– Тридцать, – поколебавшись, ответил Луис, – а тебе?
– Двадцать восемь, – пират весело ухмыльнулся, – ну, ты, и правда, чуть постарше. Но не думаю, что это что-то меняет. И потом…
Оглядевшись и убедившись, что вокруг пустынно, он толкнул Луиса в какую-то расщелину между двумя деревянными складами и поцеловал в приоткрытые от удивления губы.
– … мне нравится звать тебя так, – прошептал он минутой позже, с трудом разорвав поцелуй.
– По-моему, мы оба сошли с ума, – пробормотал Луис, обнимая его за шею и прижимаясь щекой к его щеке.
Домой они вернулись спустя пару часов, предварительно убедившись, что восьмипушечный барк «Кельтика», которую Левассер со свойственным ему пафосом и любовью к грубым шуткам переименовал в «Гневного ангела», в пристойном состоянии и ремонт требуется небольшой.
Луис здорово устал. Лишь переступив порог спальни в домике Сейши, он со стоном облегчения повалился на постель.
– Да, я надеюсь, что это корыто все же встанет на воду, – блаженно ухмыльнулся Левассер, стаскивая сапоги и швыряя в разные стороны, – хотя Оллонэ бы на нем не поплыл даже под угрозой смерти. Побрезговал бы.
– Это ведь твой учитель? – неуверенно произнес Луис, расстегивая жилет. – Я читал, что ты плавал с ним почти десять лет.
– Смотри-ка, я герой книжки, – Левассер весело ухмыльнулся, появляясь из соседней комнаты с полным подносом закусок, фруктов и вина, – вот уж не ждал никогда.
– И как там было? – Луис с любопытством уставился на пирата. – Как ты вообще к нему попал?
– Оллонэ захватил корвет, на котором я плыл, – Левассер неловко дернул головой, словно воспоминания не были для него особенно приятны, – перебили почти всех, кроме пары-тройки матросов, пожелавших присоединиться к команде. Ну и меня… думаю, капитан просто истосковался в одиночестве.
– Так это правда! – вырвалось у Луиса. – Ты был… – он запнулся, покраснев.
Левассер пожал плечами, наливая вино в серебряные кубки.
– Ну да. Это все равно невозможно было бы скрыть. Да я и не старался особо. В конце концов, я многим был обязан старому ублюдку. Он, конечно, взял свое, причем поначалу против моей воли, но и дал мне многое. Научил всему, что я знаю. Драться, прокладывать курс, воевать… ну и постельным делам… всему этому я научился у него. Тебя это смущает? – спросил пират, пристально глядя в глаза Луису. Тот медленно покачал головой, слишком потрясенный этим признанием.
– Нет, Лив. Меня вряд ли сможет смутить что-то подобное, – Луис хрипло вздохнул, собираясь с силами, – ведь и я…
Левассер протянул ему полный кубок, взял себе второй и сел в кресло, стоявшее напротив постели.
– Я это сразу понял, – спокойно сказал он, – то, как ты поначалу пересиливал себя, зажимался. Когда сам проходишь через такое, знаешь… Кто бы ни делал это с тобой, твоего желания там и близко не было. Кто это был?
Луис опустил голову, пытаясь скрыть выступившие слезы стыда и застарелой боли. Прошло какое-то время, и ему пришлось сделать солидный глоток из кубка, чтобы решиться заговорить об этой постыдной тайне.
– Мой отец, – сказал он, словно выплюнул нестерпимую горечь, – у него было ещё четверо детей, кроме меня. Но…
Левассер наклонился и положил руку ему на макушку, нежно вороша волосы.
– Но делал он это только с тобой, – глаза француза сверкнули. – И продолжалось это годами…
Луис кивнул. Он был так истерзан постоянными мыслями и страхом, что его позор откроется, что теперь не чувствовал ничего, кроме усталости и ощущения грязи на губах.
– Да. Вначале он делал это сам… – Луис поднял голову, безразлично глядя в окно, – потом, когда я подрос, стал приглашать своих друзей. Разумеется, самых близких, с которыми делил свою поганую склонность. Потом… спустя годы, когда я собрался жениться и покончить с этим кошмаром… он… он послал письмо моей невесте. Анонимное, в котором рассказал ей обо всем, что делал со мной. Но представил это так, словно я сам… словно я хотел этого. И приходил к нему… Описал особые приметы… родинку… шрамы… то, как я ему… его… ублажал… Я вернулся домой и успел бросить ему в лицо, что Летисия… что моя невеста не приняла всерьез это письмо и мы все-таки поженимся. Его хватил апоплексический удар… Но она ушла… Лив… я рад, что она ушла… лучше было так…
Левассер поставил кубок на пол у кресла и перебрался на постель, к Луису.
