А еще оказалось, что из памяти Маргарет выпали многие вещи, которые происходили с ней до четырнадцати лет. И правда, все, что она показала мне в первый раз, в своей бывшей комнате, было, по сути, нарезкой из коротких фрагментов. Теперь я смотрела полную версию фильма, и это было хотя бы любопытно. Хотя и не сказать, что приятно.
Так, к примеру, первый из ее несостоявшихся женихов лорд Уилтхэм действительно был старым извращенцем. Время от времени он приезжал навестить свою восьмилетнюю невесту, сажал к себе на колени и запускал руку под юбку. Маргарет смущенно сжимала ноги и пыталась сползти, но он держал крепко. Как же, стал бы он ждать, пока она превратится в девушку, оприходовал бы сразу после венчания. Если бы смог, конечно.
Или вот Джоанна – служанки шептались, что, умирая, она о детях даже и не вспомнила. Зато звала в бреду Хьюго. Ну что, нормально. Таких страдалиц во все времена хватает: бьет – значит, любит.
После переезда в замок Невиллов почти ничего нового уже не было. Маргарет просыпалась утром, и я знала: сегодня будет это, это и вот это. Хотя иногда путала последовательность дней. Уж слишком все было однообразно. Безумно хотелось перескочить эти годы, словно перелистать страницы уже прочитанной книги.
Наконец отражение доползло до знакомства с Джоном Брэкстоном. Я чувствовала себя, как будто играла роль в школьной постановке про любовь. Причем моим Ромео назначили совершенно не интересного мне мальчика, который, тем не менее, по ходу пьесы меня лапал и целовал.
Пока Маргарет гуляла с Джоном около замка, играла с ним в шахматы, танцевала, я иногда пыталась себе представить, как сложилась бы их жизнь, если бы он не погиб. Наверно, у них было бы штук пять-шесть детей. Джон к сорока годам превратился бы в копию своего отца, рано растолстев и облысев. Кстати, как и Мартин, который, судя по портрету, основательно обрюзг уже к тридцати пяти. Маргарет к тому времени, возможно, стала бы бабушкой и выглядела соответственно. В средние века женщины увядали рано. Краснолицый Джон с бычьей апоплексической шеей ходил бы на кухню щипать за бока служанок, в деревне подрастали бы несколько его бастардов…
На этом месте я обычно обрывала себя. Если человек мне не нравится, это еще не повод подозревать его в том, что бы такого плохого он мог сделать. Во всяком случае, в свои молодые годы он ни одного повода для этого не подал. Наоборот, выглядел вполне достойным и благородным молодым человеком. Сексуально озабоченный? Ну а что еще можно ждать от тинейджера, в котором бурлит гормон? Он еще вполне себя сдерживал.
Я пыталась убедить себя относиться к Джону без брезгливого раздражения, и это почти удавалось, когда они с Маргарет беседовали на латыни о религии или крестовых походах. Или когда он рассказывал о своих придворных обязанностях. Но как только они оказывались вдвоем, и его руки оказывались во всяких неожиданных местах, мне тут же хотелось выскочить из разомлевшей Маргарет и бежать бегом на край света. А поскольку это было невозможно, я пыталась представить себе вместо его рук совсем другие. Иными словами, мысленно изменить жениху с собственным мужем – не абсурд ли? Но получалось плохо.
Хуже всего мне пришлось, пожалуй, в те недели, когда Маргарет лежала в горячке после его смерти. Она была то без сознания, то спала, а я сидела в темноте и отчаянно скучала. Даже когда Маргарет была младенцем и спала большую часть суток, было не так тоскливо.
Потом был визит Роджера, кольцо. Дом Миртл. Несколько месяцев при дворе с чудесной Анной Клевской. Наверно, из всех, кого я встретила в XVI веке, она понравилась мне больше всех. Да, она была совсем не красавицей. Но в ней было что-то необыкновенно ясное, светлое, теплое – кстати, то, что отличало саму Маргарет. Настоящую живую Маргарет. И только такой придурок, как Генрих, мог не оценить чистоту и нежную прелесть своей четвертой жены.
