Я снова набрал номер жены. В телефоне слышались помехи, что-то шипело. Я не отключался, надеялся, что сейчас меня все-таки соединят.
Вместо этого в трубке неожиданно зафонило, и телефон хорошо поставленным голосом сказал:
Его называли «Титаник», и он просто пропал.
Пропал не до конца, но вдовам тех, кто был внутри, от этого не легче...
— Дозвонились?
— Нет. Похоже, это какая-то радиопередача.
Этот лифт был самым большим в истории человечества. Это был поистине гигантский лифт, и сами строители еще до сдачи его в эксплуатацию называли дело своих рук «Титаник».
Лифт-Титаник...
— Что там? Дозвонились?
— Говорю же: нет!
— Если дозвонились, скажите, пусть поторопятся.
— Я НЕ дозвонился!
Он просто исчез. Приемная комиссия загрузилась в лифт, и двери закрылись. Куда делись все эти люди и тысячи тонн металла, сегодня не знает никто.
Лифт-Титаник просто пропал...
Пропал инженер, спроектировавший лифт и первым изготовивший его чертежи. Пропал директор завода, на котором лифт был собран. Пропала девушка - переводчица вместе со своим шефом-голландцем, приехавшая прокатиться на чудесной машине...
Все они без следа пропали.
И лишь офицеры охраны здания, в котором был смонтирован гигантский лифт иногда... в сильном подпитии рассказывают собутыльникам о том, что лифт до сих пор продолжает свое вечное скитание между этажами... что иногда по ночам двери шахты открываются и охранники успевают заметить мелькнувший лифт-призрак… начальник завода улыбается у девушки-переводчицы блестят стекла модных очков...
Это движение не прекратится никогда. Так считают офицеры охраны здания.
Не стоит спрашивать, почему все эти офицеры седы и так много пьют.
€€€
Когда он скрылся за дверью здания, я закрутила стекло в машине и откинулась в кресле. Затылком коснулась подголовника. Почувствовала, как он мелко вибрирует в такт работающему двигателю.
Сувенирную купюру в два доллара ему подарила я. У людей, которые долго живут вместе, всегда существуют проблемы с подарками. Вы ведь понимаете, о чем я?
То, что действительно ему нужно, давно подарено. Одеколонов и пенок для бритья скопилось столько, что некуда ставить.
А каждый год несет с собой не меньше четырех новых торжеств, на которые вручение подарков считается обязательным. И что в такой ситуации делать?
Мужчинам проще. Они могут отделаться охапками цветов. А я на восьмую годовщину свадьбы взяла и подарила ему оригинальную американскую денежку. Ведь двухдолларовых банкнот действительно почти не бывает в обращении.
В зеркальце я смотрела на вход в здание. Там было пусто. Он все не возвращался. Наверное, ругается с блондинкой-администраторшей. Сидеть было скучно. Я подумала, что... вернее, я не успела ничего подумать. Потому что машина вдруг дернулась и поехала вперед. Сама.
Машина медленно ползла под уклон. Я сидела на месте пассажира, справа от руля, и понятия не имела, как ее остановить.
Я протянула руку к рулю, к кнопкам на приборном щитке... потом поняла, что не знаю, что означают все эти кнопки, и отдернула руку... а спустя секунду протянула ее опять.
Машина гудела. Даже через закрытые окна я чувствовала, как пахнет бензином. До перекрестка оставалось всего несколько метров. Сбоку на светофоре горел зеленый, и по проезжей части проносились большие грузовики, а я ехала прямо на них.
Нажать тормоз. Или вывернуть руль въехать в столб. Он вернется из здания и свернет мне шею. Машина катилась неторопливо, как катятся к берегу волны остановить ее было невозможно, так же к невозможно приказать прибою: «Стоят I Смирно!»
Светофор в упор рассматривал мен красным от недосыпания зрачком. Я перегнулась, боком легла на сиденье водителя и попробовала нажать тормоз рукой.
Тормоз - это ведь крайняя правая педаль?.. Или крайняя левая? Высоко над головой гудели страшные сигналы. То, что я не видела пролетающих автомобилей, было хорошо.
Я отлично понимала, в чем дело. Машина пыталась сбежать. Там, внутри здания что-то происходило... автомобиль чувствовал это, трясся всем корпусом и пытался сбежать, а до меня ему дела не было.
Щекой я касалась сиденья. Мне не были видны педали, и я наугад в панике лупила по ним ладонями. Может быть, она остановится сама? Может быть, все еще будет нормально?
Потом левой дверцей машина коснулась бетонного столба. Коснулась, напряглась, вжалась в столб, продолжала двигаться, словно спинкой почесываясь о чужие ногти.
Скрежет был негромким... но слышала я его отлично. Все это происходило со мной, творилось на самом деле. Столб обдирал с водительской дверцы краску, сминал металл, корежил автомобиль, которым так дорожил мой муж... и который стоил куда дороже, чем сувенирная купюра в два американских доллара.
Вытянув пальцы, я попробовала все-таки вдавить педаль в пол. Указательный палец провалился в узкую прорезь. Я потянула руку назад, но с той стороны палец кто-то держал. Не отпускал. Не желал, чтобы я освободилась, подняла голову и рассмотрела, что теперь представляет собой левая дверца машины.
Ощущение было именно таким. Не то чтобы палец застрял. Его именно держали. Мягко, совсем небольно. Но так, что освободиться я не могла.
Машина продолжала двигаться вперед. Я лежала на сиденье и понятия не имела, куда именно она движется.