– Иди сюда, Лу, – мягко произнес он, – иди ко мне.
Луис стиснул зубы, уткнувшись лицом в рубашку пирата. Слишком много лет он держался, пряча под маской высокомерия, холодности и жестокости отчаянную боль изнасилованной, растоптанной души. Он не хотел показывать свою слабость, и никогда не показывал её, всегда держался до последнего, даже испытывая настоящий ужас. И вот, теперь не было нужды держать в себе свою боль. Луис глухо застонал, и это было даже не рыдание, а вой измученного зверя.
– Больше никто не причинит тебе зла, – сказал Левассер, тихо гладя его вздрагивающие плечи, – Богом клянусь и всем святым, что есть в этом мире, пока я жив, никто не причинит тебе боли.
Он обнял Луиса, зарывшись лицом в его волосы. Его голос журчал мягко, проливаясь бальзамом в истерзанную душу злосчастного испанца.
– Завтра куплю провизию, одеяла, поедем, куда захочешь. Это было первое, что я сделал, когда поставил корабль на свою первую стоянку. Это самое лучшее, что можно сделать, чтобы расстаться с прошлым. Просто откинуть его, как поношенное тряпье. Пусть Кейдж принимает желающих, а мы с тобой на пару дней поедем, куда пожелаешь. Остров большой, здесь много интересных мест.
Луис поднял голову, глядя ему в глаза.
– Это любовь или жалость? Если вдруг… мне не нужна твоя жалость, Лив.
Левассер усмехнулся, обнажив белые, чуть выступающие клыки.
– Посмотри на меня, как по-твоему, я способен на жалость?
Луис вымученно улыбнулся.
– А на любовь?
Левассер погладил его по светлым волосам.
– Знаю только одно, впервые за долгое время мне с кем-то действительно хорошо. Так хорошо, как никогда не было. Наверное, надо было умереть по-настоящему, чтобы…
Он вздрогнул, глаза чуть расширились. Луис дернулся от неожиданности. Левассер медленно разнял объятия, легко вскочил на ноги.
– Лу, ты помнишь, чтобы солнце восходило или наступала ночь? За все то время, что мы с тобой… ты помнишь? – в голосе пирата было нечто такое, от чего Луиса прошиб холодный пот.
Он покачал головой, всё ещё ничего не понимая, слишком во власти облегчения, испытанного мгновения назад.
– Что ты хочешь сказать?
Левассер помог ему встать и увлек за собой на балкон. Темное багрово-серое небо нависало, казалось, над самой землей и кромкой моря, видневшейся вдали, за скалами. Лишь у горизонта тянулась зеленая полоса – последний луч заходящего солнца. Луис непонимающе смотрел на темную стрелу маяка, видневшуюся из-за угла дома.
– За все время, что мы здесь, я не помню ни рассветов, ни закатов, ни ночей, – Левассер говорил с трудом, ещё плохо осознавая кошмарное открытие. – Всё время лишь это красное небо. Ни холода, ни жары, только эта проклятая духота. Вот и сейчас. Уже должно было стемнеть…
Он с силой сдавил виски, глядя в багровое, словно кровоточащее небо. Затем перевел взгляд на море.
– Ни единого корабля на горизонте за все недели! Никаких перемен здесь. Улицы почти пусты. Будь я проклят, парень, если это та Тортуга, которую я знал! – Левассер повернул к нему побелевшее лицо.
– Ты хочешь сказать, что мы в Аду? – спросил Луис, голос его прозвучал так спокойно и ровно, что Левассер вздрогнул. Схватив любовника за руку, он притянул его к себе и обнял, прижав так крепко, что тот протестующее застонал. Но пират лишь слегка расслабил объятия, зарывшись лицом в мягкую золотистую шевелюру. Затем поднял голову.
– Пусть даже в Аду, – медленно произнес Левассер, глядя в багровое небо, – если ты будешь рядом со мной, Лу.
