Попытаться встать так, чтобы не потревожить Ульрику, у него не получилось. Девушка вздрогнула и открыла глаза. Шнайдер улыбнулся и получил в ответ сонную, но такую милую улыбку.
— Который час? — поинтересовалась Шмидт, поднимая голову и потягиваясь.
— Половина двенадцатого.
Ульрика шумно выдохнула и села:
— Так много? О-о-о… Пора вставать. Нужно сходить в больницу, потом еще на вечернюю смену в отель успеть. И предупредить администратора, что Моника не выйдет… И, конечно же, нужно позвонить…
Девушка стала лихорадочно собираться, бездумно хватая попавшиеся под руку вещи, затем, бросив на них пустой взгляд, клала назад. Она металась по комнате, словно птица в клетке, бормоча что-то под нос.
Шнайдер обеспокоенно следил за Ульрикой. Ее нервозность была заразительной — мужчина уже начинал чувствовать себя не в своей тарелке, а ему было необходимо, чтобы голова оставалась ясной. Кристофу только и осталось, что встать с места и схватить девушку, заключив ее в объятия. Маневр удался — Шмидт перестала трепыхаться и затихла, уткнувшись лбом в его плечо, часто-часто дыша. Шнайдер молча перебирал пальцами ее волосы, вдыхая аромат этих гладких, шелковистых прядей.
— Прости, — Ульрика вдруг отстранилась, вытирая тыльной стороной ладони ручейки слез и шмыгая носом. Тут же повернувшись к шкафу, она извлекла оттуда носовой платок и привела свой нос в порядок.
— Тебе не стоит извиняться передо мной, — Кристоф мягко прикоснулся к ее щеке, принуждая девушку повернуться к нему лицом. — Ты вчера пережила напряженный день и тяжелую ночь. Любая другая уже давно бы билась в истерике…
— Это не оправдание для меня, — шмыгнув напоследок носом и промокнув глаза уже влажным платком, поднялась с места. — Однако, все же пора взять себя в руки. Сейчас, переоденусь и поеду в больницу.
— Я с тобой, — тут же произнес Шнайдер.
Ули в ответ на это только кивнула.
***
Дождавшись, когда отец Сандры все-таки выйдет из палаты дочери, убитый горем, Рихард тихо прошмыгнул к постели девушки. Она была похожа на восковую куклу — бледная, недвижимая, живущая за счет множества трубочек и приборов, которые поддерживали в ней слабое дыхание жизни.
Цвен нерешительно подошел к кровати и сел на стул, еще хранивший тепло мистера Джонсона, просидевшего на нем остаток ночи. Круспе слегка наклонился вперед и взял в ладони хрупкую, почти прозрачную ладонь Сандры. Девушке сделали операцию и провели процедуру переливания крови, но она все еще находилась на той тонкой грани, когда жизнь и смерть ведут борьбу за каждый человеческий вдох.
Сердце мужчины болезненно сжалось, стоило ему бросить быстрый взгляд на заострившееся лицо девушки, на ее выпирающие скулы. Рихард даже предположить не мог, что он, живя с Марго и растя общего ребенка, сможет так привязаться к посредственной гитаристке из гёрлз-бэнда курорта Палм-Бич. Конечно, о любви, или хотя бы влюбленности речи не шло, но часы досуга, проведенные с Сандрой Джонсон, дали свои плоды.
Круспе устало потер лоб, только сейчас ощутив, как сильно он устал за эту ночь. Взглянув напоследок на пациентку, он собрался было уже подняться и уехать в гостиницу, когда писк приборов, участившийся и тревожный, привлек его внимание. Рихард насторожился. Напряжение сквозило в каждой его черте. Только он открыл рот, чтобы вызвать медперсонал, как Сандра, чью руку он продолжал держать в своей ладони, больно вцепилась ногтями в его кожу. От неожиданности Круспе чуть не взвыл, но потрясение, потрясшее его до глубины души, заставило отбросить боль на второй план и склониться над девушкой.
— Моника… — едва слышно, почти одними губами прошептала Сандра.
— С ней все в порядке, она жива… Я сейчас позову врачей, держись, милая… — скороговоркой, чуть запинаясь, проговорил мужчина, пытаясь отнять руку, но Джонсон с удивительной, чуть ли не мертвой хваткой держала его, и Рихарду показалось, что она уже наверняка проткнула ногтями кожу на его руке.
— Моника… она… — уже громче, теряя последние силы, прошептала Сандра и, издав последний, булькающий стон, расслабилась. Хватка ее моментально ослабла, и Круспе выдернул окровавленную ладонь, бросаясь к двери:
— Скорее! Она только что была в сознании!
