Некогда огорчаться - вот-вот начнутся оленьи бега.
Победитель целое стадо оленей выиграет.
Летят оленьи упряжки, как ветер - снежная пыль вихрится. От скорости дух замирает. Искра со всеми кричал: "Скорей! Скорей!" - обо всём забыв. Очнулся только, когда взвыл кто-то прямо за его спиной.
Обернулся Искра: под ногами людей, что оленьи бега смотрели, Белый Мох, брат младшей жены Гнуса, корчится и хрипит - сумеречный медвежонок ему на грудь навалился, вздохнуть не даёт. А рядом, в истоптанном снегу - нож лежит; пустые ножны - у Белого Мха на поясе.
Свистнул Искра еле слышно - разжал медвежонок лапы, к ноге хозяина прижался. А Белый Мох всё отдышаться не может. Чужие люди помогли ему подняться, шапку отдали, что в сторону отлетела - а он всё твердил: "Ух, и душно же было мне! Словно душа с телом расставалась..."
Никто из добрых людей не понял, что случилось. Только досадовали, что самое интересное пришлось пропустить, пока помогали чужаку: как победитель гонок с шеста тальниковое кольцо с алой тряпицей сдёргивал, большое богатство себе. А всё из-за того, что упился пришлый мужичок водкой сверх меры. Обидно.
Только Копьё с Искрой переглянулся понимающе - и прочь от гонщиков его повёл.
- Не иначе, - сказал вполголоса, - келе твои тебя спасли, отвели его руку. В суматохе никто и не разобрался бы, что с тобой стряслось - когда все кричат, все ревут, все водку пили...
- Но почему он меня убить хотел? - спросил Искра. - За что?
- За то, что ты Гнусу дорогу перешёл, - сказал Копьё. - За то, что дети Ворона уже год Гнуса не звали и шкурок за камлание не давали ему. А может, и ещё причины есть. Шаманские пути - тёмные пути.
Ничего Искра не ответил. Новый нож, мечту свою, из ножен вынул, ладонь разрезал, протянул медвежонку. Почувствовал, как верный друг горячую боль ледяным языком зализывает. И на Копьё взглянул снизу вверх, как в далёком детстве:
- Что же делать мне? Рассказать ли об этом? И кому? И поверят ли?
А на эти вопросы и Копьё ответов не знал.
Только одно решил охотник: позовут друзья водку пить - не пить больше чашки. Один раз отвели верные келе от Искры беду - второй раз могут и не отвести. Пусть лучше веселья будет поменьше, зато взгляд останется острым и цепким.
Не хотелось Копью Искру одного оставлять, но позвали его Седой Лис и Сова. Хвастался Сова шкурками с побережья и крупинками золота - да не в этом и дело: очень уж хотелось Копью с друзьями детства хоть словом перекинуться. А Искра в большой тордох, где гости ели солёную рыбу и строганину да водку пили, пойти не захотел.
- Душно мне там, Копьё, - сказал. - Я лучше пойду смотреть, как дети Моржа плошки зажигают и песни поют. Не беспокойся: медведи мои - со мной. У знака из сухих рогов увидимся.
Помедлил Копьё. А Искра улыбнулся:
- Я начеку. Подумать надо мне.
И не стал Копьё его ремнём к себе привязывать, как щенка - поверил. Ушёл с друзьями.
А Искра у лотка стоял, рассматривал рукавицы, все сплошь бисером вышитые, что женщины с побережья делают - и не видел.
Знал Искра, что есть люди, которым он не по нраву - но что враги у него есть, узнал только сегодня. Горело это знание, как свежая царапина на душе.
Не мог он больше быть мальчишкой, что на ярмарке веселится - снова шаманом стал. И радость ушла.
И когда он пьяного Гнуса увидел - не испугался. И не ушёл в тень: не пристало ему от врагов бегать, словно евражке от белой лисицы. Пусть Гнус делает, что хочет - со спины ни ему, ни дружкам его к Искре больше не подобраться.
Смотрел на него Искра - и видел, что укутан Гнус в тягучую темноту, как в парку. И что копошатся в этой темноте маленькие твари - а Гнус их словно бы и не замечает. Зато Искру сразу заметил.
