В условленный день обоим было страшновато. Сначала Роберт писал: «Поездка тебе предстоит довольно сложная, особенно от последней станции до поселка, где мы будем жить. Я не хочу, чтобы ты добиралась одна». Он разорвал это письмо и ограничился кратким: «Я приеду за тобой и Эльзой».
Лена аккуратно собрала свои немногочисленные вещи. Чемодан она купила заранее. Но еще не упаковала его. Дочке Лена сказала, что за ними приедет Роберт Лозе.
Эльза за время их жизни в Нейштадте совсем одичала. И сейчас, конечно же, пришла в страшное волнение. Девочка понимала — мать нетерпеливо ждет. Но ведь это еще не значит, что дождется.
Роберт, не глядя по сторонам, шел с вокзала к Нейштадтскому мосту. По дороге ему встретилась Элла. Гордо, как всегда, несла она свою прекрасную грудь. Ее лицо на мгновение осветилось при виде Роберта. Но тут же погасло, и она спросила:
— Откуда ты взялся?
Слегка поколебавшись, Роберт сказал:
— Я приехал за Леной.
Элла тоже колебалась. И всегда-то красивая, сейчас она была особенно хороша.
— Давно пора, — спокойно проговорила она. — Даже смотреть было больно!
— На что смотреть? — удивился Роберт.
— Как она ждет тебя, — ответила Элла.
— Я сейчас и сам себя не понимаю, — сказал Роберт.
Элла торопилась домой, но, чтобы проводить Роберта, прошла в обратном направлении до моста, рассказывая:
— Старый трубопрокатный скоро будет пущен. В одно время с новым. Томас работает в ремонтной мастерской. Ты куда идешь? К Эндерсам? Их дом надстроили. Пауль Вебер, ах да, ты его не знаешь, ночует с Томасом в большой комнате. Томас сейчас уехал вместе со своей Линой.
Роберт слушал ее вполуха. Он предпочел бы идти один.
— Не сердись на меня, Элла, — сказал он наконец, — из-за всех этих пересадок я не знал точно, когда приходит поезд, а Лена ждет меня.
— Да-да, конечно, беги скорей! — воскликнула Элла.
Она облокотилась на перила моста. Взглянула вниз, на кусочек земли между водой и мостовыми опорами. Весной здесь собирались разбить цветник: пестрый ковер будет виден с поезда дальнего следования, который каждый день проходит по Нейштадтскому мосту. Она круто повернулась и, даже не улыбнувшись, пошла домой.
Роберту пришлось разыскивать улицу, на которой жила Лена Ноуль. И оказалась эта улица довольно убогой — дома полуразрушенные и кое-как залатанные; теперь оставалось только найти ее дом, но и это было нелегко, он стоял в глубине, передний дом был разбомблен. Та его часть, где жила Лена, выглядела обшарпанной и жалкой, под стать улице, новой была только стена, окружавшая двор. Во дворе, у самой двери, играла Эльза. Она уставилась на Роберта. Потом сорвалась с места и вбежала на лестницу, крича:
— Он уже здесь!
Девочка распахнула дверь в комнату, где они жили с матерью с тех пор, как работницы электролампового завода после исчезновения Альберта Ноуля устроили их у пенсионера Нибегаля.
И сразу все стало, как прежде. Роберту пришла на ум та же мысль, что и в первые дни его жизни в Коссине, когда он увидел эту женщину в переполненной квартире Эндерсов, среди всех лиц увидел ее лицо. Он подумал: я больше не один. Вот наконец моя жена и мой ребенок, я нашел их. Велика сумятица вокруг нас, но я нашел их.
Хорошо, что Лена не похорошела за время его отсутствия — темные тени лежали под ее глазами, как и при первой встрече. Она стала еще больше похожей на себя. Ему казалось, что он до ужаса долго искал ее. Он позабыл, что предоставил ее себе самой.
— Вот и я, — сказал Роберт.
Улыбка тронула ее губы. Роберт был потрясен, точь-в-точь как в первый раз, что улыбка так удивительно красит это скорбное лицо.
— Собирайся поживей, — продолжал он, — наш поезд скоро отходит.
Оба они в эту минуту позабыли о девочке. Эльза, сидя в уголке, наблюдала за их свиданием, прислушивалась к словам Роберта. Когда он сказал «собирайся поживей», она испугалась. Маленькое ее личико побелело.