Доктора и медперсонал, мигом бросив свои дела, ринулись в палату, чуть не сбив с ног Кристофа и Ульрику, быстро шагавших по коридору. Шнайдер, заметив, как его друг изменился в лице, ускорил шаг:
— Что случилось?
— Сандра пришла в себя, но… Мне кажется, ей стало хуже, — Рихард, машинально потирая четыре полукруглых следа от ногтей, поморщился. — Где здесь можно найти обеззараживающее? Она продырявила мне ладонь, — пожаловался мужчина.
— Сандра что-нибудь сказала? — живо поинтересовалась Ульрика, хватая Круспе за плечо и буквально прожигая его глазами.
— Да. Только имя Моники. Вероятно, хотела узнать, как она.
С этими словами, кивнув в знак извинения, Рихард широким шагом направился в перевязочную.
Мигом забыв о нем, Шмидт, придерживая накинутый на плечи медицинский халат, бросилась к палате тяжелой пациентки. И первое, что она услышала — это писк, долгий, протяжный… И слова врача:
— Время смерти — 14.53.
Ноги Ульрики вновь подкосились, и она тяжело осела на пол. Она, словно сквозь толстый слой ваты ощущала, как Кристоф поднял ее и усадил к себе на колени, что-то приговаривая. Но девушка не слышала. В ушах только густо стучала кровь, и проносились слова врача: «Время смерти — 14.53».
***
Моника лежала на боку, свернувшись калачиком. Затылок немилосердно болел, но не это служило причиной ее слез. Душевная горечь терзала ее. Палата Сандры, как она предполагала, находилась через стенку, и Райан слышала все: и протяжный писк, и суматоху врачей, и рыдания сенатора Джонсона, только что потерявшего единственную дочь.
«Она была папенькиной дочкой, которая всегда получала все, что только пожелает. И вот, она пожелала Круспе. И это сгубило ее, как некогда любопытство сгубило кошку».
Подумав об этом, Моника непроизвольно растянула губы в грустной улыбке. Как же тяжело!
Девушка решила выкинуть всю мешающую тяжесть из головы, болевшую немилосердно тупой, пульсирующей болью. Хотелось забыться, заснуть… А еще хотелось, чтобы хоть кто-нибудь вспомнил о ней, зашел в палату, нежно поцеловал в лоб и сидел рядом долго-долго, держа ладонь в своих руках. Но это были тщетные надежды.
«Я никому не нужна…», — подумала Райан, и слезы вновь брызнули из опухших глаз. Это вымотало ее окончательно, и, прежде чем соленая капля, соскользнув с виска, впиталась в белую ткань наволочки, Моника уже спала.
========== Утешение души моей… ==========
Монике снился очень приятный сон: словно она лежала на мягкой перине, одетая в древнегреческую тогу, пощипывала кисть винограда, отправляя сладкие бубушки в рот, а вокруг нее суетились рабы: кто-то держал кубок с вином, кто-то делал массаж ступней, кто-то махал опахалом из страусиных и павлиньих перьев… А кто-то делал весьма приятный массаж головы, ероша волосы и касаясь кончиками пальцев кожи. Это было настолько приятно, что девушка не сдержала стон удовольствия и проснулась.
Еще не открывая глаз, она почувствовала, что сон, вроде как продолжается, ибо раб, делающий массаж, все еще его делал. Но, вот ведь, других и в помине не было — лишь мрак и пустота. Это озадачило Монику, и она открыла глаза. Открыла — увидела Пауля — закрыла. Офигела. Опять открыла, но теперь не полусонно, как в первый раз, а широко, испуганно.
— Вы? Вы? ..
— Спокойно, фрейлейн Моника, вам нельзя нервничать, — заметил Ландерс, продолжая перебирать пальцами волосы девушки, выбившиеся из-под марлевой повязки.
— Э-э-э… — только и выдавила Райан, во все глаза глядя на Пауля в белом халате.
«Надо же, совсем недавно думала, что никому не нужна, а тут такое!» — подумала девушка и привстала на кровати, игнорируя поднявшуюся волной тошноту и головокружение.
— Не вставайте! — всполошился Ландерс, чуть привстав со стула, но Моника отмахнулась и села прямо, не отводя взгляда от Пауля.
— Я, наверное, сплю.
— Не-а, — мужчина присел на краешек стула, с улыбкой глядя на пациентку.
