— Как дети? — тихо поинтересовалась Гермиона.
Вздохнув, Анджелина разогнулась и, утерев со лба пот грязной рукой, впервые подала голос:
— Нормально. Фреда отправила погостить в «Нору» на сегодня, а Роксана пробудет у Чарли до начала семестра. А твои?
— У родителей.
— Я только что была в «Норе», и Молли не говорила…
— Нет, нет, — поспешила поправиться Гермиона. — У моих родителей. Они взяли их во Францию, тоже до начала семестра. В «Нору» мне сейчас путь заказан.
— Слышала, — хмыкнула Анджелина, снова нагибаясь к земле. Из кармана она выудила маникюрные ножнички и теперь равняла каждую травинку отдельно. — Малфой все пытался в Министерстве эту новость замять, но слухи задушить даже ему не под силу. Разводитесь?
Кивнув, Гермиона опустилась на колени в изножье Фреда. Рыхлая прохладная земля мягко пружинила.
— Давно пора, — заключила Анджелина. — Заметила, что у нас почему-то ничего с этим не выходит? Из тех, кто сразу после войны женились, никто спокойно не жил.
— Почти никто.
— Почти, — эхом повторила она.
— Вы-то с Джорджем были образцовой семьей, — утешила Гермиона, но вместо того, чтобы ободриться Анджелина вздрогнула, натянуто улыбнулась, и еще ниже склонилась к выдранной пожелтевшей травинке.
Гермиону все больше беспокоила собеседница: никогда прежде Анджелина не испытывала особой тяги ни к уборке, ни к по-магловски ручному труду.
— Часто ты здесь?
— Каждый день, — отрезала женщина.
Гермиона невольно усомнилась в том, что погибни Рон, она стала бы навещать его с таким усердием.
— Я должна, — как-то хрипло гаркнула Анджелина, и Гермиона заметила в ее красивых миндалевидных глазах слезы.
Мгновение она решительно не знала, что делать, никогда прежде Анджелина, стойкая, строгая, собранная, не плакала при ней. Даже на похоронах Фреда. Неуверенно протянув руку к ее спине, Гермиона замерла в ожидании — оттолкнут ее или примут неизвестно.
К вящим изумлению и облегчению Гермионы, Анджелина упала на ее плечо и разразилась беззвучными рыданиями, крупно колотившими все ее тело.
— Мне очень, очень жаль, — шептала ей в лохматую макушку Гермиона. Темные волосы, кое-как собранные в хвост топорщились и щекотали ее шею. — Но вы прожили отличную жизнь, и Джордж, я уверена, был счастлив и умер…
— Из-за меня, — так же хрипло, но совершенно отчетливо закончила женщина.
— Ну что ты, это просто несчастный случай. Неудачный эксперимент.
Недобро хохотнув, Анджелина вскинула голову:
— И какую же интересно детскую игрушку можно начинить ядом, Грейнджер?
Гермиона вздрогнула. Девичьей фамилией ее называл только Рон, когда они особенно сильно ссорились. Но Анджелина словно не заметила ее оцепенения и продолжила:
— Может в забастовочные завтраки добавить? Или в любовные напитки? Чтобы сразу, да? Одним махом?
— Ты никогда не упоминала…
Анджелина натужно рассмеялась:
— Он все понял, представь себе. Не таким уж и дураком оказался, а?
— Я всегда считала их с Фредом выдающимися, первоклассными магами. Не хотела тебя обидеть и ничем не давала повода разговаривать в таком тоне, — твердо оборвала ее Гермиона.
— Вот это видишь? — Анджелина, поглощенная своими мыслями, нисколько не обратила внимания на увещевание и указала вымазанным в земле пальцем на могилу Фреда. — И угадай-ка, что произошло после его смерти?
Гермиона пожала плечами. Первые несколько лет после войны с Джорджем никто, кроме Анджелины не мог ни встретиться, ни связаться. Говорили, что он днями напролет просиживал в чердачном помещении «Всевозможных Вредилок», но наверняка никто не знал, а сам Джордж, после того, как стал мало-помалу появляться в кругу семьи, ничего не рассказывал.
