— Вероятно, когда-нибудь я смогу запомнить все ваши полные настоящие имена, однако если я попробую сделать это сейчас, то не запомню ничего, — сказала я. — Как вам показалась идея насчет воды?
— Не могу поверить, что мы об этом никогда не думали, — громко хохотнул Эмметт, — помогает выглядеть куда более естественно.
— Ага. Я в первый же день заметила, что никто из вас почему-то ничего не ест.
— Ты необычайно наблюдательна, — заметил Эдвард. На секунду я подумала, что это был комплимент, а потом осознала, что, скорее всего, он просто знает, что замечают другие студенты, а что — нет.
— Ну, я бы не стала слишком об этом задумываться, однако в тот день, когда я села вместе с Элис, это стало выглядеть очень подозрительно, — ответила я, — предполагаю, что обычно вы не садитесь рядом со случайными людьми.
— Да уж конечно, — еле слышно прошипела себе под нос Розали; я едва расслышала ее слова. Эмметт ткнул ее локтем в бок.
Переполненная столовая — не слишком подходящее место, чтобы спрашивать раздраженного вампира, что с ней не так, напомнила я себе, а Элис мягко перевела тему на то, как семью вампиров приняли обычные жители Форкса. Некоторые постарались быть дружелюбными — Эсме приглашали на пикники и все такое прочее — но у них не было близких соседей, сами они подобные мероприятия не устраивали, а Карлайл общался с людьми только по работе — с коллегами и пациентами. Со временем, как это обычно бывает, люди прекратили попытки подружиться с ними.
— Чтоб вы знали, Чарли относится к вам очень хорошо, — заметила я. Это, похоже, стало сюрпризом — даже для Эдварда.
— Ты не замечал? — спросила я его смущенно. — Даже когда ты встретился с ним лицом к лицу у меня дома — он ничего такого не думал? Не похоже на то, что он мог мне соврать насчет вас…
Эдвард моргнул, потом мягко, чтобы не привлечь странным звуком внимания окружающих, стукнул себя ладонью по лбу.
— Ну конечно, — сказал он, — разумеется.
— Что? — озадаченно спросила я.
— Белла, мне стыдно признаться, но я всегда думал о твоем отце, как о человеке, который не особо много думает, — сказал Эдвард. — Я обычно почти не слышал его вербальных мыслей — только изображения и ощущения, и то расплывчато. Я не смог бы сказать, что он думает о нашей семье, даже если бы стоял рядом с ним. Однако учитывая твою нечитаемость — это должно быть просто наследственное, вот и все. Теперь я понимаю, что должно быть он думает столько же, сколько и остальные люди, однако я не могу его четко слышать. Интересно было бы послушать твою маму! Что за сочетание признаков могло создать тебя и твой безмолвный разум!
— Так, — нахмурилась я, — ты считал, что он тупой?
— Нет, — быстро ответил Эдвард, затем поморщился и поправился: — Ну, не совсем так. Я просто не уделял этому внимания, — оправдывался он, пытаясь дать задний ход, — обычно я не пытаюсь направленно читать кого-то и особо ни к кому не прислушиваюсь.
— А когда ты вообще до этого с ним встречался? — спросила я.
— Мы вообще-то ходим за продуктами, — ответила Элис, — чтобы поддерживать легенду. Большую часть продуктов длительного хранения мы потом раздаем на благотворительных мероприятиях в Сиэтле в период праздников. Но было бы странно, если бы мы никогда не появлялись в супермаркетах, кто-нибудь мог бы заметить. И иногда мы появляемся и в других магазинах, покупая лампочки, одежду, запчасти для машин, музыку, и все такое. По крайней мере, один из нас, скорее всего, встречался с каждым жителем города, пусть даже мы с ними крайне редко разговариваем.
— Запчасти? Кто-то из вас механик? — спросила я.
— Это Роуз, — сказал Эмметт, нежно погладив жену по щеке. Она скорее ухмыльнулась, чем улыбнулась, однако приняла во внимание его жест и снова повернулась к столу.
Это, должно быть, смотрелось достаточно нелепо — самодовольная модель с руками по локоть в машинном масле, однако я не стала над ней подшучивать — с одной стороны, я не была уверена, что она меня за это не загрызет, и с другой — это прозвучало бы плохо и глупо.