Луис провел ладонью по его волосам, прижался лбом ко лбу пирата.
– На этот счет ты можешь не беспокоиться, Лив, – сказал он, глядя в серо-голубые глаза, – я буду рядом с тобой, пусть даже в Аду. И этот Ад я предпочту Раю без тебя.
Он не без труда высвободился из объятий Левассера и отошел к резным перилам балкона. Он не хотел показывать слезы, это было слишком для него, и без того он достаточно открылся перед этим, в сущности, чужим человеком. Подождав, пока Луис немного успокоится, пират подошел к нему и обнял, поцеловав в затылок.
– Не знаю, что здесь творится, – сказал он, глядя на темный силуэт корабля, шедшего на всех парусах к острову, – в Аду мы или где-то ещё. Держись рядом со мной, малыш, не отходи далеко.
– При одном условии, – Луис улыбнулся.
– При каком? – спросил пират, обнимая его за плечи.
– При условии, что ты научишь меня драться, – отозвался Луис, осторожно располагая свою руку на его талии.
…Он очнулся от короткого мучительного забытья. Вопли за стеной становились все слабее, удалялись. Костерок у его ног почти погас. Вытянув пробку из горлышка меха, Луис сделал глоток горькой воды, от которой голодный желудок скрутили болезненные спазмы. Поток воспоминаний был уже не таким сильным. Луис свернулся клубочком в углу, вслушиваясь в затихающий вой. День близится, а значит, он сможет идти дальше, быть может, сумеет отыскать место, где будет в безопасности от этого кошмара. Может быть… а может быть, и нет. В голове его всплыли строчки, когда-то прочитанные в Библии. Тогда он не понял их значения, но теперь понемногу до него добирался весь смысл этих страшных слов.
– И Ад следовал за ним… – прошептал Луис, устало глядя на алые сердитые глазки непрогоревших углей.
========== 5. ==========
Левассер закончил промывать раны и перевязал самые глубокие обрывками рубахи, смоченными в воде, смешанной с полынным соком. Немного полыни росло на обочине тропы, по которой он поднялся в пещеру. Левассер автоматически выдернул кустик и сунул в сумку, висевшую на боку. Шляясь по всему миру, он успел немного научиться всякому, в том числе узнать, какие травы для чего годны. Растертыми в кашицу листьями полыни он протер тело и кожу головы, помня, что это помогает от кровососов. Затем бросил немного в жестянку, в которой кипятил воду. Это должно было хорошо очистить и обеззаразить раны.
Когда-то Оллонэ, его злой гений и наставник в пиратском ремесле, обучил его не оглядываться назад и всегда смотреть в лицо своим страхам. Это была хорошая наука. Левассер научился не жалеть ни о чем, но идти вперед, к тому, чего желал, жаждал. Он не жалел о том, что решился на это путешествие в самые глубины Преисподней. Ему, никогда не любившему и узнавшему любовь лишь за гранью смерти, было теперь всё равно, что будет с ним самим. Но при мысли о том, что его Луис, его мягкий и изнеженный Луис пройдет через муки, подобные его собственным, ему становилось так худо, что даже горечь полынного питья не ощущалась на языке.
Он снова взялся за осколок обсидиана, служивший ножом, обмакнул его в настой, и принялся аккуратно срезать подсохшую корку на руке. Время от времени он слизывал кровь, сочившуюся из ран, и поражался её сладости.
…Дни текли без ночей, память иной раз отказывалась подчиняться, и двое влюбленных забывали, где они и кто они. Обычно происходило это в те мгновения, когда усталые и измотанные, они уединялись в домике Сейши. Левассер контролировал ремонт корабля и набор команды, который двигался медленно, но двигался. А так же обучал Луиса фехтовальным хитростям, и это было ещё сложнее и медленнее, потому что изнеженный испанец с трудом усваивал военную науку. Но в пику собственной слабости Луис Рамон готов был отрабатывать удары и приемы столько, сколько это было нужно. Бывало и так, что иной раз он в буквальном смысле слова падал с ног от усталости и изнеможения. Тогда Левассер отводил или относил его в дом и они, утомленные до крайности, засыпали обнявшись, не имея сил для занятий любовью.
Пробуждения же были слаще всего. Пират почти всегда просыпался первым и будил Луиса поцелуями. Ему нравилось смотреть, как тот сладко потягивается и жмурится, и улыбается сонной улыбкой.
