– Ладно, – Луис сладко потянулся, так, что простыня сползла, открывая гибкое стройное тело. – Только возвращайся побыстрее.
Левассер ухмыльнулся и вышел в самом прекрасном расположении духа.
День тянулся почти бесконечно. Мачту установили и закончили смолить борта. Матросы весело переговаривались, обсуждая, каких девчонок заказать в борделе и умения каждой из них в отдельности. Левассер переговорил с Кейджем, который был назначен квартирмейстером на «Ангеле», и тот словно бы невзначай заметил, что ребята за ним в огонь и воду, но на его спутника это не распространяется.
– Это уже не ваше дело, – резко ответил Левассер, которого взбесили намеки Кейджа, – если кому-то не нравится ходить со мной, так я не держу.
– Ну, тут дело такое, – поморщился Кейдж, явно заставляя себя говорить напрямую, – тут такое дело, капитан, скучно некоторым молодым ребятам, бабы приелись. Вот и решили втихаря капитанского любимчика попробовать, больно гладкий да сладкий. Вчера вечером Бобби Барнс услышал, как сговаривались четверо, что служили на «Морском черве» под Черным Крэйгом. Он и сам там служил, но он парень неплохой и в делишках Крэйга не участвовал… ну ты помнишь, в тех, с живым товаром. В общем, не вижу я их здесь сейчас, ты бы пошел, проверил, что там с этим парнем.
Левассер уже не слышал последних слов. Он бежал так, как никогда не бегал за всю свою жизнь. Сердце выскакивало из груди, и в глазах мелькали красные точки, он мчался, задыхаясь, не сбавляя скорости, пока не ворвался в дом.
– Лу, где ты? Лу, ответь! – севший голос плохо ему подчинялся.
Спальня была пуста. Сам не свой от тревоги, Левассер выбежал на балкон. Отсюда открывался вид на заброшенную часть пляжа, широкой песчаной косой уходившую в море. Остроглазый пират различил вдали несколько фигурок, и сердце его едва не остановилось. Вне себя от ярости он выпрыгнул прямо на ступенчатую тропу, поднимавшуюся к пляжу, и неудачно приземлился, разбив колени. В ушах шумело, и каждый шаг давался с огромным трудом.
Дальше было безумие. Он почти не осознавал, что делает, увидев полураздетого, окровавленного Луиса на песке и четверых, рвущих на нем остатки одежды. Одному свернул шею голыми руками, ещё на одного налетел и с наслаждением ощутил чужое горло под зубами, струю крови, фонтаном бьющую в рот. Третий и четвертый с криками бежали вдоль берега, их он убил, метнув один за другим два ножа, свой и одного из убитых ранее.
Луис лежал неподвижно. Тоненькая струйка крови вытекала изо рта, а в груди торчал всаженный до половины матросский нож. Видимо, пырнули его в пылу ярости и злобы, поняв, что дельце сорвалось. Левассер тяжело рухнул на колени, не имея сил даже стонать. Огромные светлые глаза смотрели на него с каким-то испугом и недоверием.
– Лив… – едва слышно произнес Луис. Глаза его закрылись, и с губ слетел последний вздох…
– Нет! Матерь Божья, Господи, нет!
Левассер рухнул на колени, задыхаясь от дикого отчаяния, подсунул руки под неподвижное тело, попытался приподнять. Боль полоснула по разбитой ноге, но он даже не обратил на неё внимание. Куда сильнее болело сердце, разрываясь на куски.
– Луис, говори со мной! Посмотри на меня!
Как-то удалось усадить Луиса, оперев о поднятое колено и придерживая за плечи. Голова его шатко клонилась вбок. Левассер завыл от горя, уже не в силах бороться с ним, не надеясь ни на что. Он мог лишь звать злосчастного испанца, покрывая поцелуями посиневшие губы, и проклиная себя за то, что оставил его без присмотра.
«Если ты умрешь, я умру следом…»
«Ты – гибель моя, Оливье. Ты – гибель моя!»
«Мне хорошо только с тобой. Я просыпаюсь и знаю, что ты рядом. И я спокоен»
В памяти всплывали ладони, обнимавшие его лицо, жаркие губы, целовавшие его, нежная чуть лукавая улыбка. Их первая встреча на берегу, когда он открыл глаза и увидел прекрасное лицо, склоненное над ним в багровом сумраке. Ему показалось тогда, будто ангел сошел с небес.
– Очнись, посмотри на меня, Лу! – по щекам Левассера покатились слезы. – Боже, если ты есть, не отнимай его у меня!
