А Сашка слушал и вспоминал детство и ту свою последнюю поездку на море.
...
Он всё-таки приехал к морю.
Однажды собрался - и приехал. Купил сарающку-развалюшку в селе. Восстановил до приемлемого уровня. Ездил, как все местные, на рынок за продуктами. Торговался, искал подешевле. Запасал дрова на зиму. Копался в огороде - все же покупать зелень было непристойным, когда она тут просто так росла, как сорняк какой. Пенсии хватало на то, чтобы жить спокойно и неторопливо.
А как становилось не жарко и не холодно, обязательно надевал шляпу и шёл по старой тропе в горы. Вот тут раньше был водопад. Теперь уже все размыто и развалено. Так, ручеёк слабый. Здесь стоял навес и стол для привалов. Да кто теперь ходит в походы? Теперь - Интернет! И навес тот развалился, и стол из хорошей доски двадцатки кто-то из сельских давно приспособил у себя во дворе.
Дальше была тропа. На той тропе он не суетился - поздно уже. Да и возраст не тот, чтобы суетиться. Просто ходил туда и сюда. Считал шаги. Закрывал глаза и поднимал лицо к солнцу, пытаясь определиться с местом. Иногда, кряхтя, опираясь на колени, влезал в кусты и шуршал там, шурудил, пытаясь найти ту пещерку. Никто ему не мешал. Туристов этих, которые по маршруту - почти не стало. Народ приезжал на море. Приезжал купаться, загорать, смотреть на волны, мерно накатывающиеся на берег, пить по вечерам местные сладкие вина.
На кладбище он тоже не ходил. Туда, где в одном углу тетя Таня, а в другом - дед с бабкой.
А вот в горы...
Там его и нашли однажды. В кустах. В маленькой пещерке. Скрючившегося, чтобы забраться туда. С улыбкой на застывшем лице.
Инфаркт - записали в свидетельстве. Хоронили за счёт государства. Родных никого не осталось.
...
- Сашка! Сашка, блин, вот вылезешь - огребёшь же по самое не балуй!
- Лен, ты прости. И ты прости, Оль. Я просто пошутил неудачно, - Сашка неуклюже вылезал из кустов. - Я больше не буду. Давай, командуй дальше, что ли... Пошли уже по маршруту.
Плохая квартира
За закрытой дверью по коридору с утробным урчанием пронеслась кошка.
Митя вздрогнул, резко просыпаясь. Кошки бесятся, когда им скучно - дело понятное. Вот только в этой однокомнатной квартире кошек не было никогда. Аллергия.
Он откинул одеяло и кинулся к двери, шлепая босыми ногами, боясь споткнуться в черноте ночи и упасть. Ручка двери медленно поворачивалась. Он еле успел подставить стул так, чтобы дверная ручка упиралась в него.
- Митя? Ты там? Хватит играться! Открой дверь немедленно, а то папу позову.
Ага. Папу она позовет. Сейчас прямо. Папа умер на прошлой неделе. Какая-то мерзость укусила его за руку, врач просто не успел. Сослуживцы отца помогли: принесли гроб, выставили его на улице на двух табуретках. Гроб был закрыт, а на крышке - фотография. Из старых. Там папа был худой, веселый и в немодных очках с тонкой оправой. Старенький священник из их заводской часовни что-то неразборчиво почитал, переходя иногда на пение. Потом махнул рукой - можно. Потом мужики сказали, чтобы Митя шел домой и ждал там. Мол, они сами все сделают. А вечером приехал усталый чиновник из управы и под роспись выдал белую керамическую вазу с крышкой.
- И что теперь? - спросил Митя.
- А что теперь... Как решишь, так и будет. Можешь на кладбище отвезти, в колумбарий. Можешь дома оставить.
- Так, может, вы и отвезете туда?
- Нет уж. Это теперь твое личное дело. А мое - вот, - он потряс толстым журналом, куда записывал, кому и когда и что выдал.
Так что папы уже не было. И кошки не было. И никого не было. А маму он и вовсе не знал - она умерла родами. Выходит, теперь Митя круглый сирота. По коридору опять пронеслась кошка, стуча когтями по ламинату и поскальзываясь на ходу.
В окно резко и уверенно постучали. Потом еще раз. Мол, открывай немедленно!
