Вскочил Искра.
Глухая ночь вокруг, и мама, Ранняя Заря, спит, и Копьё спит, и собаки у тордоха спят - тишина стоит, хоть ножом её режь, не спят только келе, потому что нет у них живого тела и горячей крови, не устают они, а оттого и не отдыхают. Взял Искра в руки бубен, без песни, без звона, лишь обруч сжал в ладонях и тронул кожу - и не улетел, а вышел в шаманский мир, где под опасными небесами дожидался в сером снегу его верный медвежонок.
Зачерпнул Искра в очаге тлеющих углей, в кулаке сжал, вышел из тордоха - и побежал по следам кривых когтей, как по тундре за оленями бегал, так быстро, что чёрный ветер запел в ушах. Бежал - и видел, как медвежьи следы с другими следами перепутались, а другие следы выглядят чудно - будто кто тяжёлую темноту по серому снегу на волокуше тащил. И понимал Искра, что медведи, как волки или собаки, по следу шли - той самой погани, что кровь пьёт из оленей.
Выбежал Искра к вертлявой реке, где табуны богатого человека Чёрной Скалы паслись - и увидел над холмом, что тальником порос, зарево - не на сполохи похоже, а на разлитую кровь или на живой огонь, что по низким тучам расплескался. Взбежал Искра на холм - и замер: увидал, что за холмом вцепились медведи его в громадного духа, не меньше холма ростом. Полосуют чудовище медведи своими кривыми когтями, багровое сияние брызжет. Чудовище - вроде жирного червя, только лапы, словно капканы железные, на голове единственный глаз горит ложным солнцем, да два стальных клыка, как два копья, торчат из пасти. Извивается злая погань, мотает медведей из стороны в сторону, скинуть норовит да клыками достать.
Разжал Искра ладонь - синевато угольки светятся. Дунул в них Искра - и взметнулся из его руки огненный аркан, из сияния, как из ремешков, сплетён. Свернул Искра его петлями - и набросил червю-чудовищу на голову.
Заревело, завыло чудовище, так, что снег вокруг взметнулся, завился метелью - да только Искра натянул аркан изо всех сил, и стянула огненная петля червя намертво. Почуяли сумеречные медведи, что помощь к ним пришла - и принялись тварь драть и жрать, кусками вырывать из неё черноту и туман клубящийся.
Подошёл Искра ближе:
- Откуда ты, - спросил, - порождение мрака, сюда приползло? Зачем оленей убиваешь?
Повернуло чудовище голову к Искре, оскалилось и единственным глазом ослепить хотело - да Искра и на настоящее солнце мог смотреть, не мигая. Размахнулся он - и бросил оставшиеся угли прямо в горящий глаз. Взвыло чудовище - и погас неживой свет.
Прошипела тварь в бессильной ярости:
- Если не я, так братья мои оленей пожрут, а людьми закусят!
Усмехнулся Искра.
- Всех их огненной петлёй удушу, чтобы людям от них вреда не было, - и так аркан натянул, что из-под петли глухая темнота на снег полилась, как кровь.
Проскрежетала тварь, издыхая:
- Сильный с келе - с людьми слабый... Люди тебя самого арканом удушат...
Дёрнулось чудовище напоследок - и дух испустило. И услышал Искра, как рассекают ночной воздух железные крылья: слетел с неба Ворон, сел на тушу твари, словно на заячью тушку, и принялся чёрные сгустки клевать.
Хотел Искра медведей от туши оттащить - не даются. Тогда прокусил он мизинец, запахло кровью - и на капли крови подползли медведи к его ногам, как щенки, что перед хозяином провинились. Щёлкнул их Искра по ледяным носам - и оставил Ворона на туше пировать одного, а сам по следу твари пошёл.
Далеко след по тундре тянулся - пока шёл Искра, уже и небо светлеть начало - но долго или коротко, а привёл к человечьему тордоху. Богатый тордох, белыми шкурами покрыт, деревянные фигурки келе на шестах висят, а на вешалах - юкола жирная. Оленье стадо вдалеке пасётся. И серый снег вокруг весь перемазан темнотой, словно помётом чудовищ.
"Кто бы был, - подумал Искра, - этот богатый человек? И как ему удаётся страшных келе на стада детей Ворона напускать?"