Ему казалось, что жестокая рука выпотрошила его, вывернула наружу. И некому было обнять его, успокоить. Луиса больше не было, и при мысли об этом Левассеру хотелось лечь на песок и умереть по-настоящему. Попасть куда угодно, в любой Ад, где не было бы памяти о человеке, ставшем для него всем. Он укачивал Луиса в объятиях, баюкая его, словно надеясь, что испанец проснется, откроет глаза и встретит его своей полудетской улыбкой, такой странной на устах взрослого мужчины.
«Обними меня, Лив, пожалуйста. Я никогда и никого не просил об этом… никогда… А тебя прошу».
Женский голос пел странную песню. Скорее речитатив, почти без мелодии.
Сквозь Тьму Изначальную,
Сквозь мертвую землю,
Сквозь острые лезвия обсидиана
Сквозь ужас и горе,
Сквозь страх и обиду,
Сквозь телесную боль
Сквозь душевные раны
Иди, человек! Иди и ищи
Того, кто владыка твоей души…
Слова падали расплавленным дождем и превращались в крошечные голубые цветы, растущие прямо из песка. Но Левассер не видел и не слышал ничего вокруг, оглушенный своей потерей.
«…я буду рядом с тобой, пусть даже в Аду. И этот Ад я предпочту Раю без тебя»
Женщина наклонилась, коснувшись плеча погруженного в скорбь пирата. Левассер не пошевелился, всецело поглощенный своим горем. И не сразу услышал нежный голос, похожий на звон колокольчиков и шелест песков.
– Очнись, человек, – говорила незнакомка, а рука её на плече становилась все горячее и словно выжигала в нем безысходность, – очнись и взгляни на то, что ты держишь!
Левассер содрогнулся, поняв, что баюкает в объятиях пустоту. Не сразу удалось вздохнуть, с такой силой заныло сердце от вдруг проснувшейся в нем надежды.
– Кто ты? – обратился он к незнакомке, которая отступила на шаг и теперь смотрела на него из-под крупных алых и белых цветов, переплетенных в венок.
– Можешь звать меня Цветочком, – улыбнулась она, чуть наклонив голову…
…Содрогнувшись от этого воспоминания, он попытался дотянуться до других, роившихся в мутном от усталости сознании. Но не мог.
***
– Он слишком долго помнит, – сказала Шочикецаль, глядя на смертного, что дремал, выронив обломок священного камня, – но отбери у него память, и ему будет всё равно.
– Оставляю на твое усмотрение, сестрица, – кивнул Цветочный Принц, откровенно любуясь человеческим существом, – можешь делать всё, что пожелаешь. Но если эти двое все-таки найдут и узнают друг друга, и захотят быть вместе несмотря ни на что, ты отдашь мне Цветочную Лодку, и я сам наберу гребцов для неё.
– Ты многого хочешь, брат мой, – вздохнула Шочикецаль, – но если эти двое сумеют преодолеть забвение, ты получишь не только Лодку, но и мой союз в борьбе с Черным Змеем.
– Согласен, – кивнул Шочипилли, – что ты предпримешь?
Цветочная Госпожа взмахнула рукой, и стало видно, что порезы на руке спящего смертного тускнеют и затягиваются. Небольшая крыса торопливо проскользнула к его груди, перегрызла тесемку от кожаного кисета, в котором лежал рисунок, и унесла кисет вместе с его содержимым. Цветочный Принц хмыкнул, но ничего не сказал.
***
Левассер пробудился от тяжелого забытья. Какое-то время он лежал, глядя в каменный потолок пещеры, затем поднялся, подобрав свой мешок с остатками дров и сушеной крысятины. Надо было идти. Он попытался вспомнить, куда, но так и не сумел. Ему казалось, что он забыл что-то очень важное. Но что?
========== 6. ==========
Луис очнулся от мучительной боли. Он не помнил, сколько времени прошло с тех пор, как он попал в эти пустынные злые земли, не помнил, как шел день за днем, в попытках отыскать хоть какой-то выход. Он лишь помнил, как однажды заметил, что кожа его потрескалась слишком сильно. И как начали появляться вначале мелкие изъязвления, а потом мокнущие раны. Много дней Луис брел по черной пустоши, питаясь лишь горькой травой, что росла редкими кустиками среди скал и камней, ночами укрываясь от преследующих его фурий в облике отца и его друзей, тех, с кем Мигель Рамон делился прелестями сына. Луис мечтал забыть о Левассере, о тех днях, что был счастлив с ним, так было бы легче переносить тот непрерывный кошмар, в котором он очутился. Но ему поневоле приходилось пить, а каждый глоток сернистой черной воды возвращал в памяти мгновения счастья.