*
Звонок возвестил о конце обеденного перерыва. Эдвард проводил меня на биологию, от его недавнего раздражения после разговора о душах не осталось и следа. Затем он пошел на свое место, а я присоединилась к Анжеле.
На полпути к своему месту я начала жалеть о том, что сменила партнера по лабораторной. Анжела была хорошей, да и как партнер по лабораторным тоже ничего, однако я не могла с ней поболтать в классе — и конечно, если я хотела, чтобы она меня услышала, мне нужно говорить достаточно громко, а при этом меня слышали бы и остальные. И мы все еще проходили анатомию клеток. Если бы у меня был способ обменять собственные митохондрии на шанс никогда больше не слышать о них от учителя биологии, который снова объяснял эту тему, я бы так и сделала.
Насколько хуже было Эдварду? Его образование было в несколько раз лучше, чем у человека, который сейчас рассказывал ему про строение клеток. Он ничего не забыл с тех пор, как в последний раз все это слышал; должна признать, скрепя сердце, что если бы сейчас провели быстрый тест на знание текущей лекции, то седьмую или восьмую часть от нее я бы не смогла вспомнить. И при этом он ходил в школу добровольно. Возможно, на уроках он просто думал о чем-нибудь другом.
Я задумалась, о чем он мог бы размышлять. Об акулах и коралловых рифах? О спряжениях глаголов на португальском?
Обо мне?
Итак, что я вообще собираюсь делать со всей этой фигней про души? Это настоящая проблема — если Эдвард считает, что души важны, а у вампиров их нет. Прежде всего, не думаю, что это полезно для его самооценки. Очевидно, что он любит и уважает Эсме и остальных членов семьи. Но тогда от его убеждений попахивает двуличностью. Как он может заботиться о вампирах и находить людей “скучными”, как сказала Элис, и одновременно думать, что смертные обладают некой потрясающей ценностью, которая превосходит все преимущества вампирской жизни и ради которой не жаль даже умереть? Если провести аналогию, то представьте, что я решила считать своей высшей ценностью желтый цвет, а потом бы начала подавать Чарли на завтрак бананы, яйца и тыквы, действуя так, словно Чарли, хотя он не желтый, важнее, чем желтые предметы, которым я перед этим из-за цвета присвоила наивысший приоритет.
Если Эдвард на самом деле верил в свои слова, почему он не уничтожил Эмметта в первый же раз, когда тот кого-то убил, ну или хотя бы не попытался это сделать? Если люди имеют более высокую ценность, чем вампиры, тогда любой вампир, который представляет опасность для человека, не должен существовать в независимости от того, умышленно он хочет повредить человеку или нет. Опасных собак усыпляют, даже если за ними нет никакой вины — просто потому, что они могут нанести вред людям — более ценному виду.
Эдвард мог верить в души, в их важность, в то, что вампиры не имеют душ — но его действия расходились с его убеждениями — исключая тот случай, когда он пытался решить, какой совет дать мне.
Было несколько способов это объяснить.
Первый: Эдвард на самом деле меня не любит и дурачит всю свою семью (включая Элис с ее видениями о нашем счастье), ну или они подыгрывают ему сознательно, и он по каким-то неясным причинам тщательно вводит меня в заблуждение, но при этом вечно так делать не собирается, или не хочет разбираться с последствиями, если после обращения я вдруг не воспылаю к нему страстью. Крайне неправдоподобно — слишком сложно, и нет явных мотивов для таких ухищрений.
Второй: Эдвард не понимает, что он действует вопреки своим словам насчет душ. Это более вероятно — в частности, это объясняет почему ему было неудобно говорить об Эсме как о бездушном создании, поскольку это показало бы несоответствие между его словами и поведением. Также это не противоречит другим объяснениям.
Третий: Эдвард мечется между эгоистичными и бескорыстными мотивами. Он искренне верит, что для Эсме было бы лучше умереть у подножия скалы, но в то же время считает, что для него самого лучше, что она стала бессмертным вампиром, который всегда может быть частью его семьи — раз уж его собственную душу спасти уже не удастся. Размышления о том, как он рад ее спасению, заставляют его думать о себе плохо, и, кроме того, “волшебная вампирская любовь” заставляет его сильнее беспокоиться о моем благе. Эта причина казалась правдоподобной, хотя и была основана на моем предположении о механизме отношений у вампиров, в котором я не была уверена.
