Глебу стало в одночасье слишком смешно от одного воспоминания о том, как обычно вела себя его мать, но он просто молчал, оставаясь наедине со своими же мыслями и не противореча им.
Пусть.
Голоса, которые доносились откуда-то из-за стены, казались ему совершенно ненужными, пока наконец-то не уловилась суть.
- Ты добился чего-то другого?
- Я не стираю своему сыну память, дорогая.
Это казалось смешным, отрывки фраз, которые доносились откуда-то со стороны и не должны были иметь ни единой капельки смысла в своём собственном существовании, хотя, впрочем, Бейбарсов ничему не удивлялся.
Он подошёл поближе, словно надеясь на то, что голоса немного не те, что он внезапно подумал.
Ведь такая глупость… Так не бывает.
- Зато он не переступал грань.
Это случалось само по себе – почему-то стена рухнула с таким громким стуком и грохотом, что у Бейбарсова просто не оставалось ни единого шанса отскочить в сторону и телепортироваться куда-то, чтобы его присутствие не было замеченным.
Впрочем, он и ждал чего-то подобного, может быть, не так быстро, как сейчас оказалось, но это уже не было предельно важным, по крайней мере, Глеб не сомневался в том, что видел.
- Матушка?
Она стояла рядом со своим экс-супругом, сжимая его ладонь с куда большей нежностью, чем можно было ожидать от супруги такого чудовища, которое она сама же похоронила.
Она немного побледнела, когда обернулась и посмотрела на родного сына, но было уже слишком поздно.
Воспоминания бились в стену, возникая в непонятной последовательности, воскрешая всё то, что забыл он, что забыла вся страна.
И замок, который уходил под землю.
…Пора было уходить.
Бейбарсов отвесил короткий полупоклон, преисполненный издевательством, телепортируясь чёрт знает куда.
***
Наверное, сегодня был день то ли открытий, то ли откровений, и Глеб не испытывал ни единого желания даже удивляться, словно не считал это хотя бы немного важным или чем-то в этом роде – собственно говоря, он окончательно потерял интерес ко всему, что тут вообще происходило, и давно позабыл о том, насколько противной оставалась реальность вокруг него.
Девушка сжимала нож в руках, а у её ног лежал мёртвый человек – Бейбарсов не мог понять, кто именно это был, но он понимал, что её зеркальная жестокость, которой прежде не было, уже просыпалась.
Она перерождалась в ту, что вытащила его из зеркала, перерождалась стремительно, не собираясь останавливать собственную градацию от тёмно-серого до чёрного, словно не осталось ни единой белой краски.
А всё остальное просто превратило бы её душу из идеально тёмной в грязную, пятнистую, покрытую болотом, которое смыть тоже практически невозможно. Белый лист не вернуть, серость же… слишком надоедает.
- Ваше Высочество?
На мгновение в её взгляде чувствовалось то же, что и тогда, в зеркале, и Бейбарсов смотрел в зелёные глаза, ожидая, что они вновь станут бледными, а они не становились, и на губах играла поразительно лёгкая улыбка, что уже давно растаяла в глазах всеми своими подобиями.
- Будем считать, что у принца сдали нервы и он уничтожил ни в чём не виновного слугу, - не позволяя страху вернуться в её взгляд, проронил он. – И тогда всё будет более чем логично.
Она смотрела на него своими зелёными глазами, он вспоминал девушку в зеркале, которую, может быть, хотел бы вернуть, а после сделал шаг вперёд, обнимая её за талию и целуя в губы.
На поцелуй рыжеволосая ответила – сплошная пустота в душе уже начинала затягиваться постепенно, хотя слишком многое случилось за долгое время.
…Они будут падать во мрак вместе.
- Ты одинок?
Вокруг был всё такой же средневековый антураж, только отчего-то припорошенный каким-то странным инеем и пылью. Можно было подумать, что вся реальность попросту обратилась в понятный ребус с одним или двумя неизвестными; теперь просто заместо злой таинственной ведьмы из волшебного мира из глубин кошмарных зеркал взирала обыкновенная девица.
