих келе. Не понять Искре, где настоящее, где ложное, где жизнь, а где только видимость её.
Опечалился Искра - но тут шевельнулся в его душе язычок огня, будто пальцем указал: вот, в середине, настоящий свет, твой свет - к нему иди! И медвежонок, верный товарищ, совсем как живой, только слежавшийся снег у него вместо белой шкуры, ткнулся носом Искре в бедро - зимним холодом до самых костей.