И все же эти прекрасные месяцы были отравлены - пристальным интересом короля, отвращением, страхом. Я ждала момента, когда Маргарет должна была сделать свой выбор, чтобы как следует рассмотреть руины. Был ли это Акко? Но видение не попало в отражение так же, как мысли, чувства и сны. Маргарет просто сидела у окна и таращилась на кольцо, на играющую звезду астерикса. А потом сбросила накидку и забралась под одеяло. На следующий день Генрих начал облизываться на Кэтрин Говард.
================================================
Двенадцать рождественских дней 1541 года – тот момент, с которого начались мои прыжки в прошлое. Третий раз я в теле Маргарет танцевала на одном и том же рождественском балу, смотрела на Генриха в окружении бывшей и нынешней жен, на серьезную леди Марию и смешную рыжую леди Елизавету – копию отца. Гладила щенков, которых дала подержать Анна Клевская. Любовалась снегом за окном Хэмптон-корта.
Что-то было не так…
Нет, внешне не изменилось ничего. Но было какое-то странное чувство… Я не могла сказать, что оно не дает мне покоя. Оно просто было. Неоформленное, неясное, как прозрачный утренний туман. Я не понимала, чем оно вызвано, и это тревожило.
«И ожидание любви сильнее, чем любовь, волнует»[11], - вспомнилась вдруг строчка давно забытого стихотворения.
Какая еще любовь?! Вот только любви в этом мертвом царстве мне и не хватало! Кого тут любить, интересно?
Прошел январь, непонятное ожидание продолжало томить меня. Я пыталось объяснить его себе просто, обрезая бритвой Оккама[12] любые несуразные предположения. Еще два месяца – и появится Мартин. Как бы он ни был мне неприятен, это – возможно! – единственная моя дверь в настоящее. Если ничего не выйдет, я проживу еще почти два года и снова стану младенцем. И так без конца. Хотя, может, и нет. Может, сестра Констанс еще раз освободит меня и превратит в призрак. Уже навсегда. Или все-таки можно будет сделать еще одну попытку захватить тело Мартина? Фильм ужасов какой-то…
И все же это объяснение полностью меня не удовлетворяло.
К середине февраля я наконец перестала притворяться, что жду появления Мартина только в качестве теоретического средства передвижения.
Света, ты рехнулась, да?
Ну а как тогда объяснить это смутное томление, которое охватывало меня, когда я думала о том, что до первого марта осталось совсем немного времени? С чем еще это могло быть связано, если не с ним самим?
Я вспоминала о Тони – и это была грусть и боль. Увижу ли я его снова? Сколько мы были вместе – в общей сложности и девяти месяцев не набежало. Слишком мало… И эти мои мысли о Мартине – я чувствовала себя так, словно уже изменила мужу.
Наконец этот день настал. Мрачным холодным утром Маргарет шла по галерее. Когда ей встретился довольный Калпепер, я мысленно хмыкнула: «Коты прилетели!». А ведь если б Маргарет сделала другой выбор, вполне возможно, именно она стала бы пятой женой Генриха. И назначала бы свидания в своем туалете Мартину Кнауфу. Ну, и, соответственно, окончила бы свои дни так же – на плахе. И мы с Тони не появились бы на свет.
Final countdown[13]. Кэтрин позировала Гольбейну, нетерпеливо ерзая в кресле: то ли от переполнявших ее эмоций, то ли после ночных радостей было больно сидеть. Фрейлины чинно скучали над рукоделием и жались к камину – от окон тянуло холодом. Только Джейн Болейн довольно улыбалась, вышивая в углу. Маргарет в тот момент почувствовала странное смятение, ей стало трудно дышать – Мартин уже шел по коридору. Но со мной-то что происходило? Почему у меня темнело в глазах от волнения?
Маргарет встала, пошла к двери, игнорируя молчаливый вопрос Джейн. Вышла в коридор – и столкнулась с ним. Их глаза встретились. Маргарет прошептала: «Джон…» и сползла по стене. Мне не было никакого дела до Джона и до сходства с ним Мартина, но меня словно захлестнуло горячей волной. Маргарет отключилась, и я вместе с ней погрузилась во тьму.
Пробормотав невнятное немецкое ругательство, Мартин осторожно похлопал ее по щеке. Потом еще раз, уже сильнее. Его рука скользнула по ее шее, пару секунд помедлила на груди.
- Эй, кто-нибудь! – крикнул он, но ответа не дождался.