— Не найдется ли у тебя чего-нибудь горяченького для Эльзы? — хриплым от волнения голосом спросил Роберт. — Дорога нам предстоит длинная, и поесть будет негде.
Эльза облегченно вздохнула. У нее даже голова закружилась, так быстро радость сменила испуг. Ведь минуту назад она чувствовала себя заброшенной в огромном пустом мире. Она знала, как мать ждала его. И сама всегда любила Роберта. Но когда он обратился только к матери, отчаяние охватило ее, на свете ведь все возможно. Чего-чего только она уже не испытала! В Нейштадте Эльза сделалась дерзкой, чтобы легче все сносить, ко всему быть готовой.
Но потом Роберт сказал: «Не найдется ли у тебя чего-нибудь горяченького для Эльзы», — взглянул на нее и погладил ее по волосам. Она просунула голову под его руку и снизу вверх на него посмотрела. Он нагнулся и стал целовать лицо и волосы Эльзы — не матери, а дочери.
— Выпейте-ка оба кофе, — тихонько сказала Лена, — а я пока что уложусь. — Когда она открыла дверь, чтобы пойти проститься с Нибегалем, тот уже стоял в коридоре и слушал.
— Большое спасибо и всего хорошего, — больше Лена ни слова не добавила. Нибегаль был препротивный старикашка, но все-таки не из самых худших. Пошел же он на то, чтобы уступить ей комнату, которую раньше выгодно сдавал ночлежникам.
Роберт взвалил чемодан на плечо. На улице он взял за руку Эльзу. Все трое быстро зашагали к вокзалу.
Им хотелось как можно скорее увидеть если не свой поезд, то хотя бы рельсы, по которым он пойдет.
Они повернули в сторону вокзала. Чтобы сократить дорогу, пересекли рыночную площадь. Она называлась площадью Фридриха Кюмеля, по имени коссинского стекольщика, убитого нацистами. Роберт вспомнил, что ему рассказывала об этом Тони, или то была Лиза? Фридриха Кюмеля застали за слушанием английской радиопередачи. Так вот, значит, откуда в Коссин доходили новости, передававшиеся из уст в уста, а то и напечатанные в листовках. Да, конечно, это Лиза рассказывала, она об этом слышала в местной организации молодежи. Томас тогда сказал: «Память моего отца тоже увековечили. В Берлине на доме, где он жил, теперь имеется мемориальная доска». Лиза ушла из жизни Роберта, даже из его памяти. Пролетела мимо, как лепесток, блеснувший на ветру. Своими сильными руками он обнял Лену за плечи и стал тихонько подталкивать ее перед собой.
Вдруг какой-то женский голос крикнул:
— Роберт! Роберт!
Неужто нельзя и шагу ступить по Коссину, не встретив знакомых? — подумал он. И сделал вид, что не слышит. Но женщина уже бежала за ним и схватила его за рукав.
— Ты ничуть не изменился, — сказала Ханни, жена Рихарда.
— И ты тоже, — отвечал Роберт. Он смотрел лишь на ее лицо с круглыми, удивленными карими глазами, со знакомым ему выражением упорного чистосердечия и не заметил даже, что она была на сносях.
— Может ли это быть? — восклицала Ханни. — Ты в Коссине, а к нам даже не зашел, просто не верится!
— Я здесь от поезда до поезда.
— Ах Роберт, ты себе даже не представляешь, как больно будет Рихарду, когда я ему скажу, что встретила тебя и что ты уехал. В последнее время он сотни раз говорил, что ему просто необходимо повидаться с тобой. Он и не поверит, что ты уехал, не зайдя к нам.
— Скажи Рихарду, — отвечал Роберт, — что у меня был всего один свободный день, скажи ему, Ханни… — он запнулся, подыскивая слова, — что я приезжал сюда за женой и ребенком. — Ханни в изумлении перевела глаза с него на Лену, но ничего не спросила.
— Скажи Рихарду, — еще раз настойчиво повторил Роберт, — что для меня он всегда был и остался Рихардом, впрочем, он и сам знает. Скажи мне еще быстренько, Ханни, как ваш сын?
— Мой сын, наш сын, — начала Ханни, словно сейчас было самое подходящее время для исповеди, — он же нам не родной, я хочу сказать, не я родила его, но должна признаться, что и того, который у нас вот-вот родится, я вряд ли буду любить сильнее.