– От тебя скоро только кости останутся, – говорил Левассер, осторожно проводя по исхудавшему, подтянувшемуся телу любовника, – надо бы сегодня сходить к мяснику, взять побольше мяса. Ты же кроме фруктов и сладостей не ешь ничего.
– Я не очень большой охотник до мяса, – пожимал плечами испанец, – иногда разве что. А фрукты просто люблю.
– Фрукты говоришь, – ухмылялся Левассер, стаскивая с него штаны и невежливо прихватывая за яйца. Луиса всегда смущала его готовность к самым откровенным и бесстыдным ласкам. В такие моменты испанец закрывал лицо ладонями, чтобы скрыть пылающие щеки. А Левассер откровенно забавлялся и наслаждался его смущением и удивлением. Для него это было одним из самых сильных удовольствий – ласкать того, кто был теперь ему дороже жизни.
Они занимались любовью неторопливо, даря друг другу всю страсть, нежность, всё, что до сих пор не решались никому открыть. Но куда больше для них имело значение просто видеть друг друга…
Левассер кончил срезать корку и углубил несколько подживших ранок. Боль помогала ему сосредоточиться, вспомнить недостающие фрагменты из того, что было до его пребывания в Пустых Землях. Он должен был вернуть это воспоминание. Должен был понять, что произошло на берегу моря. Мгновение за мгновением он возвращал в памяти события дней, едва сдерживая желание разбить себе голову о стену. Но тогда Луис остался бы здесь навечно…
…Они почти не разлучались в те дни. Луис, если не тренировался и не помогал ему с набором команды и распределением, сидел неподалеку и рисовал углем на сероватой бумаге, которую ему добыл Левассер. Ему нравилось рисовать, это занятие помогало ему успокоиться, сосредоточиться. А больше всего он любил рисовать Левассера: в профиль, в фас, в пол-оборота, в разных ракурсах. И получалось у него просто замечательно. Настолько хорошо, что казалось, будто сам Лив смотрит с картины. Правда, подобные картины он делал только дома.
– Ты большой мастер, – говорил ему Левассер, позируя в постели со своей обычной грубоватой и развратной вальяжностью, – отвезу тебя в Париж или в Мадрид. Там будешь жить в роскоши и рисовать красивых сучек и их жирных мужей.
– Мне и здесь неплохо, – пожимал в ответ плечами Луис и улыбался своей чарующей улыбкой, – к тому же там не будет тебя.
Обычно подобные беседы заканчивались поцелуем, а то и жаркой любовной схваткой. А изрисованные листки оказывались раскиданными по полу спальни. И всё-таки один рисунок Левассер оставил себе, тот, где был изображен он сам, голый, лежащий на постели, а подле него Луис. Рисовальщик нарочно изобразил себя спиной и грубыми неровными мазками. В сравнении с четкой детальной прорисовкой Лива изображение его любовника казалось призрачным, словно сам художник до конца не мог поверить в эту связь. Но это была единственная картинка, на которой они были вдвоем. И Левассер таскал её повсюду, свернув вчетверо и сунув в кожаный кошель, что висел у него на шее вместо ладанки.
– А если её найдут? – вздыхал Луис, устраиваясь поудобнее в объятиях любовника. – Что тогда, Лив?
– Ничего, – пожимал плечами Левассер, – моей власти и силы хватит, чтобы защитить тебя от кого и от чего угодно, малыш.
– Даже в Аду? – улыбался Луис.
– Даже в Аду, – кивал пират, целуя свое сокровище.
…Он плохо помнил, что произошло в то утро. Они утомились так сильно за прошедший вечер и ночь, что утром с трудом продрали глаза. Левассер укрыл просыпающегося, ещё невменяемого любовника простыней и подошел к окну. Небо было все таким же багрово-серым, в огненных сполохах.
– Лив, ты куда? – сонно окликнул его Луис, подняв с подушки растрепанную голову. Левассер с трудом подавил желание накинуться на это золотоволосое чудо, но нужно было идти. Сегодня ставили новую мачту, и он хотел лично проследить, чтобы всё было как надо.
– Скоро вернусь, – сказал он, наклонившись, чтобы поцеловать приоткрытые губы любовника, – ты пока отдыхай.