Возможно, он хотел пойти за помощью, но тут Маргарет пришла в себя. Мартин помог ей подняться и повел по коридору к ее комнате. От руки, которой он поддерживал Маргарет, разливалось жгучее тепло. Это было мое ощущение – не Маргарет, потому что шло не от тела, а от мыслей.
Она шла по коридору, не глядя на Мартина. Но это было и не обязательно. Он был таким же, как и прежде. Поношенное немецкое платье серо-коричневых оттенков с множеством разрезов, черный плоский берет с тусклой пряжкой, башмаки «коровья морда»[14], сума на поясе. Прямые волосы, подстриженные не модной уже прической «кольбе» с короткой челкой, закрывали шею. На портрете, который я нашла в интернете, у тридцатипятилетнего Бернхарда была довольно длинная борода, но в молодости он брился гладко. Сочетанием светлых волос и карих глаз, не слишком изящными чертами лица: крупным носом, тяжелым подбородком, широкими скулами – Мартин действительно напоминал Джона Брэкстона. Но по сравнению с жизнерадостным двадцатилетним юношей он выглядел изрядно побитым жизнью (и пороками?) мужиком.
Мартин вызывал у меня антипатию с… в общем, с этого же самого момента, когда наша встреча произошла впервые. Мало того, что мне никогда не нравился такой типаж, он и сам по себе был довольно неприятным типом. Была в нем какая-то холодная наглость, не трусливая, как у Калпепера, а идущая от ощущения вседозволенности. Он сколько угодно мог прикидываться бедным ремесленником, но было очевидно: это всего лишь маскарадный костюм.
Мартин производил впечатление человека, который привык брать свое, добиваться желаемого любой ценой, перешагивать любые преграды и отбрасывать без сожаления ставшее ненужным. То, что он смиренно мыл кисти для Гольбейна, было для него всего лишь прихотью, игрой, которую можно закончить в любой момент.
Я не раз задумывалась о том, действительно ли Мартин любил Маргарет, хотел вернуться, жениться на ней? В той книге, которую я нашла в интернете, было написано: ходили слухи, будто в Англии он был влюблен в некую придворную даму, но не смог на ней жениться, поскольку она умерла. Имелась ли в виду Маргарет? К тому же этот слух мог запустить и сам Мартин в качестве отмазки от женитьбы: отстаньте от меня, я скорблю по своей вечной любви. Ведь летописи Баден-Дурлаха о супруге маркграфа Бернхарда IV не упоминают. Хотя нет, у наследника такой номер не прошел бы, у его холостого статуса должно быть другое объяснение.
И вот Маргарет шла по коридору рядом с ним, а я при этом волновалась, как девочка на первом свидании. Все это уже было со мной. Недавно. В реальной жизни. Не в прошлом – в настоящем.
Промелькнуло в памяти: Стэмфорд, ясный теплый вечер, мы с Тони идем по узким улицам, иногда задевая друг друга руками, и каждое такое прикосновение – как разряд тока. Короткие взгляды, которые мы бросаем друг на друга, тут же отводя глаза. Беспричинные улыбки…
Прости меня, Тони, прости, но я ничего не могу с собой поделать! Кажется, я влюблена в него по уши – хотя он мне совершенно не нравится! Как объяснить это: я люблю тебя – но влюблена в него? Откуда эта внезапная страсть к человеку, который до сих пор не вызывал у меня ничего, кроме неприязни? И что мне теперь делать?
Впрочем, сделать я ничего и не могла. Маргарет все уже сделала когда-то. Но как мне справиться с этим ненужным, непонятным и неприятным чувством? Теперь мне было ясно, что же происходило со мной в эти два месяца. Я действительно ждала Мартина. Скрывала это от себя – и ждала.
В своей комнате Маргарет весь день бесилась и лила слезы, потому что Мартин напомнил ей о Джоне. Это был тот редкий случай, когда ее слова или действия позволяли мне выплеснуть наружу свои собственные эмоции.
Вечером Мартин пришел к ней. Маргарет говорила с ним сухим, раздраженным тоном, а я… Если б я могла хоть что-то сказать или сделать сама! Кто знает, может быть, я бросилась бы ему на шею с дурным воплем: «Ваня, я ваша навеки!». Конечно, я знала, что и так будет все, но ждать три с лишним месяца… Я и так слишком много ждала в последнее время.