Только что пошатывался и по сторонам глазел - и вдруг выпрямился. Цепко Искре в лицо взглянул. Подошёл ближе и сказал негромко, с усмешечкой, что на улыбку и в сумерки не похожа:
- От железа заговорённый, шаманчик-девчонка? Мать заговорила, когда в малицу с белыми куропатками рядила тебя? Это ничего. Всё равно недолго тебе песни петь и складно врать: глаза на затылке заведи, рот оленьими жилами зашей - а всё равно не убережёшься. От железа ушёл - от слов не уйдёшь, - а заметив, что люди прислушиваются, громко заговорил, весело. - Небось, рады дети Ворона, что такой богатырь их теперь от злой погани защищает?
Расхохотался, на снег сплюнул и прочь пошёл - боком. Будто пьяный до бесчувствия - только на деле спиной к Искре не хотел повернуться.
И понял Искра: боится Гнус. Порчи боится.
А ещё понял он, что не станет на Гнуса порчу наводить и сумеречных медведей по его следу пускать. Жизнь у Гнуса и так непростая: мелкие келе его облепили, как комары в летний день. Не к добру.
Пусть всё своим чередом идёт. Придётся драться - будет Искра драться, а ножом или словом в спину бить не станет. Сильный - не подлый.
И пошёл Искра к знаку - башне, из сухих оленьих рогов сложенной - твёрдой походкой.
***
Тяжёлой выдалась для Искры тринадцатая зима.
Расхворался старый Тальник. Как Искра ни грел его - всё равно в Нижний мир уехал. Только и смог Искра, что его проводить до стойбища, где Тальниковы предки жили. Келе-песцов наловил, велел им белый тордох на тёмных землях старику поставить. Слово с него взял, что вернётся Тальник в Срединный мир третьим сыном младшей внучки.
Но всё равно тяжело было у Искры на сердце.
Ворчлив был старый Тальник, порой судил опрометчиво - но добр был к Искре и порой к словам его прислушивался. А теперь - Тальник в Нижний мир перебрался, Камень грудью хворает, Брусника совсем слаба стала, редко из тордоха выходит. Умрут все старики, что Тихую Птицу знали, любили и понимали - и останутся только те, кому Гнус успел жидкой грязи в уши налить. Слышал Искра, как за спиной шептались: "Великий шаман - Гнус, могучей силы, а Искра - перечить ему смеет, обижает да в стойбище детей Ворона приезжать мешает. Не случилось бы бед, когда Искра вырастет. Не к добру было мальчишку в белую шкурку заворачивать: стал он лукавым да непонятным, все следы перепутал..."
Кто-нибудь заикался, мол, мор-то олений Искра прекратил - но ему тут же возражали: а платы почему не потребовал? Любой шаман, если удаётся ему сделать такое громадное дело, платы требует не пустяшной: не одного оленя - десять, не пару шкурок - пару дюжин. А Искра промолчал. Почему промолчал? Шаман с духами договаривается и плату берёт - ясную, а если не взял простой платы - чем ещё стребует своего? Живыми душами? Горячей кровью?
Слышал Искра в этих словах голос Гнуса - и возразить не мог: не поверили бы. Просили у него помощи - и хмыкали, когда он уходил: ишь, в подарок пару юкол принесли Искре - и он взял, и злиться не стал, и медведей своих натравить не пообещал. Что это значит? Что помощь Искре ничего не стоит - или что он много больше хочет?
Жадный и подлый он - или просто дурак?
Дитя огня. Всё не по-людски.
А Брусника грустно Ранней Заре говорила:
- Придётся Искре жену себе искать за семь тундр. Наши девчонки, что Искре ровесницы, злой блажи наслушались, теперь пороки в нём ищут, как блох в снегу. Гнус на наш очаг холодной воды плеснул. Слова его, словно дым, и глаза выедают, и душу.
И Ранняя Заря кивала - согласно:
- Белый шаман - Искра. Но Гнус никому в это поверить не даст. Никогда он детей Ворона не любил, а сейчас вовсе не переносит; слова к тордохам подкидывает, словно яд - волкам.
Слышал это Искра - и украдкой водкой плескал у полога. Собирались на угощение маленькие духи-пьянчужки - а он пучок своих волос поджигал:
- Маленькие келе, шустрые вестники, ешьте и пейте. Я вам ещё водки дам - а вы мне скажите, если кто из детей Ворона в беду попадёт, если на ком дурной взгляд остановят, если к кому лютая боль привяжется. Хочу раньше всех знать - и точно раньше Гнуса. Хочу всякую беду остановить раньше, чем она жерди у тордоха моего родича переломает. Будет людям легче - меньше они наветы слушать станут.
У духов-сплетников совести нет - из благодарности они шаманам не служат. Но ради водки да палёного волоса порой приносили они вести. А старый келе Тихой Птицы, глазастый проныра - чаще прочих.