Гроттер попыталась подняться. Тело ломило - она даже не понимала, отчего. Голова болела просто до жути, а в рыжих волосах, казалось, пряди стали ещё алее - то ли от крови, то ли от непонятного, первобытного страха внезапно вспыхнули пламенем.
Чтец - тот, кого она ненавидела и в тот же момент, возможно, любила, - стоял напротив, спокойный, равнодушный и абсолютно безумный. Всё такие же чёрные глаза Бейбарсова теперь пылали чем-то ещё, кроме его сумасшедшей влюблённости и бесконечного чувства собственности. Он был уже не просто тем, кто желает получить абсолютно всё; теперь Таня не могла игнорировать в нём холодную, полумёртвую ярость, что застыла где-то далеко под кожей.
Дар - будь он сильным или слабым, - ломал его, и это было видно невооружённым взглядом.
Будь она чуточку спокойнее сейчас, не испытуй такой отчаянной ненависти к нему из-за всего, что видела в своих других ролях, может быть, Гроттер и заметила бы что-то важное, ухватилась бы за невидимую нить и попыталась вытащить его из глубокой, страшной бездны. Но заместо этого она лишь дурно цеплялась за собственную боль и пыталась вытолкнуть на свободу больше, больше, больше злобы.
На сей раз он не протянул ей руку, не попытался успокоить, самодовольно не улыбнулся. Только повернулся спиной и направился к двери, будто бы не мог придумать никакого другого решения в условиях всего, что между ними произошло - или могло когда-либо случится.
- Стой! - Гроттер не хотелось обращаться к нему, но слова сорвались с губ раньше, чем она успела себя остановить. - Ты теперь у нас уже жертва? Теперь я тут - главный злодей?
Она ждала, что он будет издеваться над нею, что скажет что-то, но пальцы Бейбарсова только равнодушно скользнули по обложке какой-то книги - будто бы он отчаянно пытался понять, где находится.
Он открыл незнакомый пухлый том - в стандартной чёрной обложке без названия, - и криво усмехнулся первым строкам, будто бы никогда не мог и предположить, что подобная литература могла появиться в его доме. Таня представляла, как вспыхнули его чёрные глаза - но отнюдь не понимала, что стало причиной такой отчаянной отстранённости.
Ей так не хотелось признавать этого, так не хотелось быть правой даже в такой глупой, дикой мелочи - она знала, что не имеет права подозревать человека, даже такого, как Бейбарсов, в чём-то подобном, но не могла убедить себя думать иначе.
В нём скопилось столько мрака, что остановить жуткие чёрные волны силы, что разливались в разные стороны, было практически невозможно.
- Почему ты молчишь?
- Гроттер… - на его губах - Таня чувствовала это, пусть и не видела лица, - сейчас должна была появиться странная, кривая ухмылка, смысла которой она прежде не понимала.
Сердце сжалось. Он пробежался тонкими пальцами по строкам книги, которую держал в руках.
- Ты тут не злодейка, - он так к ней и не повернулся, - а я никогда не жертва. Но мне всё же интересно, как ты будешь вести себя в подобных ситуациях.
- Экспериментируешь с человечеством?
Он повернулся к ней на мгновение и криво усмехнулся.
- Всего лишь с тобой.
…На сей раз, чтобы их закрутил водоворот посторонней реальности, ему не понадобилось ни восстанавливать силы, ни даже читать несколько первых строк.
Она потянулась к чашке кофе, коснулась уже ручки, но одёрнула руку - та оказалась слишком горячей. Презрительно искривила губы, будто бы старательно пытаясь продемонстрировать собственную ненависть к нерадивым официантам, посмевшим подать что-то до такой степени горячее в дорогом - до такой степени дорогом, стоит отметить, - ресторане.
- Эй! - начала она, а после перевела взгляд на Глеба, холодный и мрачный. - Что ты так смотришь на меня?!
- Анна, перестань вести себя, будто бы маленький ребёнок, - он спокойно отложил вилку в сторону и посмотрел на неё привычно равнодушным взглядом. - Кофе должен быть горячий, в конце концов, и твои капризы совершенно не уместны.
- Имею право!