День за днем, день за днем… Мартин, судя по тому, что я о нем уже знала, да и по его поведению, был опытным мастером съема. Сообразив, что произвел впечатление, пусть даже не сам по себе, а навевая некое воспоминание, он забросил удочку. Пришел тайно, рискуя своей и ее репутацией, выказал интерес и сочувствие, сообщил о себе нечто загадочное и удалился, прервав разговор на полуслове. А потом сделал вид, что этого самого ночного разговора не было. Вообще ничего не было.
Какую девушку это не зацепит, хотя бы краешком? Когда Мартин понял, что рыбка на крючке, он стал, как называют это современные пикаперы[15] и психологи, пинговать: напоминать о себе. Все эти якобы случайные встречи в коридорах и переходах дворца, вежливые поклоны с непроницаемым лицом, мимолетные взгляды… И когда Маргарет спросила Гольбейна о его ученике, художник – я нисколько в этом не сомневалась – доставил вопрос по назначению: да ты парень не промах, леди интересовалась тобою. А тут еще новость об очередном престарелом женихе…
Gotcha[16]!
Все это я видела и прекрасно понимала. И все это было мне безразлично. Любовь, как говорится, зла, а козлы этим пользуются. Только это не было любовью ни разу. Если кратко, меня тянуло к нему, как магнитом. Словно я вдруг разглядела то, что раньше никогда не видела. Но ведь не было же в нем ничего, что было бы мне незнакомо. Или… было?
Мартин писал миниатюру, которая должна была отправиться в Лиссабон. Маргарет сидела перед ним с грустным видом – я помнила ее страх перед грядущим замужеством и тайную надежду на то, что жениху не понравится портрет. Ее чувства уже пошли в рост, робко пробиваясь, словно подснежник сквозь сугроб. А я во время сеансов думала о том, что из всех мужчин, с которыми Маргарет имела дело, сэр Грегори был самым достойным. Неизвестно, как сложилось бы у нее с Джоном, но пожилой дипломат наверняка стал бы ей верным другом и заботливым мужем. Если бы только она не бросилась с головой в любовный омут. Да, он был бы для нее наилучшим вариантом. Для нее – но не для меня.
Три весенних месяца пролетели мгновенно, при этом каждый день тянулся медленной пыткой. Теперь уже и Маргарет томилась от смутных желаний, хотя нескромные ласки Джона когда-то подвели ее лишь к границе пугающего, запретного, но такого притягательного мира. Ее тело и мои мысли наконец-то оказались в гармонии.
После заочной помолвки, о которой Маргарет узнала из письма отца, приехал Роджер - чтобы отвезти ее на лето в Скайхилл. Они выехали из дворца рано утром, и я подумала: если бы Мартин не предложил Маргарет написать ее портрет, сама бы она ни за что не осмелилась попросить его. Роджер бурчал без конца: как ты посмела, без разрешения отца, посторонний мужчина, ремесленник. Маргарет молчала. Мартин ехал поодаль, делая вид, что ничего не слышит.
Я словно листала расписание поездов и считала станции, которые предстояло проехать. Вечер на постоялом дворе. Приезд в Скайхилл. Ночной разговор с призраком Джона. Первый сеанс позирования для портрета…
А вот, кстати, во время визита Джона в этот раз я ничего не увидела и не услышала, словно Маргарет разговаривала сама с собой. Означало ли это, что встреча произошла лишь в ее воображении? Или же призрак Джона явился ей в том особом чувственном мире, который был мне доступен лишь тогда, когда мы были единым целым?
Я знала, что с того момента, когда Маргарет с Мартином обменяются долгими взглядами, говоря друг другу «да», до времени «Ч»[17] останется еще почти месяц. Сестра Констанс не зря предупредила меня, что я смогу перебраться в тело Мартина, лишь когда Маргарет впервые испытает наслаждение от близости, да еще и одновременно с ним, что произойдет нескоро. Уж я-то могла понять: Мартин делает все возможное, чтобы этого не случилось. Он исправно наслаждался сам и пытался доставить определенный минимум удовольствия ей, но не более того. Вот такое вот у него было ars amandi[18].