— Это я понимаю, — сказал Роберт, — здесь больше и меньше не существует.
Эльза уже дергала его за рукав. Она опять боялась, что их отъезд почему-либо не состоится.
Роберт наконец попрощался с Ханни.
— У нас все еще много времени, — с улыбкой сказал он Лене. Она спросила:
— Кто эта женщина?
— Ханни. Жена Рихарда Хагена.
— С коссинского завода?
— Да. Мы с ним еще мальчишками гоняли мяч во дворе.
Когда он первый раз был здесь, этот Рихард Хаген, думала Лена, Роберт вернулся с собрания в полном отчаянии. Почему, я и сама не знаю. Может быть, один что-то проглядел в другом? Зато, когда пришло письмо от Рихарда Хагена, как же он был счастлив!
— Дома я все тебе расскажу, — добавил Роберт.
Впервые он сказал «дома» о том месте, где им предстояло жить. Они еще довольно долго прождали поезда.
После праздничных дней в Рейфенберге Лина была уверена, что Томас с вокзала пойдет к ней. Однако он наскоро попрощался и пошел к Эндерсам.
Он постарался войти как можно тише. Но Тони еще не спала и выскочила в прихожую.
— Хочешь есть? — спросила она. — У нас кое-что осталось от ужина, я тебе сейчас разогрею.
— Спасибо. Мы поужинали в Рейфенберге.
— Ты ни за что не угадаешь, кто здесь был, — продолжала Тони, — Роберт, Роберт Лозе. Ты только представь себе, он забрал Лену с дочкой, и они уехали. Мне это рассказала Элла. К нам он даже не зашел.
К вящему удивлению Тони, Томас ограничился кратким:
— Ну что ж! — Его не удивило, что Роберт наконец-то приехал за женщиной, которой ему так недоставало, и что для друзей у него уже не нашлось времени. Тони посмотрела на него широко открытыми глазами, потом сказала:
— Спокойной ночи, Томас. — И ушла к себе.
3
В январе тысяча девятьсот пятьдесят третьего Лина начала учиться в профсоюзной школе, а Томас — слушать вечерние лекции профессора Винкельфрида на эльбском заводе.
Была какая-то материнская заботливость в опасениях Лины, что Томас проводит слишком много времени с Хейнцем Кёлером, он ведь вместе с ним ездил по вечерам на лекции Винкельфрида. Дурацкие вопросы и бесполезные сомнения Кёлера могли заразить ее умного, открытого и добросердечного мальчика, а ее, Лины, не было рядом, чтобы вправить ему мозги. Она забывала, что совсем еще недавно сама ни в чем не умела разобраться. Теперешний ее мир был неопровержим. Ничего нельзя было в нем опрокинуть, ни в чем усомниться. А вопросы для Лины были равносильны сомнениям.
Но она напрасно тревожилась. Если Томас и ездил иногда с Хейнцем на его мотоцикле — подарок брата, — то обоим парням, собственно, некогда было и словом перекинуться, а по дороге ветер проглатывал даже самый звук голоса.
Обратно Хейнц часто уезжал один, когда Томас на часок-другой оставался в библиотеке. Свет там горел, покуда кто-нибудь в нем нуждался. Иногда это был сам Винкельфрид. Большая библиотека непрерывно расширялась. Она принадлежала не производственной школе, с которой находилась в одном здании, но специальному институту, пользовались ею также и студенты Высшего технического училища в Гранитце.
Бютнер, ассистент Берндта, мечтал когда-то о таком институте. Проект, им предложенный, был одобрен, но так и не осуществлен. Разочарование явилось одной из причин, толкнувших Бютнера перебраться на Запад. В это время в Берлине как раз было решено вновь открыть и расширить институт, уже ранее существовавший при эльбском заводе и возглавляемый Винкельфридом.
Никогда еще Томас не жил в такой гуще книг и новых знаний. То, что он изучал по специальности, не столько по совету Винкельфрида, сколько Ридля, толкало его в смежные области, которые в свою очередь были лишь станциями на пути к главному в новом материале. Случалось, он бывал и опьянен и растерян.
Если библиотека была закрыта, он читал на вокзале в скудно освещенном зале ожидания, собственно в бараке, где дуло из всех щелей. Чтобы поспеть к утренней смене, он пользовался узкоколейкой Эльбский завод — Коссин. А вернувшись с работы, валился на кровать и засыпал так быстро, что даже не замечал своего нового соседа по комнате.