***
В один из сумрачных дней Левассер решил подняться на небольшое плато в скалах, оглядеть окрестности, решить, куда идти. Он не ждал ничего особенного и не думал, что сумеет отыскать что-то стоящее. Его мысли постоянно возвращались к потерянному. Он забыл, но память о забытом грызла его. Он не понимал, почему ему так тяжело на душе, пытался вспомнить… и не мог.
Взобравшись по узкой тропинке на плато, бывший пират обвел взглядом черные выжженные земли, да так и застыл, не веря своим глазам. Прямо за грядой скал, вдоль которой он шел уже многие дни, темнел узкий проход. Он вел через каменистое ущелье к открытому пространству. Тонкая полоска моря сияла отраженным алым светом, а на берегу его стоял великолепный дворец.
Не помня себя, Левассер принялся спускаться на другую сторону гряды. Он здорово порезался и разбил об острые камни руки и колени, но скоро уже почти бегом шел через ущелье. Сердце его бешено колотилось от волнения. Замок! И значит, там люди!
Он одолел ущелье и малую гряду за несколько часов. Уже почти стемнело, когда бывший пират выбрался на открытое пространство, и очутился на мощеной золотыми булыжниками дорожке, ведущей к небольшим воротам. На последнем дыхании он преодолел это короткое расстояние и вошел в ворота. Чуть поодаль он увидел пруд, в котором плавали какие-то красивые птицы. Вода! На подгибающихся ногах он одолел расстояние до пруда и рухнул на его бережку, окунув измученное лицо в прохладную чистую воду. Он пил и пил, не в силах остановиться.
– Сюда, сестры! – радостный крик заставил его оторваться от сладчайшей воды. – Сюда! Наш возлюбленный вернулся к нам!
Перед ним стояла тоненькая гибкая девушка с пышными бедрами и изящной грудью, окутанная в разноцветные шелка. Почтительно склонившись, она улыбнулась Левассеру.
– Добро пожаловать, господин мой! Я Жанин, и твоё слово – закон для меня!
Из-за деревьев показались другие девушки, все, как одна, прекрасные собой. Левассер зажмурился и снова открыл глаза. Дворец и девушки никуда не исчезли.
Теперь его дни были наполнены покоем, дремотой, страстью. Окруженный обожанием блистательных красавиц, обильной едой и питьем, Левассер понимал, что о большем и мечтать нельзя. Но всё же чего-то не доставало ему. Иной раз он подолгу бродил в темных коридорах и анфиладах роскошных комнат, пытаясь справиться с душевной тоской и болью. Ему казалось, он что-то забыл, но что? Он пытался вспомнить, и иной раз ему казалось, что вот оно! Но возникшие, было, образы таяли в объятиях и поцелуях очередной надушенной красавицы. В конце концов, девицы начали раздражать его, и он уже не отвечал на поцелуи, а отталкивал их, стараясь вернуть упущенную ниточку памяти. Увы, тщетно!
– Милый, за что ты так жесток с нами? – спрашивала его Жанин, гладя своими нежными ручками его лицо. – Что терзает тебя? Скажи, быть может, мы сможем помочь!
Он не отвечал, рассеянно позволяя ласкать себя. Но удовольствия от этих ласк давно уже не ощущал. Всё было не в радость в бесконечных попытках поймать птицу прошлого.
В тот солнечный день его тревога неожиданно почти улеглась. Девицы, обрадованные тем, что их возлюбленный больше не рычит на них, затеяли веселую игру, стараясь расшевелить его. Жанин принесла лютню и принялась наигрывать на ней какую-то нежную мелодию.
– Прикажи вынести кушетку в сад, – велел ей Левассер, проводя ладонью по растрепанным отросшим волосам, – и вели принести холодного мяса и вина. Мне скучно здесь, хочу взглянуть на море, пусть даже издалека.
Девушка поклонилась, сложив руки, и убежала. Левассер вышел на балкон, подставив лицо соленому морскому ветру. Вдалеке закричала чайка, и её голос проник в кровь пирата, в сердце, заставив вцепиться пальцами в волосы и застонать от тоски по безумию морских битв, крови и запаху пороха. И ещё чему-то, ушедшему. Он застонал, вцепившись в волосы, пытаясь прорваться сквозь мглу небытия. Словно птица в клетке, он в этом проклятом замке. Но есть и другой мир, и другие люди… другие лица, пусть не столь прекрасные.