— Он чокнулся от горя, Гермиона. Они оба были с придурью, с самого первого курса, но этот спятил настолько, что я уже собиралась везти его в Мунго. Разговаривал с зеркалами. А потом решил похоронить себя и жить за брата. Мне он, разумеется, об этом не говорил, да я и не спрашивала, следила только, чтобы он время от времени что-нибудь ел. Когда он втемяшил себе, что Джордж умер, а Фред жив, ему полегчало. Иногда он стал спускаться в лавку. Ничего не говорил, просто сидел и глазел на меня. Тогда, думаю, он старался смотреть на мир и на меня глазами Фреда. Найти во мне что-нибудь, что можно было бы полюбить. А потом сделал предложение.
В груди у Гермионы нехорошо вертелось что-то склизкое. Она всегда считала, что Джордж и Анджелина были счастливы вместе, но теперь тон Анджелины был каким угодно, но явно не таким, каким женщина вспоминает погибшего возлюбленного. Скорее, в ее словах сквозили бессильная злоба и отчаяние заплутавшего путника.
— Почему ты согласилась? — спросила Гермиона насторожено, вовсе не уверенная, что хочет слышать искренний ответ.
— Если бы ты его тогда видела, то не стала бы спрашивать, — веско сообщила собеседница, сжимая и разжимая правую ладонь в кулак. — Он думал, что я любила Фреда, — добавила она так, словно это могло бы объяснить все.
— А ты разве не?..
Она расхохоталась пуще прежнего, и так невесело, что Гермиона даже не успела задуматься над бессмысленностью собственного вопроса — казалось, что Анджелина сию же секунду снова расплачется.
— Нам было по шестнадцать, Грейнджер. О какой любви здесь вообще может идти речь? Большинство наших «свиданий», — последнее слово она взяла пальцами в кавычки, — проходили на тренировках и уроках (на тех, разумеется, куда они с Джорджем соизволили явиться). А, еще в Хогсмиде. С Ли и Джорджем. И целовались мы один раз. Точнее, пытались, а он завопил, что ему мокро и заржал так, будто его покусала Смехотворка. Очень романтично, верно? Тет-а-тет мы виделись раз семь. Первый раз — на святочном балу. И знаешь почему он меня пригласил? Думай, Грейнджер, попробуй догадаться.
На ум Гермионе пришло нелепое происшествие: на четвертом курсе, наутро после святочного бала, ей в кубок с тыквенным соком угодил самолетик из клочка пергамента. Развернув его, Гермиона обнаружила всего несколько строк, спешно нацарапанных почти сухим пером: «В отличие от моего братца, я знал, что ты девчонка еще до бала. Просто для справки». Озадаченно оглядев гриффиндорский стол в поисках отправителя, Гермиона поймала на себе взгляд Фреда. Он подмигнул, и ей пришлось спешно опустить глаза долу — совершенно очевидно, что у близнецов на уме была очередная недобрая шуточка. Полуночный скандал в факультетской гостиной — чем не повод? Ей страшно хотелось бы верить, что Фред говорит всерьез, но всерьез он, казалось, не делал ничего. Всю следующую неделю ей удавалось вполне удачно игнорировать всех Уизли, благо пустующая библиотека всегда была к услугам учеников.
— Джинни проболталась, что ты идешь с Крамом, и он не смог тебя пригласить, — устало выдохнула Анджелина. — Он об этом позже рассказал, на седьмом курсе. После отработки у Амбридж, пошли на астрономическую башню, сливочного пива выпить, он все и выложил. Совсем мальчишкой был.
Нервно покусывая губу, Гермиона сверлила взглядом «Шалость» на надгробии Фреда. Что ей сказать? Рассказать Анджелине, что ее собственный брак был еще менее оправдан? Что юная заучка, дабы обезопасить свое бесстрашное (во всем, кроме романтических взаимоотношений) сердечко, предпочла вариант, который наверняка поддастся дрессуре (к чести Рона нужно было заметить, что за время их брака, этого все-таки не произошло) и точно окажется ей по зубам? Предпочла оригиналу плохонький, едва походящий на образец эрзац? Что Гермионе Грейнджер четырнадцати лет отроду даже в самом радужном сне не могло пригрезиться, что Фред Уизли (которого она мгновенно научилась отличать от Джорджа) обратит на нее внимание не с целью насмешки?
— Джордж должен был знать, он бы… — попыталась возразить Гермиона.
— Фред никому не рассказывал, — замотала головой Анджелина. — Ни Джорджу, ни Ли — они бы его просто засмеяли. Ты-то его поймешь, наверняка у вас с Гарри есть секреты, в которые Рон и носа не кажет. Не потому, что вы ему не доверяете, а потому, что это тайна на двоих.