Не хотелось ему заглядывать в чужой тордох богатого человека - но решился Искра и проскользнул тенью внутрь. И увидел: в пологе Гнус спит, а с ним - молодая женщина.
Так удивился Искра, что вылетел из шаманского мира в человечий, словно пушинка в ондигил - и оказался у своего очага. И тело было лёгким, и голова была легка - и лил Искра водки огню, лил водки медведям, а сам думал.
И никак не мог понять, что это значит: вошёл он в жилище Гнуса - а Гнус не проснулся. Смотрел он на тордох Гнуса - и не видел, что шаман там живёт. И никто-то Искру не остановил, не оказалось возле тордоха никакой охраны.
А ведь весь снег вокруг злыми келе истоптан, словно оленье пастбище - копытами.
И чем больше думал Искра, тем лучше понимал, что нет у Гнуса от самого Искры никакой защиты - и от тех келе, что вокруг его жилища бродят, у него тоже защиты нет.
Если и шаман Гнус - то слабый шаман. Шаманчик-евражка, шаманчик-мышонок... и теперь Искре воевать с поганью, что оленей губит, и то враньё распутывать, которым Гнус других шаманов заплёл, словно паутиной.
Но как же Гнусу было не врать, если истину он, скорее всего, и не знает?
Впервые увидел Искра, как сам себя может человек в самолов загнать. И что с этим делать - не мог он пока догадаться.
***
Ничего Искра сородичам не сказал. Ни к чему им - да и не поверят они.
А когда спросил его Тальник: "Что ж, Искра, надумал хоть что-нибудь - или всё своим чередом идти будет?" - только и ответил Искра:
- Я, дедушка Тальник, всё сделал, что шаманчик-мышонок может. Медведей Тихой Птицы к своей нарте привязал - если они оленей душили, то теперь перестанут. А больше я ничего пока сделать не смогу - разве вот только колено твоё погреть, чтобы сгибалось оно легче.
Он промолчал - и сородичи промолчали.
Только тогда начали говорить, когда мор олений пошёл на убыль. И говорили, что совладал Искра с медведями Тихой Птицы, хоть и ростом пока по плечо настоящему мужчине. Брусника даже заметила, какие тени легли у Искры под глазами и как лицо у него заострилось, словно у голодного или давно больного - но и она не знала, что приходится Искре воевать, одному за всех.
Не с медведями деда своего названого - с бродячими келе, что к Гнусу прибились. Повзрослел Искра за одну луну на десять лет.
И подарки у сородичей просить не мог - не поворачивался язык, когда он пустые вешала видел или в ровдуге на жердях - дыры протёртые.
А по вечерам, когда засыпала Ранняя Заря, сидел Искра у огня рядом с Копьём, названым отцом, пил брусничный чай, думал. Хотелось ему с Копьём поговорить, совета спросить - да рассказать он не умел: о келе-кровопийцах, о стойбище Кровавого Мора на берегу Песцовой реки - как расскажешь? Сильный воин - простая душа, ничего в Срединном мире не боится, но Нижний пугает его, как всё непонятное пугает.
Ошибся Искра. О схватках Искры с бродячими келе Копьё догадывался. О большем догадывался, чем Искра мог себе представить. И однажды, после очень хорошего дня, когда всё Искре удавалось, сказал Копьё:
- Конечно, сумеречные медведи - опасные твари, и бродячие келе - тоже на пискучих мышат не похожи... но опасаться тебе надо людей. Гнуса надо опасаться - и сородичей. Вдохновение у тебя - больно заметное, сильный ты шаман, а шаманская сила - угроза. Как бы ты её ни явил - будут тебя бояться, Искра.
- Я же никого не пугал, - удивился Искра. - С чего бы бояться меня?
Поднёс Копьё к трубке уголёк, выдохнул дым. Проговорил медленно:
- Ты, Искра - как нож. Можно ножом злой нарыв разрезать, чтобы яд выпустить - а можно перерезать горло. Но когда глядит простой человек на нож, он про злой нарыв не вспомнит - он лишь то в уме держит, что можно нож под ребро всадить.
- Но ведь благодарили меня сородичи, - сказал Искра. - Я бродячих келе отвадил, боль выгоняю из тех, кого она мучает...
Посмотрел Копьё на него - сурово и грустно:
- Видно, послан ты мне судьбой вместо сына... да лучше бы ты плохим охотником был, чем хорошим шаманом. Лучше бы дурачком был, чем умным не по годам.