Четвертый: Эдвард думает, что после обращения я сорвусь и начну убивать людей, и все эти штуки с душами были мягким путем посоветовать мне остаться человеком, вместо того чтобы сказать “Белла, любимая, я думаю, что ты, скорее всего, станешь убийцей”. Но ведь он изо всех сил старается мне не лгать (даже себе в ущерб).
Я прокрутила эти мысли в голове еще раз, выписала кратко несколько слов, чтобы по ним потом припомнить эти мысли (“Ложь, путаница, эгоизм, убийство” — я надеялась, что Элис не сумеет распознать смысл, если даже это увидит). Единственный способ узнать, что на самом деле двигало Эдвардом — это спросить его самого, но я подозревала, что это сочетание второй и третьей причины.
Биология завершилась.
*
На физкультуре было полегче, чем на предыдущем уроке (я чуть не рассмеялась, представив, что бы я сказала в декабре, если бы узнала, что буду так думать). Все мои мысли занимал Эдвард, но, по крайней мере, его не было в этом зале.
После того как я вытерпела целый час йоги и вышла из зала, Эдвард возник позади меня — четко по расписанию.
— Привет, Белла, — теплое приветствие.
Он уже совершенно забыл про субботний разговор?
— Привет, Эдвард.
— Ты не хотела бы сегодня опять к нам заглянуть? — пригласил меня он.
— Почему бы и нет, — ответила я. — Если ты уже отошел от того разговора про души и сейчас не прикидываешься.
— Нет нужды говорить об этом, — сказал Эдвард.
— Есть, — возразила я, — потому что я не понимаю причину, по которой ты не хочешь, чтобы я была вампиром. Я должна собрать всю информацию до того, как приму решение — вне зависимости от того, болит при этом голова у Элис или нет — верно же?
— Белла, — с мольбой в голосе произнес он.
— Извини, что привела Эсме как пример. Тебе будет легче, если мы будем говорить о ком-то другом? К примеру, о Розали? — предложила я.
Эдвард нахмурился:
— Я не хочу вести с тобой споры.
— Не обязательно нужно противостоять друг другу, — ответила я. — Но возможно — я же не знаю — кто-нибудь из твоей семьи придерживается таких же взглядов? Я могу обсудить это с кем-то из них.
Эдвард помолчал немного с задумчивым видом.
— Нет, — наконец сказал он, — но Карлайл знаком с моей точкой зрения.
— Он найдет время, чтобы сегодня поговорить на эту тему?
— Скорее всего, — буркнул Эдвард.
— Похоже, что тебе это не нравится. Почему? — спросила я.
— Я надеялся провести этот день с тобой наедине — сказал он, слабо улыбнувшись. — Хотя и сказал про “нас”.
— Ты все еще должен мне конец истории про акулу, так что мы с тобой еще поговорим, — напомнила я ему. Мы подошли к пикапу. — Собираешься ехать со мной?
— Ты могла бы пустить меня за руль, — предложил он.
— При твоей любви к скорости ты сломаешь бедную машину даже без аварий. А я люблю свой пикап.
— Я могу ехать помедленнее, для его безопасности, — рассмеялся Эдвард. — Хотя не уверен, что это ему поможет. Не похоже, чтобы эту штуковину выпустили в прошлом году, и, возможно, именно этот день она выбрала для своей смерти.
— Тогда считаю, что мне повезло, — сказала я, обходя машину и усаживаясь на пассажирское сиденье, — я ведь не смогу попасть в неприятности, пока ты рядом.
— Да, это плюс, — признал Эдвард, скользнув на водительское место и протянув руку за ключами. Я уронила их ему на ладонь, и он завел двигатель.
*
После истории про акулу, которую досказал мне Эдвард — и еще трех последующих — Карлайл пришел домой. Эсме метнулась к двери, чтобы поприветствовать его. Они выглядели и вели себя как молодожены, а не как давно женатая пара, и с моего ракурса — я сидела за обеденным столом — это смотрелось очень мило.
— Здравствуй, Белла, — сказал Карлайл, когда Эсме ушла вверх по лестнице, возвращаясь к свои делам. — Как жизнь?
— Отлично, спасибо, — бодро ответила я. — Если у вас есть немного времени, я хотела бы спросить у вас кое-что.