— Тогда, может, очередная шутка? — допытывалась Райан, надеясь обнаружить подвох. Но он, как назло, не находился.
— И снова мимо!
Пауль взмахнул руками, имитируя промах, и Моника хихикнула. Ландерс подмигнул и снова растянул губы в улыбке. Затем, нимало не интересуясь разрешениями пациентки, пересел на краешек кровати. Девушка интуитивно отодвинулась подальше, и Пауль тихо поинтересовался:
— Я что, настолько тебе неприятен?
— Да нет, просто…
— Просто «что»? — мужчина решил сегодня стать настырней, чем обычно.
— Я о том, на что я вам сдалась? Провинциалка, горничная, сомнительная солистка в сомнительной группе… — Моника стала перечислять все, что пришло ей в голову.
— И что?
«Вот уж правда: два слова, о которые разбиваются любые доказательства».
— Да ничего, — со вздохом ответила девушка.
— А вот теперь давай начистоту. Мне уже не двадцать лет, я уже давно достиг того, чего хотел в этой жизни. Точнее, большую часть. И, если честно, мне уже давно надоело стебаться над Думом, что он никак не остепенится.
Моника заинтересованно подняла брови вверх:
— Что-то мне не очень нравятся эти намеки, мистер Хирше.
Пауль чуть не скатился с кровати:
— Меня уже сто лет как не называли так. У меня другая фамилия.
— Да я в курсе. Хотела тоже вас шокировать, — хмыкнула Райан. — Продолжайте, я слушаю.
Ландерс пододвинулся поближе, так, что Моника почувствовала исходящее от него тепло и аромат дорогого парфюма. Что-то внутри ее затрепетало, и кровь мгновенно прилила к щекам.
— Мне нравится, когда ты смущаешься. Готов смущать тебя вечно…
И, словно демонстрируя все свои намерения, Пауль стал медленно наклоняться к девушке. Райан молча ожидала апогея. Вот она уже почувствовала, как частое горячее дыхание Пауля опалило ее щеки, и прикрыла глаза.
«Будь что будет…»
Сухие горячие губы легко коснулись ее, и в этот момент раздался деликатный стук в дверь. Ландерс отпрянул, буркнув какое-то ругательство, и в комнату тут же вошли Ульрика с Кристофом. На Шмидт лица не было — осунувшаяся, бледная. Моника, мигом забыв о находящихся в комнате музыкантах, потянулась к Ули. Та села на кровать, и они крепко обнялись, заплакав.
Мужчины, неловко потоптавшись на месте, вышли из палаты, оставив подруг наедине со своим горем.
— Шнай, ты козел! — прямо и от души заявил Ландерс, едва они оказались в коридоре.
Кристоф чуть не поперхнулся:
— Чего это?
— Между мной и Моникой только что такая искра проскочила! Оранжевая, яркая, как звезда с неба! А тут вы с Ульрикой…
— Нет, Ландерс. Это не искра. Это белочка, — произнес Кристоф и впервые за весь день рассмеялся. На него тут же неодобрительно покосились медсестры, проходившие мимо. Быстро извинившись, Шнайдер вновь повернулся к насупленному Паулю.
— Сам ты белочка! — уже тише произнес экс-Хирше.
— Не, это по части Круспе! — барабанщик сам себе удивился. — Нашел время для шуток!
— Да ну тебя, задрал…
Пауль махнул рукой и удалился. Кристоф с удивлением посмотрел вслед его ссутулившейся фигуре, затем, недоуменно пожав плечами, бросился следом.
— Эй, подожди… Чего ты так завелся-то? Давно я тебя не видел таким расстроенным.
— Нет, ну, а что? — Ландерс повернулся, картинно взмахнув руками. — Я ему, понимаешь, душу изливаю, а он ржет, как конь. Шнайдер, будь добр, свали нафиг, дай успокоиться.
— Все-все! — Кристоф поднял руки, и Пауль, зыркнув нехорошим взглядом напоследок, скрылся за дверью, ведущей на лестничный пролет.
========== Новые ответы, новые проблемы ==========
Монику, после получасового спора до хрипоты с лечащим врачом, наконец, выписали из больницы. Выходя под руку с Ульрикой, она прищурила глаза, когда яркое июльское солнце на миг ослепило ее. Прикрывшись рукой, она недовольно застонала, и на этот звук тут же среагировала ее верная подруга:
— Что такое? — встревоженно повернулась Шмидт.
— Да ничего, — отмахнулась Моника, жестом пытаясь донести до Ульрики, что все в порядке. — Просто глаза привыкли к лампам дневного освещения, что теперь кажется, будто мне лампой в лицо светят.