- Не умён я, - сказал Искра. - Не понимаю.
- Хоть бы Ворон тебе помог никогда не понять, - сказал Копьё и больше уж ничего не добавил.
Тогда Искра так и не разобрал, что Копьё ему сказать хотел. И жил, как и прежде жил - без оглядки. Если мог злой нежити кривые когти разжать и вырвать из них человека или оленя - разжимал и вырывал. Слава о нём по тундре пошла - а Искре не до славы.
Не найти ему было такую нору, чтобы через неё в Нижний Мир спуститься, не оставляя в Срединном человеческую плоть. Думал он о тордохе из человеческих кож на берегу Песцовой реки - и было ему от тех мыслей тоскливо и горько.
А дети из стойбища Ворона Искру играть не звали - и сами игры прекращали, когда он подходил. И посматривали на него со страхом: выглядит мальчишкой, тринадцатая зима пошла - но великий, великий шаман, сумеречных медведей Тихой Птицы унаследовал он. Не разозлить бы, не обидеть бы - большая беда может случиться.
Так слова Копья - невесёлые - начали потихоньку сбываться.
Перед великими холодами взял Копьё Раннюю Зарю в жёны. Рад был Искра, названым отцом Копьё считал - но после свадьбы почему-то почувствовал себя совсем одиноким. Порознь были у него и мать, и Копьё - но вместе оказались друг у друга, а у Искры никого не стало.
Уходил он ночами в метельную круговерть - мороз щёки жёг - обнимал снежного медвежонка, верного товарища. Ледяная корка на снежной шерсти от слёз шамана таяла.
Встала сила шамана между Искрой и сородичами стеной от земли до неба.
***
Счастлива была Ранняя Заря - не замечала, что сын-шаман на людей словно из Нижнего Мира смотрит. Но Копьё заметил - младшего товарища-Искру успел узнать хорошо. Решил он ту стену между шаманом и Срединным миром радостью растопить: когда стали дети Ворона в средизимнюю луну на ярмарку собираться, в Светлый распадок, позвал Копьё Искру с собой.
Услышал Искра про ярмарку - ушам не поверил. От его радости семь стен бы рухнуло. Собираться Копью помогал - под руками у него путался, как щенок. Задыхался от восторга. Всё спрашивал - удержаться не мог: и нож с резной рукоятью на шкурки выменяем? И заморское ружьё, что пулями бьёт... ну не выменять, так хоть взглянуть на эту невидаль, поглядеть, как стреляют из него? И аркан на спиленные рога за приз кидать будем? И цветных бус с бисером матери привезём? И оленьи бега посмотрим? От радости щёки у Искры горели, как брусника.
И Копьё порадовался: "Хитрый я человек! Всю жизнь ему осветил, словно факелом - ярмаркой, точно стрелой, в цель попал!" Не было у него шаманского предвидения, не то - не чересчур радовался бы.
Когда уезжали Копьё и Искра в Светлый распадок, медведей своих Искра к материнскому материному тордоху привязал, наказал мать сторожить, злую нечисть отгонять. А метельный медвежонок, верный товарищ, преданный келе, что кровь и слёзы Искры пил, за нартой побежал - за другом своим и хозяином.
Видел Искра за нартой его следы - пятнышки тени на белом снегу - и улыбался: вот же удивительный медвежонок! Привязался к шаману не как келе, а как собачонка из костей, мяса и крови. Чудные дела!
Но больше он думал о ярмарке.
Прекрасная ярмарка была в Светлом распадке.
Раскинулась от скал и до скал, словно громадное стойбище. Над тордохами пучки красной шерсти на ветру вьются, на шестах деревянные фигурки келе висят, надутые и раскрашенные пузыри из птичьих зобов ветер тянет вверх. Целое стадо оленей поодаль ягель себе добывает из-под снега: всё стадо - приз для победителя оленьих бегов. Людей столько, что снега не видно. Купцы под навесами товар разложили, тут сокровища меняют на другие сокровища, курят, беседуют, играют, пьют водку и чай. Свежесваренная оленина дымится в котлах. Дети - счастливцы, которых на ярмарку взяли - бегают с визгом. Сытые псы у тордохов лежат.
Забыл Искра, что он - шаман. Думал, что он - богач, что и у него шкурки на обмен есть, что праздник наступил. От радости жарко было щекам.