Спал Искра - а сквозь сон слышал, как метель завывает, как резвятся на просторе духи великого холода. И вдруг почувствовал, как щёку его что-то кольнуло, словно комар среди зимы непонятно откуда в тордохе взялся.
Вздрогнул Искра, проснулся. Хотел пришлёпнуть назойливую мелочь - да увидел: не комар это, а коготь келе-пропойцы. Сидит наглая кроха на шкуре у самого лица Искры - все глазки, сколько есть, зеленоватыми огоньками горят.
Увидал келе, что Искра глаза открыл - и сказал умильно:
- Прости, великий шаман, что полёт твой прервал. Ты за весть водки обещал - ты мне поднеси, а я тебе большое слово скажу.
Нашарил Искра в пологе флягу, плеснул на ладонь. Выхлебал келе водку и ухмыльнулся пастью, что на животе у него раззявилась:
- Тётка Лихорадка, что Кровавому Мору родная сестра, к Пустоши Палок подалась, где нынче богатый человек Чёрная Скала оленей своих пасёт. Младшего сына у него забрала, дочерей доедает - на старшего сына поглядывает. Гнуса Чёрная Скала звал - не поехал Гнус: болтает, что это твои келе детей Чёрной Скалы пожирают. Мол, Куропатка тебе злое слово на ярмарке кинула - а медведи твои и взъярились от твоей обиды, совладать с ними ты не можешь, да не особо и хочешь. Безжалостный ты, мол, как отец твой огонь. Просил Чёрная Скала Гнуса с тобой сладить, поговорить или отвадить келе твоих - да отговорился Гнус, мол, нечего было детям Ворона самим к тебе бегать и помощи просить. Мол, вот вам ваш Искра и чёрное зло - нате, ешьте, а Гнус в эти дела путаться не станет.
Выслушал Искра - сердце в лёд превратилось.
Прокусил мизинец, как в детстве - дал крохе-келе кровавую каплю. Восхитился келе, обрадовался, слизал кровь - и опьянел, как человек, что целую ночь гулял. На радостях песню запел:
- Эхей, великий шаман Искра! Нет такого ни в одной из семи тундр! Все меня слушайте, просыпайтесь, медведи, войдите в оленей, встаньте к нарте - великий шаман Искра в метель искать пути вздумал! Как на крыльях несите нарту его - это я говорю, пока сам Искра не приказал!
А Искра меж тем и впрямь парку накинул, выскочил из тордоха, где мать с Копьём спали, в ледяную метельную ночь. Крутит злой ветер снег вихрями, небо с землёй перемешал, Верхний мир с Нижним. Только медвежонок, старый друг, из снежной мути собрался, в колени Искре ткнулся, как пёс - и два оленя к самому входу в тордох подошли.
Жуткие олени. Глаза у них в ночи горят мутными лунами, сполохи по шерсти перекатываются. Понял Искра: и впрямь медведи его в оленей вселились - и запряг их в свою нарту. Привязал к нарте мешок с бубном и колотушкой. Сильно спешил.
- Несите нарту, - приказал, - к Пустоши Палок, где богатый человек Чёрная Скала живёт. Вихрем несите, пургой, позёмкой, ветер обгоните - но успейте, пока дочери его ещё живы.
Прыгнул на нарту - и рванули олени-келе с места. Вцепился Искра в нарту обеими руками, так, что пальцы окостенели; метель лицо режет, как сотня ножей, не видно в пурге дороги, только олени впереди несутся, распластались в полёте, снега копытами не касаются, скорость с их шерсти зелёные искры сдирает, как ветер с наста - снежную пыль. Куда там оленьим бегам! Не дорога - чёрный сон, от какого просыпаются с воплем.
Так Искра и не понял, долго ли ехал - только и хватило у него сил удивиться, когда встали олени, как вкопанные.
Еле разжал Искра пальцы, встал с нарты с трудом. На бровях и ресницах - наледь, на волосах - снежная корка, парка - вся в снежной коросте, лицо горит, будто кожу содрали с него. Мотнул Искра головой, протёр глаза: стоит рядом - руку протяни - белый тордох богатого человека Чёрной Скалы. Из ондигила столб искр вырывается - не спят хозяева. За тордохом собака воет и скулит. А у вешал - ещё одна упряжка дожидается: дохлые олени в гнилую нарту запряжены. И стоят рядом неподвижно трое мертвецов - два старика, как изморозь, белые, и тёмная иссохшая старуха с кульком на руках.
Взглянул на них Искра - и понял: предки Чёрной Скалы ждут его детей, чтобы на своих оленях их в Нижний мир отвезти. А кулёк на руках у старухи - мёртвый младенец.
- Поторопились вы, - сказал Искра.
Мертвецы даже не шелохнулись. И тогда Искра мимо них пошёл к тордоху Чёрной Скалы.
Чёрная Скала оленей услыхал, шаги услыхал - входную занавеску откинул. В одной руке - жирник, огонёк в нём мечется, в другой - заморское ружьё, дорогая невидаль, что он на ярмарке выменял на золото.
Увидал Чёрная Скала Искру - переменился в лице.
Ружьё направил Искре в грудь. Щёлкнул металл звонко, а Чёрная Скала сказал с горечью:
- Приехал? Зачем тебя сюда принесло вьюжной ночью? Полюбоваться хочешь?
Вздохнул Искра.
- Приехал. Не держи меня за порогом, Чёрная Скала - дай мне злую нежить выгнать, пока ещё может получиться у меня. Потом в меня из ружья стрелять станешь.
- Откуда приехал? - спросил Чёрная Скала. - От Гнуса? Гнус просил тебя?
- Не дождёшься от Гнуса помощи. Из стойбища я приехал, что у Круглого озера. Дай мне войти, Чёрная Скала - каждый миг кто-то из них умереть может. Ждут их уже в Нижнем мире.
- Из стойбища - ночью, в пургу? Видно, с совиными глазами и с крыльями у тебя олени. Все вы, шаманы, ходите во лжи, как во тьме... - но посторонился Чёрная Скала - и вошёл Искра к нему в тордох.
Жену Чёрной Скалы, красавицу Бисер, Искра увидал, рукой отстранил, чтобы пропустила в полог - а уж потом узнал: подурнела Бисер, осунулась, глаза от слёз опухли и померкли, в чёлке седая прядь серебрится, как иней. Горько ей и страшно.
И старший сын её - пухленький медвежонок в малице с пушистой оторочкой, от страшного шамана лицо спрятал у матери в подоле. А младший сын, надо думать - тот самый младенец, кого Искра у мёртвой прабабки в руках видел - и ни табуны несчитанные, ни золотой песок этого уже никогда не изменят.
А в пологе - дочери Чёрной Скалы, девочки-погодки, Кедровка и Куропатка, по белым шкурам разметались. Лица у них - как летняя луна, прозрачные, в смертном поту; дышат, словно запалённые олени - тяжко.
Сжал Искра обод бубна в руках - и увидел.
Сидит над сёстрами Лихорадка, на него таращится, глаза - будто пустые бельма, холодное сияние из них течёт, как гной. Сама - вроде вязанки тальника, не тело - охапка почерневших костей. Ноги, как у крачки, короткие, зато руки сухие и длинные, и много их, много: двумя руками девочкам шеи сжимает, ещё четыре к Искре потянула. Цепкие костлявые пальцы - то ли в крови, то ли в саже.
Осклабилась Лихорадка щербатой пастью:
- Пришёл? Ну что ж, раз пришёл - так и тебя съем, а остальными закушу. Долго я из подземного своего тордоха в Срединный мир не выходила - проголодалась.
Усмехнулся Искра.
- Хорошо, что ты из-под земли выбралась. Мне тут тебя прикончить проще будет, - и уголёк из очага взял. Дунул на уголёк - поднялся голубой язычок огня у шамана на ладони.
Почуяла Лихорадка огонь - руки отдёрнула.
- Ну что ж ты, - сказал Искра. - Сама же съесть меня хотела - вот и ешь, а я тебя изнутри спалю, пепел по семи тундрам развею.
Зашипела Лихорадка, как жир на углях.
- Не признала я тебя, отродье огня. Не нравишься ты мне - и родню твою я не люблю, но доброе согласие лучше вражды. Не стану я тебя трогать - уходи по-хорошему.
Мотнул Искра головой:
- Вместе уйдём.
- Девчонок доем - и уйдём, - зафырчала Лихорадка.
Ничего не ответил Искра: бубен локтем к боку прижал, нож из ножен вынул, стал его ладонью гладить - огонь в металл вошёл, засветилось лезвие красным-красно, как солнце закатное.
- Что это ты делаешь? - встревожилась Лихорадка.
Улыбнулся Искра:
- Сейчас этим ножом пальцы тебе резать стану, которыми людей душишь.
Шарахнулась Лихорадка назад:
- Не смей! Одну руку мне тронешь - другой девчонку задушу!