Шмидт кивнула, и они подошли к стоянке, где их уже ждал Кристоф и взятый на прокат темно-зеленый Фольксваген. Райан несмело улыбнулась мужчине и села в салон. Ульрика же села на сиденье рядом с водительским, и тут же завела разговор со Шнайдером. Машина тронулась, и Моника, пользуясь тем, что ее подруга болтает, прикорнула на мягкие серые сиденья. Рука снова автоматически потянулась к хвосту, аккуратно стянутому на затылке. Шмидт помогла подруге завязать его, собрав в пучок оставшиеся волосы, прикрывая выбритую плешь и еще дающую о себе знать рану. Девушка тихо и с сожалением вздохнула, прикрыв глаза.
Ули посмотрела на подругу в зеркало заднего вида и прикусила губу. Так она делала, когда была чем-то встревожена или взволнована. Сейчас же ее тревога подпитывалась предстоящим событием — похоронами Сандры. Кристоф вез их к Монике — Шмидт на пару деньков решила перебраться туда, чтобы присмотреть за подругой —, а затем, приведя себя в порядок, они отправятся на кладбище. Конечно, Ульрика пыталась отговорить Райан от посещения церемонии погребения, но та, с каким-то отупением твердила о своем, решительно сжимая губы.
Тревога девушки не укрылась от проницательного Шнайдера, и он не упустил шанса поинтересоваться причиной угнетенного состояния пассажирки, хотя заранее знал ответ на свой вопрос. Шмидт, несмотря на возникшую между ней и Кристофом связь, не делала никаких попыток к сближению. Барабанщик известной на весь мир группы ходил за ней, словно верный друг, пока шатенка, как мать родная, ухаживала за Моникой. Раздражение тупым молотом билось внутри грудной клетки мужчины, но он не торопил события. Перед ним было всего три пути: бросить все к чертям собачьим и снова вернуться к отдыху, который теперь будет довольно сомнительным на фоне произошедшего; либо ускорить шаг, принудив желаемую им Ули к близости; или попросту пустить все на самотек. На последнюю стезю и стал Шнайдер, сделав ставку на естественный ход вещей. При нормальном раскладе Шмидт давно бы уже сдалась на милость победителя, а проигрывать Кристоф не привык. Оставалось только ожидание.
— Меня пугает Моника, — наконец, призналась девушка, снова бросив взгляд в зеркало заднего вида.
— Почему?
Искренне надеясь на то, что работа двигателя перекроет ее разговор, Ульрика понизила голос до заговорщического шепота:
— Мне кажется, что она винит себя в смерти Сандры. Это ее поведение, молчание, упорство… Она и раньше напролом шла к цели, но только по отношению к музыке и группе.
— Дай ей время, Ули, — посоветовал Шнайдер, переключая скорость, и машина быстрее покатилась по шоссе.
Девушка выдохнула и скрестила руки на груди:
— У меня нет другого выхода. Единственное, чем я могу ей помочь — так это своей поддержкой.
— Извини, конечно, за вопрос, — Кристоф немного помялся, но, закурив, вновь набрался решимости: — Почему за Моникой не ухаживают ее родители?
Быстрый взгляд в зеркало.
— У нее нет родителей, — тихо ответила Шмидт, вновь закусив губу.
— Почему? — удивился Шнайдер. — Она еще довольно молода, чтобы стать сиротой.
— Я не могу сейчас рассказать об этом, Шнай, — сделав акцент на прозвище собеседника, Ульрика замолчала, бросив красноречивый взгляд на подругу, которая снова вернулась в сидячее положение.
Кристоф кивнул, и теперь заинтересованность боролась в его душе с врожденным чувством такта. И, на данный момент, чувство такта взяло верх.
***
Темно-красный гроб с букетом белых лилий на крышке опустился в сырую, свежевырытую могилу, и рыдания сенатора стали еще громче. Этот взрослый, седеющий мужчина не сдерживал себя, словно он остался один на один со своим горем. Казалось, он не замечал всех тех людей, что пришли проводить его дочь в последний путь. Многие из них стояли с отрешенным лицом, неотрывно взирая то на священника, читавшего необходимые псалмы, то на фото Александры Джейн Джонсон с черной траурной ленточкой. Кто-то что-то говорил, бросая ком земли на гроб, затем отходил к своему месту, потупив голову. И над всем этим светило знойное южное солнце, так не к месту озаряя все вокруг, заставляя людей в трауре вытирать белыми платочками не слезы, а выступивший на лицах пот.