Вспыхнув, как бывало только в школе, Гермиона отвела глаза — тем, которые она могла обсудить только с Гарри, и в самом деле было огромное множество. Что удивительно, после замужество количество их не только не уменьшилось, но и стало стремительно расти, поскольку характер Рона отнюдь не стал менее вспыльчивым и обидчивым.
— Вот именно, — подтвердила Анджелина совершенно спокойно, но стоило вялому летнему солнцу выбраться из драного савана мышиного цвета облаков и бросить на Джорджа пару несвежих, будто поношенных лучей, как ее снова пригнуло к земле в жутковатом аграрном порыве.
Гермионе самой перфекционизм был ничуть не чужд, однако в Анджелине читалась неприкрытая патологичность.
— Ты сказала, что приходишь сюда каждый день. Чтобы?..
— Чтобы ухаживать за могилой Джорджа, — уткнувшись в газон, ответила Анджелина.
— А тебе не кажется, что ты чуточку слишком усердствуешь?
Анджелина пожала плечами, и на шею ее упали несколько темных матовых прядей.
— В Мунго тоже так считают.
— В Мунго?
— Ну да, я же все лето оставляла детей у Молли. Сначала она подумала, что у меня любовник, попросила какую-то свою подругу в Министерстве за мной следить. А потом, когда узнала, что я бываю только здесь, отправила в Мунго.
Гермиона снова залилась краской, но на сей раз от негодования.
— За тобой шпионили? — с ужасом прошептала она.
— И старушонка оказалась страшно хороша в этом, — прошелестела Анджелина сквозь зубы. — Если бы Молли мне не рассказала, я бы так и не узнала. Целители в Мунго сказали, что меня кто-то проклял, но магловский врач…
— Ты была у психолога? — воскликнула Гермиона.
— Была, — кивнула Анджелина, — я же знала, что меня никто не проклинал. У этого всего есть мудреные названия, мне даже дали полною колбочку талбеток.
— Таблеток, — машинально поправила Гермиона.
— Какая разница! — потрясла головой женщина. — Только я не могу их пить, пока дети дома. Сильное седативное, когда их принимаю, сама не своя становлюсь. Зато помогает не думать…
На горизонте вздыбила темную шерсть грозовая туча и угрожающе подрагивая и потрескивая поплелась в сторону кладбища.
— Дождь собирается.
— … точнее, не думать о том, что я во всем виновата, — дребезжа зубами, закончила Анджелина.
В верхушке деревьев протяжно зашипел ветер, и все цветы на могиле Фреда разом обернули свои головки на Гермиону. На секунду ей даже померещилось, что в их игривом покачивании есть что-то от озорной мальчишеской улыбки вечно нестареющего Уизли.
Одна ошибка двадцатилетней выдержки. Исправить ее — и все пошло бы иначе. Жизнь стала бы другой: Фред и Джордж, оба живые и здоровые; у нее, Гермионы, был бы муж, не обижающийся на каждое карьерное продвижение, и дети, еще более огненно-рыжие и куда более неуемные; Анджелина, никому ничем не обязанная, была бы счастлива; Фред, человек, которого Гермиона не разрешала себе любить (а он и не спрашивался — любился сам, не интересуясь ее мнением), был бы рядом, чтобы делить с ней множество таких разных и таких прекрасных дней.
Все это на миг почудилось Гермионе с такой ясностью и отчетливостью, будто бы действительно произошло в недавнем, осязаемом прошлом. Почудилось с таким неукротимым чувством правильности, словно так, только так и никак иначе быть не могло.
— Ты ни в чем не виновата. Я уверена, они оба тоже так считали бы, — ободряюще пожав плечо Анджелины, негромко произнесла Гермиона. — А теперь идем, сходим в «Три метлы», погреемся.
Подняв на нее глаза, Анджелина кротко кивнула, позволила поставить себя на ноги и исцелить все кровоточащие порезы на сухих мозолистых ладонях. Гермиона взяла ее под руку, и обе женщины исчезли с тихим хлопком.
Над беспечно улыбающимися цветами еще подрагивала тень несбывшихся жизней.
Комментарий к VII. Сослагательное наклонение
Эпиграф:
А. Тарковский, «Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был».