Если же у него в Коссине выбирался часок-другой, он читал и записывал в кухне, когда все спали. Тони приметила узенькую полоску света, выбивавшуюся из-под двери. И радовалась, засыпая. Она делила комнату с теткой Лидией, которая, долго и напрасно прождав мужа, младшего Эндерса, осталась жить у них. Ох, как она была болтлива, эта Лидия. Но Тони негде было выбрать себе уголок. Томас и Роберт жили в чулане под лестницей. Но теперь старая площадка, уцелевшая после бомбежки, сделалась частью новой лестничной клетки. Кухня из-за этого сильно уменьшилась, о том, чтобы выгородить там местечко, нечего было и думать.
Однажды поздним вечером, когда Томас снова сидел на станции узкоколейки, силясь использовать скудное время и не менее скудный свет, с ним заговорил старый железнодорожник по фамилии Герлих. Он сказал, что, если Томас этого хочет, он, Герлих, может время от времени предоставлять ему ночлег. Его сын вдруг снялся с места и уехал с женой и ребенком работать на новый завод имени Фите Шульце. До сих пор они жили довольно тесно, не говоря уж о том, что лучшую комнату он и его жена предоставили молодой чете. А малыш спал на раскладушке в чулане. Вот это-то спальное место он и предлагает Томасу. Кофе он тоже может получать у них, не настоящий, конечно, но зато горячий.
Томас принял это предложение. Фрау Герлих была довольна, что у нее есть постоялец.
— Мой сын уехал на завод Фите Шульце. Не сидится ему на месте. — Томас ее успокаивал. Его лучший друг тоже там работает, инструктором в производственной школе.
Хотя он доплачивал сущие пустяки за свет да еще иной раз за кофе — впрочем, старику этих денег хватало на сигареты, — Герлихи огорчались, когда он не приходил. Но между собой все равно лишь изредка словом перекидывались.
Хейнц Кёлер заглянул в чулан — в ногах раскладушки стоял стул, раскладушка ведь была детская. Верхнего света в чулане не было, зато имелась настольная лампа. Железнодорожник с помощью Томаса провел туда электричество.
— Вот тебе и опять повезло.
— Почему повезло? И почему опять?
— Тебе все само в руки дается, — отвечал Хейнц.
— Как так?
— Ты всегда способен сделать то, за что взялся. Но видишь ли, быть способным — это значит не только иметь способность усвоить то или иное; это прежде всего значит уметь пробиваться в жизни. Ридль рекомендовал нас Винкельфриду. Мы наконец-то учимся, правда, довольно далеко от Коссина, но это еще с полбеды. Случайно у меня имеется мотоцикл, случайно тебе подвернулся этот ночлег, не то тебе пришлось бы круто. Ты человек от природы достаточно сильный, и все же у тебя иной раз глаза слипаются. У другого, послабей, они слипаются весь день напролет.
— Ну хватит, — прервал его Томас, — а то выспаться не успеешь. Ты словно волчок закрутил, смотри, как бы не перекрутить. Разумеется, все это, вместе взятое, называется способностями — не только изучать металлургию, и математику, и черчение, но и пробиваться в жизни. Герлихи охотно переуступят тебе эту раскладушку.
Хейнц рассмеялся, сказал:
— Не надо, не надо, — и, все еще смеясь, добавил: — Твое ложе не так уж роскошно. Доброй ночи.
4
После занятий профессор Винкельфрид передал Томасу журнал для Ридля. В нем имелась статья, которую Ридлю обязательно надо прочитать. Поэтому Томас прямо с вокзала отправился в поселок. Сегодня и Лина была в Коссине, он радовался предстоящему вечеру.
Ему открыла старая фрау Ридль. Сын должен вернуться с минуты на минуту.
— Мне не обязательно его видеть, я должен только журнал передать.
Маленький Эрни показал Томасу игрушку, с которой сейчас возился. Томас сел на пол и взял в руки паровоз. Эрни пыхтел и топал ногами, был одновременно пассажиром и локомотивом.
Томас уже собирался уходить, когда подъехала машина, послышались голоса Ридля и Цибулки. Ридль всегда первым делом заходил к сыну. Он уже повернул ручку двери, но, видно, Цибулка сказал ему что-то важное, потому что Ридль вдруг отпустил ручку. В соседней комнате раздался его громкий и взволнованный голос: