- Я вас оставлю, - Склепова поднялась - тяжело, будто бы ей внезапно стало нехорошо, - и направилась к двери. Тане так сильно хотелось попросить её остаться, но она не могла проронить ни единого слова - потому что что-то неведомое с силой сжимало её горло и не позволяло вдохнуть. Она даже сглотнуть слюну не могла - не смогла бы и сделать глоток воды.
- Что-то не так? - Глеб усмехнулся. - Иван, - в его голосе послышались приказные нотки, - принеси госпоже Гроттер воды. Немедленно.
Ванька повернул к двери, и короткое, тихое танино “нет” не подействовало совсем никак.
- Ты не слышал, что сказала госпожа Гроттер? - его резкий, издевательский тон заставил Ваньку замереть. - Неужели ты не понял, как должен действовать? Остановись. Она не желает воды. И стань ровно, не позорь всю касту потерянных мальчиков.
Таня рванулась к Ваньке - может быть, прикосновение заставит его проснуться? - но Глеб поднялся и перехватил её за локоть, остановил - с такой лёгкостью, что и не описать. Гроттер было, наверное, больно - но Ванька смотрел на неё такими пустыми глазами, что физическая сила не имела никакого значения.
- Знаешь, - проронил Бейбарсов, - ведь я не хотел читать ту историю. Нет, конечно, я выбирал её, как одну из возможных, я расписал роли, но та короткая сказка не попадалась мне под руки. Твоя Склепова подсунула мне её под нос, сила оказалась более могучей, чем я прежде мог подумать, и поэтому я сорвался - мало ли, всяко бывает, моя дорогая…
- Ты не можешь винить Анну в своих грехах!
- Не могу, конечно же, - послушно согласился он. - Но так или иначе, потерянные мальчики не могут жить сами. Не могут действовать так, как им хочется. Они ничто. Ему будет плевать, даже если…
Глеб не стал продолжать - слов для того и не надо было. Он сжал Таню в объятиях до того крепко, что она даже не успела рвануться на свободу, и впился в её губы поцелуем, который, пожалуй, должен был бы показаться ей самым отвратительным на свете. Но она не успела и воспротивиться - чужие руки скользнули по спине вниз, сминая тонкую ткань платья…
Ванька издал какой-то странный, утробный рык и рванулся вперёд, прямо на Глеба - Таня поняла это только тогда, когда Бейбарсов внезапно отпустил её и вскинул руку.
- Связь! - только и успела выдохнуть девушка - но некромаг будто бы и не чувствовал боли потерянного мальчика. Их связь давно уже истончилась, стала практически односторонней - и Ванька взвыл, впиваясь пальцами в свои собственные волосы, рухнул на колени, шепча что-то себе под нос.
- Ты будешь подчиняться, - Бейбарсов ничего будто бы и не видел - и она тоже потеряла своё прежнее зачение, теперь обратившись в банальную причину мести, что же может быть ещё нужнее человеку? Ему было глубоко наплевать на её боль, на то, что её разрывало на мелкие кусочки изнутри, и она рухнула на колени, прямо посреди книг.
Ванька закричал - громко, истошно, пытаясь вырваться из невидимых пут.
- Глеб, прекрати! - она попыталась схватить его за руку, но некромаг только досадливо от неё отмахнулся. Силы в нём было слишком много - не физической, а той ментальной, волшебной, до которой Ванька никогда не мог достойно дотянуться. - Глеб!
Но он был неумолим. Казалось, и связь уже не чувствовал - выпрямился, не испытывая и грамма боли, а Ванька всё извивался у него в ногах и кричал, будто бы его разрывало на мелкие кусочки. Может быть, дело было в том, что Глеб давно уже привык к пыткам старухи, но Таня не задавалась этим вопросом.
Не в силах ничего сделать, она только дотянулась до корешка ближайшей книжки, сжала томик в своих руках и открыла на месте, где была закладка.
- И Змий склонился над нею, - прошептала вслух так быстро, как только могла, отчаянно надеясь, что его чары отозвутся на зов, - и впился клыками в её запястье - она почувствовала только, как зелье начало действовать, и упала в далёкую пропасть, не в силах воспротивиться отвратительному существу…
Мир вспыхнул вокруг сплошной линией боли, и Гроттер только и увидела что странный водоворот, который затягивал её всё дальше и дальше в пустоту.
Прекрасен Царь Змей, да только черны очи его. Красив - будто бы нарисован, и плечи широкие, и ростом вышел, и лицо - воды напиться, да только холоден и преисполнен боли. Сколько крови он выпил из девиц невинных, чтобы змеи его жили долго и счастливо? Сколько миров он покорил, сколько людей погибло, сколько смертей случилось, и всё ради того, чтобы пополнить свою силу и налить жилы безмерной кровью Человека.
Прекрасен Царь Змей, да только когда он кольцами вьётся вокруг её плеч, страшно и душно становится. Очи его - то ли зелёные, то ли жёлтые, то ли чёрные, будто бы ночь, - пугают её и днём и ночью.
Страшен Царь Змей - и ни одна ещё не пережила службы у Него, ежели уж попала сюда, то семь лет, семь месяцев и семь дней, отведённых жребием, не переживёт никогда.
Что, девица, рыдаешь?
***
Страшен Царь Змей, и безмерна сила его. И она изо дня в день метёт у него полы, готовит ему ужин и завтрак, ибо на обед - кровь чья-то на столе стоит, - застилает постель и плачет тихонько на своей лавке.
Страшен Царь Змей - да только её он не трогает, ибо служанка нужна, и травой летней, да осенними листьями сияет она изнутри. Волосы - будто бы жар злата, а глаза - словно блеск изумрудов; выпивает он силу из неё ночами, обвиваясь змеиными кольцами вокруг.
А она всё метёт и метёт, всё плачет и плачет по жениху востроглазому - знает, что не добраться ему сюда да долю её никогда не облегчить. Царь Змей никого не отпускает раньше срока, а она уж год пережила, ни слова не молвивши.
И пережила ещё шесть - не стареючи, не меняясь, пленница вечная - ещё семь месяцев и семь дней осталось, да только тоска по дому сжимала её сердце всё меньше и меньше. Ибо страшен Царь Змей, да только очи его влекут и влекут.
И вечерами, когда домой он приходил и засыпал в своём ложе змеином, рыдала уже не по тому, что дома давно не видала, а потому, что любовь - противоестественная, змеиная любовь, - сжимала её сердце массивными кольцами, тянула вниз, будто бы это Полоз проклятый обвил её.
А у него - волосы мягкие, будто шёлк, и густые-густые - видела она. У него - глаза темны, словно из обсидиана выточены, и страшные-страшные, глубокие-глубокие. У него и скулы точёные, и плечи широкие, и руки сильные - да только кровь у него холодная.
Остался ей месяц и день - всего-ничего, сколько пережить-то? Холодный, страшный Змий - да только не слепой.
И по вечерам сидел дольше, чем должен был, и крови выпивал меньше, чем надобно ему, и смотрел на неё - будто бы и оптускать вовсе не хотел. Шли дни, и знала она, что вот-вот вернётся домой, а ежели поддастся влечению своему - навеки в змеином царстве останется.
Семь дней осталось девице в темнице - вот уж и родители за стенами плачут, вот уж и ждёт она того момента, когда врата он откроет и позволит ей со змеями его пуститься в пляс и дойти до её дома, до родного, любимого дома. Ещё совсем-совсем немного, и свободна, совсем чуть-чуть, и никакая сила не посмеет её тут задержать.
Семь дней - да только руки его на талии так горячи, и губ прикосновение к щеке - ритуально, как каждый вечер, - опаляет страхом. И пусть никогда не оставался он на дольше - сама ведь ухватилась за его плечи, сама потянулась к нему всем телом, прильнула, прижалась, поцеловала сама - и жаркие, тёплые кольца обвили её.
Один день девице остался до свободы, и родители за застенками рыдают да руки к ней тянут - но не выдержала она. Возлегла со Змием проклятым, и пальцы его, и губы, и руки - и мягкий шёлк волос. Ни жених её востроглазый, прекрасный, ни мольбы родителей за стенами - ничто её не удержало - поклялась она вечною Его быть, и осталась на века.
Только утром вдруг поняла, что чары то всё были змеиные, что проклята она теперь на века. Он и не смотрел боле - она всё мела полы, да завтраки готовила, и змеи крутились вокруг него, а она ревниво и шумно выдыхала воздух, отчаянно надеясь выбраться на свободу.
Но больше к ней рыдать не приходили - знали, поддалась Змию, больше не человек она - а змея.
***
Шли годы, и так и не отпустил он её. Так в немоте и жила - раз в семь лет, семь месяцев и семь дней обнимал он её, ласкал и целовал, а после забывал - опять прощалась она со своей страстной любовью, опять в одиночестве страдала. Уже и коса её алая темнеть стала, и глаза тускнели - в одну только ночь она оживала, вновь становилась такой, как прежде, и хоть и жила тут, не стареючи, да девичьего запала уже не хватало, и сердце болело, и о смерти молилась всё чаще - чаще, чем о свободе.
Но знала - как только умрёт, другая несчастнася придёт в этот дом, другая несчастная сдастся, не выдержит семь лет - и останется с Царём Змей навеки, пока смерть не настигнет её.
…Заходила к ней ведьма дикая - брошенная, изгнанная, старая, такая - коснуться страшно! Но не боялась красна девица дикой ведьмы - старушка жалела её, по волосам гладила, шептала тихо-тихо слова - что делать и как быть.
- Принеси мне яду сильного, - попросила она наконец-то. - Нет больше мочи терпеть…
- Да что ж ты, милая, кроме яду ничего найти не можешь? - покачала головой старуха. - Ах, да кровь бы ему свою дала - и смерть бы тебя настигла.
- Нет, ведьма, - покачала она головой. - Не могу я. Если я умру, если я свободная стану… То следующая сюда придёт и займёт моё место. Научи меня, ведьма, как его со свету сжить - вовек благодарна буду.
- Не сможешь ты, милая, - вздохнула старуха. - Сколько девиц уже у меня верное средство брали - и ни одна дело до конца не довела. Ни одна не дала ему выпить его…
- Ты только дай, ведьма! - воскликнула она. - А я уж знаю, что делать буду, знаю, как дальше поступить. Ты ж только дай…
Сжалилась над нею старуха - тонкие капельки дикого, отвратительного яда капнули на дно кувшина. Возблагодарила её девица - налила туда воды родниковой да подала Змию выпить, когда вернулся он вечером.
Сделал глоток, содрогнулся - и змеиный лик его спал. Проклят он, навеки проклят - вновь прорвался сквозь холодный образ тот прекрасный юноша, которого она так любила.
Поцеловал он её, обнял - ведь наступил седьмой день, и месяцев семь прошло, и семь лет с той поры, как в последний раз он целовал и ласкал её. А потом задохнулся от яду дикого, перевернул кувшин - только на донышке воды ядовитой и осталось, - захрипел и осел на землю.
И вновь увидала она очи его чёрные, и плечи, и скулы - вновь коснулась волос шелковистых, и голос бархатный вновь тревожил сны её.
Умер Царь Змей - да только недолго слёз хватило. Рванулась она к кувшину, испила то, что осталось - и пала рядом с ним, чувствуя, как страшная боль сжимает грудь её - но знала, что боль та не от того же, что яд выпила, а от того, что любила его все годы эти.
И слезинка последняя упала с её щеки - и разбилась стекляною каплей о пол.
И не видать ей больше солнца ясного, не видать жениха своего востроглазого - всё за змия отдала, и невинностью свою, и волю, и счастье…
Она распахнула глаза - но вокруг была только каменная серость дворцовых стен. Он дышал - такой же, как и в дикой, страшной сказке, только живой и не менее опасный, равно как и жуткий Царь Змей, которого так боялись в неведомом государстве.
Она знала, что надо бы бежать, да только мочи нет. Знала, что должна сорваться с места, рвануться вперёд, помчаться - искать мёртвого, - вот только не могла.
Он открыл глаза и смотрел на неё - долго и пристально. На фоне серого и кровавого он казался неистово бледным и уставшим, будто бы больше ничего в нём и не осталось, ни капли.
- Что ты наделала? - прохрипел он совсем-совсем тихо. - Неужели ты не понимаешь?
Она моргнула - что ж она могла такого сделать, чтобы вызвать в его голосе такую отчаянную злобу? Будто бы это она была Царём Змей - будто бы это она вызывала тихий шёпот Чтеца, заставляла книги оживать и медленно выползать этим диким словам…
- Ведь это ты читаешь истории, - прошептала Таня. - Тебя надо винить - а не меня. Почему они стали меняться так часто?
- Не читал я эту историю никогда! - Бейбарсов резко сел, придерживая её одной рукой. - А ты? Ты убила чтеца - значит, тут должен умереть другой, понимаешь ты это или нет?!
Она содрогнулась. Значит… Значит, заместо их, мёртвых в той реальности, здесь должны погибуть люди? Она не хотела и думать об этом, но правила Книг не менялись - Чтец предупреждал её, предупреждал не раз, да только они заигрались в странную и никому не нужную любовную историю, позабыв об осторожности.
Бейбарсов вскочил на ноги - будто бы хотел что-то отыскать, - широко распахнул двери и замер, воззрившись на Склепову, остановившуюся с той стороны.
Это была какая-то просторная столовая, в которой Гроттер, пожалуй, прежде не бывала - с серыми высокими стенами, с потолками того же цвета, и с одним огромным столом, на котором были расстелены одна за другой скатерти-самобранки. Гроттер смотрела на них устало и будто бы обезумело - значения не имело то, где они оказались, но…
Там, вдалеке, безжизненно поправлял скатерти Иван. Таня смотрела на него, будто бы на далёкую тень не менее далёкого прошлого - так и не проронила ни единого слова, а парень даже глаз не поднял, чтобы посмотреть на неё. Он больше не был её Ванькой - равно как она успела предать все идеалы, в которые они верили на двоих.
Но он был жив - и это самое главное.
…Склепова поняла всё без слов. Она отловила Валялкина за локоть - будто бы в очередной раз пытаясь показать ему, кого надо держаться, - а после как-то кривовато улыбнулась.
- Я думаю, пока вы будете тут разбираться в своих чувствах, ему могут помочь в Тибидохсе. Бейбарсов, шансы есть?
Глеб только неопределённо повёл плечами - ему было абсолютно всё равно, есть у Ивана шансы или нет. Он просто хотел, чтобы этот человек больше никогда не оказывался на пороге его дома, ни разу больше не пересекал тонкую, невидимую границу личной жизни. Глебу была нужна только его Гроттер - эта маниакальная, нездоровая привязанность давно уже чувствовалась в их отношениях, жаль только, прежде Таня так отчаянно пыталась её отрицать.
Сейчас она лишь молча, холодно наблюдала за тем, как Склепова бормотала телепортационное заклинание, как синие искры - некромажье вмешательство, - вплетались в красные потоки её магии, а после - как она с Ванькой растворялась в вихре магического портала, убегая от всех магических глупостей чтеца. Мало ли, что он мог сделать следующим, вдруг - уничтожил бы её жизнь, да и только?
А она не хотела. Она хотела быть счастливой, нормальной, иметь большую семью и воспитывать своих детей, а не стать в средневековом книжном королевстве какой-то служанкой или сжигаемой ведьмой.
Таня шумно выдохнула воздух и поплелась к противоположной двери, хватаясь за всё, что попадало под руки - чтобы удержаться на ногах. Она сама не знала, откуда в её теле взялось столько безумной, страшной слабости, не понимала, почему так подгибаются коленки - словно в ней не осталось и капли той смелости, что была в прежней Тане. Но…
Гроттер добралась до двери с огромным трудом - ей вдруг показалось, что все те три семилетки она и не спала ни разу в проклятой книге.
- Куда она ведёт? - спросила она у Глеба - недоверчиво и устало, обернувшись к нему будто бы за какой-то просьбой.
- Да в коридоры, только этажом ниже. Там лестница должна быть, - передёрнул плечами Глеб. - А что?
Она потянула за дверную ручку - устало, будто бы надеясь, что там таилось хоть что-то хорошее, - и с криком отскочила назад.
Страшный, истерзанный труп развалился на ступеньках - ещё свежий, но… Что ж это надо было делать с человеком, чтобы от него осталось такое?!
Есть хотелось немилосердно. Таня никогда не думала, что голод может быть до такой степени сильным - сковывать по рукам и ногам, будто бы страшными железными цепями, тянуть ко дну и душить, душить, душить! Когда она ела в последний раз? Вчера? Нет, вчера она только пила воду, но еды ей не досталось и крошки.