________________________________________________________
Кроме того, автор спешит объясниться:
поскольку персонаж писался впервые и автором еще не прощупанный, тайм лайн взят такой, где ООС был бы простителен;
стиль текста и повторы - попытка стилизации под привычные большинству русскоговорящих переводы;
структура текста размыта специально - в данном случае автор рассчитывал написать вырезку из жизни (а в ней, зачастую, не соблюдается ‘экспозиция – завязка – кульминация – развязка – эпилог’).
========== VIII. О случайных признаниях ==========
Suddenly my eyes are opened
Everything comes into focus.
По углам подземелий, как и всегда, ютились жутковатый полумрак и зыбкий холод. Последний, увы, от присутствия друзей не только не рассеивался, но и усиливался, словно при приближении дементоров. Рон заносчиво косился на Гарри, то и дело шепча на ухо Гермионе, что «предателя» следовало бы хорошенько взгреть, и ни на одно из ее увещеваний не реагировал. Сам же Гарри от страха за грядущий первый тур на окружающее и окружающих внимания обращал столько же, сколько в жаркие весенние дни, предваряющие каникулы, на лекции по истории магии.
Поэтому нет ничего удивительного, что Гермиона, в тщетных попытках помирить мальчишек, старалась чаще оставлять их наедине. Вот и теперь, после звонка, оповещающего о конце занятий, она, наполнив колбу образцом заданного зелья, одной из первых втиснулась в неровную шеренгу учеников.
Стоящий перед ней Невилл боязливо вытянул вперед потные пальцы со своим бутыльком (зелье пузырилось, шипело и вместо канареечного цвета, было бурым). Обернувшись, он нервно хихикнул и со значительной конфиденциальностью сообщил Гермионе, что ни за что не понес бы зелье первым, но боязно, что оно причинит больше хлопот, если затянуть со сдачей. Девушка ободряюще улыбнулась и покосилась на идеально прозрачное золото, омывающее стенки ее колбы, искренне надеясь, что предсказание Невилла не сбудется.
Когда тот протянул Снеггу пухлую ладошку, Гермиона уже готова была вздохнуть с облегчением, но стоило пальцам профессора коснуться стекла, как пузырек с оглушительным грохотом (гораздо большим, чем можно было бы ожидать от такого крохотного образца) взорвался. Перепуганный Невилл моментально опрокинулся назад, сбив Гермиону с ног. Та, дабы восстановить потерянное равновесие, принялась хвататься за что-то. Безуспешно. В следующее мгновение Гермиона обнаружила себя на полу: с затылка по волосам текло нечто тягуче-теплое, ладонь была усеяна осколками и бодро кровоточащими ранками, а «Что-то» оказалось шкафом с сотнями аккуратно подписанных профессорских зелий.
Невилл, дрожащий и бледный, протянул ей ладонь и кое-как поставил на ноги, пока Снегг ледяным тоном приказывал разбитым сосудам собраться вновь. Откуда-то, по-видимому, снаружи, донесся утешительный запах свежескошенной травы.
— Минус двадцать пять очков Гриффиндору, — буднично провозгласил Снегг. Слизиринцы, выглядывающие из-за котлов, угодливо захихикали. — К следующему занятию, Лонгботтом, эссе с подробным анализом вашей ошибки. Объемом не менее чем в три свитка.
Проводив взглядом припустившего из подземелий Невилла, Гермиона отдала чудом уцелевший образец своей работы, одернула Гарри, готового было ринуться в бой с вопиющей несправедливостью, нахмурилась на пошедшее зловещими лиловатыми пятнами дно котла Рона и, уступив сбивчивым уговорам друзей, отправилась в Больничное Крыло.
Мадам Помфри извлекла все занозы и залечила порезы в мгновение ока. На руке не осталось ни единого следа происшествия.
— Вот так, милая, — удовлетворенно заключила целительница, в последний раз смерив пострадавшую ладонь рентгеновским взглядом. — Бедняжке Лонгботтому хуже пришлось, — она кивком указала на койку, огороженную ширмой. Из-за нее доносилось едва сдерживаемое постанывание. – Но с ним все будет в порядке. В такой прекрасный день, — она довольно шмыгнула носом, — все лечится вдвое быстрее.
День и в самом деле был не по-осеннему теплым. До самых окон Больничного Крыла поднимался аромат раскаленной солнцем травы. Вдруг Невилл издал особенно жалобный всхлип, и мадам Помфри, взметнув полы мантии, бросилась к нему. Гермионе же ничего не оставалось, кроме как удалиться в поисках друзей.