Митя забрался под одеяло, закутался с головой, выставив наружу только нос. Стучали еще и еще и в дверь, и снова в окно. Кошка орала, как резанная. А Митя старался унять сердцебиение и ждал утра и света.
Утром в квартире все было в полном порядке. Бедненько, но чистенько - так говорил папа. Раньше, когда еще жил.
Ванная и туалет были открыты настежь - это Митя специально оставлял на ночь. Чтобы утром не шарахаться от каждой тени. На кухне был полный порядок, как и целая батарея сухого корма - его неприкосновенный запас. Мало ли что, вдруг придется дома отсиживаться. Вот, еда есть. И вода есть - два полных эмалированных ведра с крышками стоят под кухонным столом. На всякий случай.
Митя походил везде, прислушиваясь к своим ощущениям. Вроде, все нормально, как обычно. А вот в коридоре вдруг шибануло запредельной жутью от старого одежного шкафа. Не то, чтобы открыть и посмотреть внутрь - просто тронуть его казалось смертельно опасным и страшным.
Митя сразу позвонил коммунальщикам. Пришли усталые и злые мужики в оранжевых тужурках, выслушали Митю, потом выслушали шкаф какими-то непонятными приборами. А потом споро и умело, как пауки, стали заклеивать его широкими лентами пластика. Упаковали так, что ни одного угла не торчало наружу, а потом с крепким матерком и с остановками-передышками вытащили его из квартиры. Увезли. Сразу стало легче. Вот всего-навсего увезли старый шкаф - а насколько же легче стало!
Потом-то он понял, что про пауков подумал совершенно зря. Но это уже потом. И очень недолго.
Митя еще сходил в комнату и выглянул в окно, раздвинув плотные шторы. Все же хорошо, что у него не тюль какой-то, а настоящие шторы. Ни лучика света не проходит, если не раздвинуть. И ночью не так страшно, потому что они и звук немного ослабляют, да и не видно, кто там за окном на восьмом этаже.
Убегая на учебу, поздоровался с бабой Тоней, что живет прямо под ним в такой же однушке-малогабаритке.
На перемене новый однокурсник, недавно поступивший сразу на третий курс, говорил, как же тут у вас хорошо и тихо. Вот у них там, рассказывал, после одной музыкальной курсовой вечеринки пришлось всем таскать мебель и баррикадировать двери и окна. Мало того - сидеть потом под баррикадами всю ночь, следя, чтоб не рухнула, упираясь руками и ногами, чуть ногтями в пол не впиваясь. А снаружи порыкивали всякие монстры, лениво толкаясь то в двустворчатую дверь, то в панорамное окно.
Какие такие монстры? Всякие. Не надо вам знать. У вас тут хорошо, говорил он. Ночью свет горит на улицах. Работают магазины. Вот, институт работает, будто ничего нигде не случилось. Только на наш курс приехал-то он один. А где остальные - не знает. Просто не знает.
Вечером, чтобы не оставлять ничего съедобного на кухне, Митя залил кипятком очередной "Доширак" и похлебал горячего. Опять прошелся по квартире. Нет, вроде, все в порядке теперь будет. Закрыл дверь в комнату и на всякий случай сразу подставил под дверь высокий стул, как раз упирающийся в дверную ручку. Разделся, лег, завернулся поплотнее...
Стук в окно. Это уже привычно и не страшно. Главное, не смотреть туда. Нет там ничего и никого. А если и есть, то это - не к нему. Он, Митя, никого не звал.
За комнатной дверью опять шебуршилась кошка, протягивая лохматые лапы в щель под дверью. Или даже две кошки, если судить по шуму и количеству лап.
Опять женский голос звал выйти и поговорить. Поужинать, как нормальные люди. Сухомятка, говорила, приведет к язве.
И вот как раз тут он и понял, что совершенно зря подумал утром про пауков. И однокурсника вспомнил, который не рассказывал ничего о монстрах. Мол, монстры - и монстры. Более знать просто не стоит. Чтобы не накликать.
А пауки, между прочим, могут пролезть в любую щель.
И они пролезли. Самые маленькие и быстрые носились по стенам - стало вдруг значительно светлее, и стало все видно. А большие мягко запрыгивали на кровать в ноги и там скапливались темной массой, поблескивая множеством глаз. Пауки - это вам не тараканы. Тараканы просто противные и омерзительные. Но не страшные. А пауки...