Не стал Копьё его удерживать. Праздник - так пусть будет праздник.
Выменял Искра заветную вещь - нож из хорошей стали, рукоять из кости морской коровы вырезана, в виде оленя, что в беге рога закинул на спину, стремительный. Ложится рукоять в ладонь, словно врастает. Ножны красным бисером вышиты. Лучше, чем давняя мечта - не нож, а сполох в ладони.
Прицепил Искра ножны к ремню, побежал играть с парнями, что аркан кидали на спиленные рога. Череп оленя на высокий столб надет, рога спилены коротко - тяжело попасть, соскальзывает аркан. Хохочут парни, подначивают друг друга, дразнят проигравших, завидуют выигравшим. Искра в весёлой толпе почувствовал себя, как свой.
Хорошо его Копьё учил: трижды накинул Искра аркан на спиленные рога - выиграл ценный приз, стальную иголку, трёхгранную, чтобы легко было ею шкуры шить. Матери подарок будет. Воткнул Искра иголку в ворот парки. Смеялись чужие парни, мол, небось, келе для мышонка-шаманчика аркан на рога надели и затянули - но ни страха, ни смущения в их смехе не было. Весёлый чужак из-за Серых сопок по спине Искру хлопнул, угостил мороженым костным мозгом. Оттаяла у Искры душа, расцветать начала, как тундра весной.
Девушки собрались на игру посмотреть - и на парней поглазеть. Хихикали, шушукались - пока парни их не заметили да не начали в них снежками кидать. Искра про Нижний Мир забыл, только о празднике и думал, тоже снежком бросил в девочку. Девочка - ровесница ему, длинные чёрные косы у неё по спине ручейками ночного неба стекают. Хотелось Искре в лицо ей взглянуть, и чтоб рассмеялась она или завизжала весело. Обернулась девочка - личико нежное и белое, глаза в весёлых щёлочках сияют звёздочками, губы - словно спелая морошка. Узнал её Искра: Куропатка, дочь богатого человека Чёрной Скалы.
Красивая девочка - совсем как белый оленёнок.
Рассмеялся Искра, снега рукавицей зачерпнул, чтобы в капюшон парки засунуть ей - да не успел. Шарахнулась девочка в сторону, словно молодая олениха.
- Что ты? - удивился Искра.
- Не подходи ко мне, шаман, - сказала Куропатка, тонкие брови сдвинула, губы поджала. - Отец заругает меня и мать заругает, если стану играть с другом страшных келе, что людей пожирают и оленей душат.
Остановился Искра; радость с души стекла, как вода. Но он ещё попытался улыбнуться:
- А если рукавицу подарю тебе? - спросил дурашливо. - С левой руки?
С левой руки женихи рукавицы снимают.
Но Куропатка ни хихикать, ни злиться, как у девочек водится, не стала. Сказала серьёзно:
- Верну, а не возьмёшь - в огонь её брошу. У жены шамана - медведь с человеческой головой родится.
Хлестнула этими словами Искру по лицу, как снежным колючим вихрем.
Он возразил:
- У Гнуса - две жены, ни одна медведя не родила.
Вздёрнула Куропатка подбородок:
- То Гнус, а то - ты. Гнусу вдохновение пришло, а тебя с младенчества Нижнему Миру отдали, тебя мёртвый шаман выбрал, тебе своих неживых медведей оставил. Огонь - твой отец, ты сам наполовину келе, а я - простой человек. Уходи, Искра.
И пошла прочь.
И Искра побрёл прочь, Копьё искать. А Копьё с другими охотниками смотрел, как богачи ружьё выменивали, торговались, как проверяли ружьё, как стреляли в колоду, в ободранную оленью голову и в бутылки из-под водки - с грохотом. Пуля бутылки била вдребезги, оленью голову прошила насквозь - все кругом дивились. Крупинками самородного золота богач за чудесное оружие платил - на ладонь их высыпал, словно кусочки застывшего света. Нагляделся Искра на небывалые дела - а потом вместе с Копьём пошёл выбирать табак, чай, красную ткань, бисер и бусы, водку и стальные иголки.
Искра слегка успокоился. Девочка злую глупость сказала - бывает. Может, слыхала от старых женщин, что, как духи-сплетники, весь сор из тордоха друг другу с языка в уши перекладывают.