Она фыркнула и как-то дико, вредно повела плечами, будто бы пыталась показать, что на самом деле права тут именно она. Бейбарсов даже не посмотрел на супругу; у них с Анной никогда не было ни должного взаимопонимания, ни нормальных взаимоотношений, зато слишком много - обмана и взаимного презрения.
Мужчина не чувствовал себя слишком уставшим от роли хорошего и порядочного мужа только потому, что играл в это только на публике.
- Назови мне хоть одну причину, почему я сейчас должна вести себя спокойно? - Анна смотрела на него с отчаянным вызовом, будто бы пыталась прорезать взглядом насквозь. - Почему должна вести себя, будто бы пай-девочка? Я имею право на то, чтобы заставить их ползать на коленях передо мной! Это наш ресторан! Это наш бизнес! Наши люди! В конце концов, - она провокационно положила руку на свой заметно выступающий уже живот - это наш…
Он поднял на неё взгляд - ни капли теплоты, - и усмехнулся.
- Наш? - переспросил издевательски-язвительно. - Как и в прошлый раз, Анна.
Она презрительно скривилась, будто бы пыталась предъявить какие-то претензии. Вообще-то, стоило бы молчать - паршивая овца в семье богатого папочки и безмерно бедной мамаши, выскочившая замуж только потому, что так было надо было - покрыть позор, свалившийся на отцовскую голову.
В прошлый раз - два года назад, - Бейбарсов был никем, максимум перспективным парнем с хорошими мозгами, а она - богатой дурёхой, способной свалиться в объятия кого попало.
Сейчас, когда прошло уже столько времени, и они оба непременно носили обручальное кольцо на правой руке, мечтая выбросить его в воду, он превратился в холодную, расчётливую сволочь, способную отобрать что угодно у кого угодно. Сейчас он совершенно не зависел ни от денег её отца, ни от его бизнеса; стартовый капитал давно уже перерос в что-то большее. Сейчас он отдавал последние тысячи из того, что дали ему “в долг”, чтобы быть свободным от её семьи и от неё самой.
А она так и осталась богатой дурой.
В конце концов, как и в прошлый раз, это был не его ребёнок. Анна была готова поклясться в том, что Глеб к её беременности не имеет ни малейшего отношения; только если в прошлый раз она так и не смогла родить, потому что не хотела, то на этот поклялась сохранить малыша - потому что была уверена, что чужие черты лица в ребёнке будут раздражать Бейбарсова неимоверно. Что он будет ненавидеть детский смех, раздающийся в своём доме, будет проклинать тот день, когда на ней женился, но из-за того, что люди от него отвернутся, вынужден будет терпеть её присутствие - и присутствие её выплодка неизвестного происхождения.
Анна - не считая того, что хотела родить, - уже за эту невидимую ненависть обожала ребёнка.
Разумеется, Глеб - не отец. Он и целовать-то её не хотел, не то что засыпать в одной постели; всё, что между ними было - грубо, пару раз, и то достаточно давно, чтобы совершенно не сходиться по срокам. Тем не менее, пусть ему было плевать на её верность, она хотела, чтобы этот мужчина - чисто для коллекции, - принадлежал ей одной.
И потому сейчас своего же ребёнка она люто ненавидела - за то, что, так или иначе, Глеб смотрел с презрением на неё, а не на её живот. За то, что был холоден и равнодушен до последнего, но - не ненавидел её за то, что она была беременна от другого.
Его это ни капельки не огорчало.
Ему было всё равно.
Если раньше он зависел от неё, от денег её родни, то теперь всё было наоборот.
- Мой ресторан, Анна, - методично принялся перечислять он. - Мои люди. Мои деньги. И, - он скривился, - ни разу не мой ребёнок.
- Будто бы ты сделал что-то для того, чтобы он стал твоим, - фыркнула она.
Это ещё могло его задеть. Ну какой мужчина, скажите, стерпит, когда его называют бездарностью, не способной в постели ни на что - даже стать отцом?
Анне хотелось, чтобы он поверил ей - не счету в банке, не льстивым фразам его бесконечных девиц, которых он никогда не приводил к ним домой - но не являлся туда и сам, - не зеркалу даже, а именно ей, своей законной супруге. Её опыту, чему-то ещё - в конце концов, раньше он реагировал, раньше у него ещё появлялось желание прижать её к стене, заполучить - и она получала от этого странное, почти дикое удовольствие, а потом лгала с максимальным контрастом, какой только могла себе позволить.