— Да? У меня нет никаких неотложных дел, — искренне ответил Карлайл. — Мы можем пройти в мой кабинет, если хочешь.
Я поднялась и проследовала за ним вверх по лестнице. Думаю, что слышала как Эдвард что-то сказал, однако слишком тихо, чтобы я смогла хоть что-то разобрать; и если мне действительно не показалось, то он хотел предупредить Карлайла, который внешне никак не отреагировал на его слова.
Кабинет у него был очень уютным. Как только мы сели, Карлайл спросил:
— Так что ты хотела у меня спросить?
— Эдвард рассказывал про наш с ним субботний разговор о душах? — спросила я.
— Нет, — нахмурил брови Карлайл, — а что случилось?
— По-видимому он считает, что у вампиров нет души, которая имеет очень большое значение, — ответила я, — хотя я не понимаю, как такое возможно. Всё, за что может отвечать душа, могут делать как люди, так и вампиры — вы можете думать, ваша память лучше моей, у вас есть моральные принципы. После того, как я все это выдала, Эдвард постулировал идею загробной жизни. Даже если я соглашусь с существованием загробной жизни, хотя это совсем не пустячное допущение — почему он верит в то, что у вампиров загробная жизнь как-то отличается от человеческой? Неужели существуют призраки вампиров, которые об этом предостерегают, и которых он не упомянул, или что-то типа того?
— И, — продолжила я, зная, что Карлайлу не составит труда запомнить все, что я говорю, — он не хочет больше об этом говорить, даже не желает просто дать ответ на мои вопросы. Я выбила его из колеи, когда в качестве примера привела Эсме. Если для кого-нибудь на самом деле лучше быть человеком и умереть в конце своей жизни, нежели жить потенциальную вечность в качестве вампира, то из этого следует — не подумайте, я с этим не согласна — что было бы лучше, если бы вы дали Эсме умереть, вместо того, чтобы обращать ее. Но не похоже, чтобы он действительно так думал. Он просто не хочет, чтобы я была вампиром. Он сказал, что вы не обращали никого, у кого еще была возможность жить обычной жизнью, по крайней мере, до сих пор. Я не знаю, кто обращал меня в видениях Элис, когда они еще были четкими; возможно это были не вы. Но если я останусь человеком, то в конце концов умру, поскольку это заложено в человеческую природу, смерть абсолютно неизбежна. И раз уж я не собираюсь оставаться человеком, нет очевидных причин ждать, пока я буду от чего-нибудь умирать, чтобы меня обратить. Эдвард в сущности сказал, что он хочет, чтобы я умерла ради спасения моей души, но не объяснил, что в ней такого, из-за чего стоило бы умирать.
Карлайл выслушал меня очень спокойно, хотя я закончила свою речь с большим жаром. Наконец он сказал:
— Могу предположить, что ты не из религиозных людей.
Я пожала плечами.
— Я просто замечаю отсутствие логики там, где ее на самом деле нет. Как в религии, так и во всем остальном. Лютеранец Чарли не ходит в церковь, да и Рене, я думаю, не ждет конца недели, чтобы сходить туда. Не думаю, что я религиозна.
— Ну, есть множество мифов и легенд, которые повествуют о том, что вампиры прокляты взамен на их бессмертие на земле, — сказал Карлайл, — плохая в них логика или нет, но точку зрения Эдварда не назовешь такой уж редкой, если, конечно, предполагать, что вампиры существуют.
— И Эдвард тоже так считает, да?
— На самом деле — нет, — ответил он, — Эдвард не верит, что для нашего вида вообще существует загробная жизнь.
— Но он думает, что она существует у людей. Думает ли он, что всем вокруг управляет божественная сущность?
— Он никогда не высказывал мнения ни в поддержку бога, ни в его опровержение, — сказал Карлайл, — но ты, возможно, заметила, что его религиозные убеждения достаточно расплывчаты.
— С учетом бога все становится еще менее осмысленным. У него нет причин автоматически уничтожать вампиров — тех, кто стал ими не по своей воле, и тех, кто хотел этого, хороших и не очень, живших одно десятилетие и тех, кому уже за тысячу, всех без разбора — вместо предоставления загробной жизни. Ведь не все из вас убивают людей? — спросила я.