Поэтому, когда они вдруг прыгнули все разом ему на грудь, Митя заполошно откинул одеяло и кинулся вон из комнаты, сразу уткнувшись в коридоре в женское и мягкое, вкусно пахнущее.
- Митя, не безобразничай, - сказал женский голос. - Ты же меня так напугаешь - совсем заикой стану.
В коридоре было очень светло и тепло. Со шкафа щурилась кошка - это Кася. Она в полоску и с зелеными глазами. А под ногами вертелась лохматая Мася с маленьким кисточками на ушах.
Точно - Кася и Мася. Друзья еще шутили, что полные имена - Кассандра и Массандра.
- Мася, - сказала мама. - не лезь взрослым под ноги, зашибем.
А Мите она сказала, что сейчас будем ужинать, потому что растущий организм должен нормально питаться. Митя двинулся в сторону кухни, где тоже горел свет, но мама сказала, что накрыла стол в зале, потому что на кухне им всем будет тесно.
Ну, да, правда, у них же двухкомнатная квартира. И в большой как раз жили папа с мамой. И две кошки. А у Мити была своя комната. Хоть маленькая - но своя.
В зале горела люстра всеми своими лампами, слепя до слез, до размытости во взгляде. Папа улыбался и щурил глаза сквозь очки. На столе было... Ну, что-то на столе было. Митя даже не запомнил. Он хватал и глотал, потому что вдруг оказалось, что он страшно голоден. "Угукал" и кивал на расспросы мамы и папы. И так наелся, что даже устал. Так и заснул за столом, как маленький. Как в детстве.
...
Утром баба Тоня позвонила "в инстанции". Пришла бригада коммунальщиков. Пришли из зачистки. Молодой священник что-то побормотал над дверью, а потом вставил запасной ключ, повернул - дверь открылась.
- Запишите: дверь закрыта изнутри, следов взлома не обнаружено.
А потом они разом приступили к работе. Зачищалось сплошь все подряд: снимались обои, выносилась вся мебель, снимали даже полы до самой до бетонной основы. Все вынесенное кидалось в огромный костер во дворе, вокруг которого молча стояли жильцы дома. Все горело и трещало, а священник нараспев читал какие-то нужные по такому делу молитвы.
На дверь повесили круглую печать.
- Вот еще квартира в резерв города, - негромко переговаривались коммунальщики. - Там теперь полный ремонт устроить, и можно, например, четыре двухъярусные кровати по стенам поставить. И будет тогда общага для наших. А может, переселенцам каким дадут. Сколько еще можно жить в школьном спортзале?
...
Мите было тепло, светло и сытно. Утром ему сказали, что никуда ходить не надо, а зато у нас вот маленький праздник, что мы все тут вместе, и поэтому будем праздновать. Сверкала огнями люстра. Стол был заставлен тарелками с вкусной едой. Папа говорил, как со взрослым...
...
В пустой квартире между рамами окна, что в комнате, что-то шевельнулось. Из темной щели под луч солнца выполз маленький паучок. От солнца он стал, казалось, чуть больше. Посидев, впитывая солнечные лучи, он приступил к своей работе: ткать паутину. Красивую прозрачную паутину между стеклами.
Теперь ему никто не мешал.
Победители
- Выстрел!
Привычно зажали уши, прижав подбородок к груди и отвернувшись. Бухнуло, встряхнуло, лязгнуло, отдаваясь в зубах, вылетела дымящаяся гильза. Неторопливо оттащили ее в сторону - нечего под ногами мешаться. Споткнешься, свалишься - хорошо, если растяжение, а то веди и перелом может быть.
- Снаряд!
- Не спеши, старшой! Не на войне, чай...
И точно ведь - уже не на войне. Война закончилась. Мы победили. Все войны заканчиваются только так: или мы победили, или наоборот - нас всех поубивали. Раз нас не поубивали, раз мы тут с оружием - значит, это мы как раз и победили.
Ордена, медали, почести, красивое полковое знамя, памятное название, татуировка на правом бицепсе (чешется еще)... Даже дышится теперь иначе. Вольно дышится, спокойно дышится, без постоянной опаски, что вот вдохнешь сейчас всей грудью, развернешься, выпрямишься, потянешься - и все. Снайпер, зараза. Или вдруг шальной осколок не шального снаряда. Или мина прямо в окоп. Сколько уже такого было...