Левассер вернулся в комнату, натянул штаны и сапоги и спустился вниз, во двор. Несколько девушек устремились было за ним, но пират свирепо рыкнул на них, и глупышки отстали. Снова закричала чайка, и Левассер со стоном прислонился к одной из колонн, подпиравших балкон над дверью. Ему хотелось умереть… или улететь подобно чайке. Утраченное воспоминание стояло у самых врат его сердца. Но не решалось войти.
По приказу Жанин двое безмолвных слуг принесли и поставили под раскидистым деревом широкую кушетку, покрытую дорогими коврами. Несколько девушек затеяли игры и танцы у пруда, надеясь снова привлечь внимание своего хозяина, и это им удалось. Левассер немного развеселился, хотя глубоко на душе по-прежнему скребли кошки. Он наблюдал за тем, как две красавицы пытаются переплясать друг дружку – что и говорить, зрелище было восхитительное. Было прохладно, и он подтянул к себе плащ, укрывшись им.
Неожиданно до него донесся голос одной из девиц, стоявших на страже у ворот. Левассер прислушался. Прекрасная стражница кого-то гнала, угрожая ткнуть копьем. Заинтересованный пират сполз с кушетки и пошел к воротам.
– Что тут происходит? – резко спросил он девицу, которая успела уже занять свой пост. – Кто приходил?
– Нищий, господин, просто нищий, весь в болячках, – ответила девица, поморщившись, – он уже ушел. Не тревожься, здесь не будет ничего, что оскорбительно для взгляда.
Левассер бросил взгляд на удаляющуюся фигуру, и сердце его неожиданно прыгнуло к горлу. Сам не понимая, что делает, он бросился следом за бродягой. Крики стражниц, пытавшихся удержать его, остались позади. В несколько прыжков он настиг нищего, ухватив его за плечо и повернув.
И сердце его едва не остановилось от пронзительной боли.
– Лу! – это было всё, на что его хватило. Память обрушилась на него с силой штормовой волны, разметав хрупкую стену забвения. Теперь он сам не понимал, как мог забыть всё, что было – Луиса, время, проведенное вместе с ним, любовь…
Да, это был Луис, но в каком виде! Одежда превратилась в лохмотья, ноги покрыты ранами, лицо… Левассер содрогнулся при виде чудовищной кровоточащей язвы, закрывающей левую щеку. Теперь от красоты не осталось и следа. Искусанные, распухшие губы чуть приоткрылись, обнажая потемневшие зубы, тусклые глаза, утратившие небесную синеву, смотрели мертво. Кожа покрыта мокнущими язвами и болячками.
– Не надо, Лив, – с трудом произнес Луис Рамон, глядя на бывшего возлюбленного, – не смотри на меня.
Левассер схватил его, но испанец слабо вскрикнул от боли и попытался оттолкнуть пирата. Лохмотья сползли с его бока, и теперь стало видно, что на ребрах у бедняги такая же язва, как и на лице. Луис кое-как отстранился и опустился на придорожный камень. Теперь, когда он положил руки на колени, стало видно, что пальцы его покрыты коркой спекшихся крови и гноя.
– Тебе нравится то, что ты видишь, Лив? – спросил он слабым хриплым голосом. – Не надо было тебе идти за мной…
Левассер вдруг ощутил леденящую ярость, поднимающуюся из самой глубины его существа. Его затрясло от гнева, от боли и… от полноты счастья. Такого сильного, что он не сразу понял, что это.
– Вставай, Лу, – спокойно сказал он, – а если не встанешь, я тебя на руках понесу.
– Я урод, Лив, – бесцветно, устало произнес Луис, не поднимая головы, – посмотри на меня. Неужели ты не видишь? Я уже не тот, кого ты знал.
– Мне плевать, – жестко произнес Левассер, стаскивая с себя плащ и осторожно заворачивая в него измученного любовника, – я отнесу тебя во дворец. Ты поешь, помоешься и передохнешь. А потом… потом всё будет как прежде.
– Не будет, – покачал головой Луис, – ты и сам это знаешь. Быть может, когда-то я и был красив…
– Да на кой ляд мне твоя красота! – вспылил пират, схватив его за плечи и тряхнув. – Я ведь думал, что потерял тебя, Лу! Навсегда потерял!
Он легко поднял Луиса на руки, тот почти ничего не весил. Сердце на миг сладко замерло и забилось теперь уже по-настоящему. Он обнимал человека, который был ему дороже жизни, дороже всего на свете. И неважно, что не было больше красоты лица. Было что-то другое, чего Левассер не мог бы объяснить.