- Увы, Анна, но меня мало интересуют подержанные вещи и подержанные люди.
Она столкнула его тарелку со стола - диким, злым движением, зашипела, будто бы ядовитая змея, и вновь обожглась о чашку с кофе, хотя это было скорее видимостью, чем правдой. Просто когда Анне Бейбарсовой надо на ком-то согнать свою дикую злость, она находит множество способов реализовать это наиболее правильно. Особенно в публичных местах.
- Официант! - громко выкрикнула она. - Немедленно сюда!
Это была её любимая часть. Она стояла, разъярённая и недовольная, и смотрела на несчастную, дрожащую сестричку, бедное дитя, родственница по матери - никому не нужная, испуганная и цепляющаяся за эту работу.
Анна её не признавала - и не признает, конечно же, никогда. Если Глеб и знал о том, что они сёстры, то не от супруги - скорее пробил по своим каналам. Но он - не из тех, что бросится защищать несчастную девчонку. Это, скорее всего, и вовсе его не заденет; он настолько ненавидит тёщу за то, что та породила на свет Анну, что не способен испытывать сожаление к сестре своей жены.
- Как ты посмела подать мне это? - Анна сжала чашку, жалея, что кофе уже остыл и не произведёт должного эффекта, - а после с силой выплеснула жидкость прямо в лицо бедной девчонке.
Жаль, ожога не будет.
Милая-милая Танечка - аж противно, - отшатнулась. Чистая белая блузка превратилась в сплошное пятно, а она теперь дрожала, не смея даже вытереться.
- Уволена, - холодно проронила Анна. - Я жду тебя в машине. Рассчитаешься.
Бейбарсов бросил на супругу ледяной, но всё такой же спокойный взгляд, и ничего не ответил, будто бы ему в самом деле было наплевать.
Сволочь.
Но высказывать ему свою ненависть она будет потом. После того, как эта несносная Танечка наконец-то покинет её - её, Анны, - ресторан и навеки со своими рыжими волосами растворится в пустоте.
***
Разумеется, стоимость всего - особенно разбитой посуды, - вычтут из компенсации. Разумеется, уволят за оскорбление жены хозяина. Разумеется, всем плевать, что Анну Бейбарсову способен терпеть только один человек на свете, и то только благодаря тому, что ему на неё абсолютно наплевать.
Разумеется, никто не будет слушать о том, что она не ела второй день, что ей нужны лекарства для её папы - не Анькиного, хоть одно различие, - что она устала терпеть всё это, а мокрая блузка прилипает к телу отвратительным пятном.
Таня не должна была плакать. Она заставляла себя плотно сжимать губы и не слишком часто моргать, чтобы только не спровоцировать лишние слёзы. Плевать на то, что рыдания так и застыли в груди, она не позволит себе ни единой минуты слабости на глазах у этого человека. А всё остальное будет потом, когда он уйдёт. Всё остальное будет тогда, когда её никто не увидит. Когда всем на свете станет абсолютно всё равно.
Он пробежался по ней спокойным взглядом, поднялся, оставив деньги на столе, перевёл взгляд на администратора, наконец-то пугливо показавшегося из своего кабинета - когда тут хозяйская жена, он в жизни не покажется на глаза.
Бейбарсов взвесил в руке ключи от авто и швырнул его в руки Семёну.
- Отвезёшь, куда скажет, пригонишь машину обратно. Капризы не слушать, пусть сама разбирается, - взгляд ещё раз остановился на кофейном пятне. - И можешь быть свободен до завтрашнего утра.
Семён радостно улыбнулся. Свободный день - даже если за него придётся заплатить дорогой с Анной, - дорогого стоит, тем более, если шеф на этом настаивает.
Бейбарсов взял Таню под локоть и быстрым, уверенным шагом направился в сторону кабинета. На администратора он больше не смотрел, будто знал, что тот провожает официантку жалобным, уставшим взглядом - девчонку завтра, скорее всего, тут уже не увидят.