А сейчас-то - хорошо. И уже никакого страха перед будущим, потому что будущее точно известно. Еще буквально вчера были последние бои, пехота шла в последнее наступление, "спецы" зачищали дымящиеся недавним пожарищем развалины. А сегодня - уже мир. Мир и победа. Наша победа, да.
- Снаряд!
- Есть снаряд!
- Два щелчка правее!
Это уже давно так пошло - чисто из практики. Не пять градусов, не координаты сложные, которые и не произнесешь иногда, а просто - два щелчка правее. Щелк-щелк. Практически незаметно сместился ствол. Это тут - почти незаметно. А там кому-то сейчас прилетит метров на пятьдесят в сторону от предыдущего. Правда, отсюда не видно - сплошная высотная застройка мешает корректировке. Поэтому бьем по площадям, чуть сдвигая все время, чтобы всем досталось. От всей, так сказать, души. От всего нашего сердца.
- Выстрел!
Бухает, лязгает - унеслось.
- О! Смотри, смотри! Попали!
Что-то горит там вдали за домами. Густо горит, черным дымом. Это хорошо. Не зря тяжести тягаем. Не зря разговариваем криком от постоянного звона в ушах.
- Серию давай туда же. Три снаряда!
Все так же неторопливо заряжают, неторопливо стреляют. Привыкли уже, что мир наступил, что не надо теперь никуда торопиться, что нет никакой контрбатарейной борьбы, не прилетит тяжелая ответка. К хорошему быстро привыкаешь. Хорошо, когда мир и в человецех благоволение...
- Может, пообедаем уже, а?
Солнце высоко. На часах - полдень. Можно и пообедать. Спокойно, с наслаждением, на свежем воздухе. Вот под тем деревцем поставили козлы, на них положили снятую с петель в соседней хате дверь, крашеную в пять слоев синей краской. Стол вышел - просто загляденье. На всех хватит. Даже если гости из штаба приедут - и их посадим. Не жалко. У нас все есть. В котле побулькивает смачно и распространяет ароматы. Не плов это, конечно. Для плова надо еще постараться и поработать. Но все же рисовая каша с мясом и луком - очень хорошо. И горилка, что никогда и никому не помешает.
Вообще-то никто тут у нас не алкоголик. Но выпить чарку перед обедом - это просто закон жизни. А еще из истории хорошо известно, как британские офицеры глушили джин в джунглях Индии. Потому что - обеззараживает. Предохраняет, так сказать, и заодно повышает иммунитет. И кровь разгоняет.
Сидели на природе, пили водку - а хороша ведь, хороша! Ели со вкусом рис с мясом. Смотрели на город, что вдали. Дым уже пропал. Наверное, потушили. Или просто прогорело то, что горело. Ничего, мы сейчас еще отдохнем немного, и снова начнем.
- Командир! Командир! - это радист.
Он у нас самый молодой, поэтому субординацию туго выучил. Если все обедают, то он на стрёме. Вместе со своим наушником на правом ухе. Мало ли что: вдруг команда какая поступит. Или, наоборот, кто-то попытается помешать обедать бойцам-победителям. Вот он тогда первым примет бой, а мы уж за ним подтянемся - и не жалей тогда патронов. Патронов теперь - завались!
- Из штаба сказали - журналисты приедут.
- На журналистов у нас водки хватит? А еды? Ну, пусть едут. Угостим их, как положено.
Теперь-то журналисты нам вовсе не враги. Ничего наврать просто не сумеют. Потому что - не для чего. То есть, не для кого. Хватит, наврались. Теперь - только правда. А иначе... Ну, они сами знают и хорошо понимают.
На днях тоже приезжали, расспрашивали, никак понять не могли, что мы тут делаем. А что тут понимать-то? Мы здесь, потому что победили.
- Ну, что? Будем журналюг ждать или успеем еще пострелять малость?
- Да ладно, старшой! Сейчас орудию нашу почистим, гильзы в ровик снесем, отдышимся немного. Что, не успеем, что ли? Куда спешить?
- Тьфу, ты... И точно ведь.
Куда спешить? Чего коней гнать? Мир уже наступил. Мир и наша победа. То есть, сплошное "ура" и праздник каждый день. Вон и солнышко выглянуло - то же самое подтверждает. Посиди, говорит, отдохни. Эх, не посидеть. Вон, едут уже. Пылят на двух машинах.