€ € €
— Слышишь?
— Что?
— Снаружи... Это спасатели!
— Да?
Все замолчали. Сперва я слышал только сопение. Потом... действительно... там, снаружи, кто-то царапался.
Потом звук пропал. В лифте было по-прежнему темно. Пассажиры сидели вдоль стен и потели. Лифт был полон потных мужчин и женщин. Очень-очень потных людей.
Парень-клаустрофоб встал и начал обоими кулаками барабанить в стену:
— Эй! Вы! Эй! эй! эй! эйэйэй! Все молчали и слушали. Звуки снаружи прекратились.
— Ушли? Они ушли?
— Может, это не спасатели?
— А кто?
— Не знаю. Может, послышалось? Парень достал из кармана сигареты
Один из мужчин дернулся к нему:
— Прекрати!
— Почему? Я хочу курить. Имею я право выкурить сигарету?
— Ты имеешь право задохнуться на хер, понял?!
— Хватит орать. Там опять кто-то... слышите?..
Звук сместился к самому верху кабины. Все задрали головы.
Парень все еще держал в пальцах зажигалку. Он поднял руку и несколько раз пощелкал.
В продольные вентиляционные дырочки под потолком был засунут палец. Мясистый мужской палец.
Парень прекратил щелкать, опустил руку и посмотрел на меня.
— Ты видел?
— Что?
— Там палец.
— Ну да. Палец. Видел.
— Чей это палец?
— Чего ты на меня так смотришь?
— ЧЕЙ ЭТО ПАЛЕЦ?!
— Не мой. Не ори.
Девица с духами и дамским телефончиком тихонечко, стараясь не шуметь, плакала. Парень еще раз задрал руку с зажигалкой и пощелкал. Там, в щели под потолком, действительно торчал палец. Мужской. С узкой полоской грязного ногтя.
Парень выплюнул неприкуренную сигарету прямо себе под ноги, подошел поближе, подпрыгнул, уцепился за край вентиляционной щели и подтянулся на руках.
Все молча смотрели на него.
Аккуратно... очень медленно парень подтягивал лицо ближе... еще ближе к пальцу.
— Что там?
— Погоди... сейчас...
Мужчина, не выносящий запаха сигарет, поднялся и тоже подошел поближе. Оба говорили шепотом. Парень подтянулся и заглянул в щель.
— Это... это самое... О нет!
Ему было неудобно висеть и говорить одновременно. Он задыхался. Круглыми от ужаса глазами он заглядывал в щель, а потом палец, просто висевший в щели, вдруг выпрямился, напрягся, дернулся и вонзился парню в глазницу.
С громким криком тот рухнул на пол.
€ € €
Он наконец показался в дверях здания Он улыбался, а в руках у него была сувенирная двухдолларовая купюра.
— Что так долго?
— Извини. Все, поехали. Он плюхнулся за руль, и мы поехали домой.
Глава 13. ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН МЕТРО
У диспетчера метрополитена были пальцы все в черной смазке, а ногти погрызенные.
Ровно в 7 часов 54 минуты диспетчер погрузил пальцы в глазницы и вырвал себе глаза. Он опустил глазные яблоки на пульт перед собой, и они скатились на пол. К ним, влажным, тут же прилипли пылинки и сор.
Диспетчер неподвижно сидел в кресле. Из пустых глазниц текла кровь. Казалось, он плачет черными, как повидло, слезами.
На мониторах происходило то, что не могло происходить.
А ведь еще с утра все было совсем неплохо.
€ € €
Черноголовый народ жил на Круге Станций всегда. Девушка Шкик могла гордиться своим происхождением.
Круг Станций был заселен множеством племен и народцев. Старые Женщины, Песьеглавцы, Люди-Одноногие-Как-Грибы, Люди-Вообще-Без-Ног, Люди-Со-Ртами-На-Груди, Люди-Способные-Петь-И-Танцевать. Черноголовый народ девушки Шкик был самым древним и могущественным из всех.
Старики рассказывали неправдоподобные истории о полях, пахнущих горько. О скрипучих арбах и топоте копыт, громком, как стук колес в туннелях Круга Станций.
Скорее всего, это были их, стариковские мутные сны. Черноголовый народ всегда жил под землей, потому что где еще ему было жить?
У девушки Шкик было красивое круглое лицо. В волосах она носила кусочек жеваного вара. Под юбкой на бедрах у нее висели Предметы. Когда девушка Шкик выйдет замуж и будет готова родить черноголового ребенка, мать своими руками снимет Предметы с ее бедер.
Пока что Шкик была девственницей. По вагонам она ходила с чужим ребенком. Он был тихий, не капризный. В основном он спал. Вечерами ребенка нужно было отдавать толстой женщине. Возможно, та была его матерью.
На левой лопатке у девушки Шкик была вытатуирована пузатая жаба. У всех женщин ее рода была такая наколка на лопатках, а мужчины носили татуировку с черепахой.
Древний род девушки Шкик происходил от самого барона Одноглазого Яшки. Как и положено в их роду, девушка Шкик с детства училась читать по руке и картам. Еще она любила слушать скрипучие речи стариков.
Часто старики рассказывали непонятное. Уверяли, что древние Строители задумывали Круг Станций как-то иначе. Изначально жить здесь не предполагалось, и где-то существует Выход.
Отец девушки Шкик иногда не выдерживал этих речей и начинал спорить со стариками. Он размахивал черными ладонями, плевался и говорил хриплые слова. Тогда девушка Шкик поднималась с корточек и уходила к матери.
Гораздо больше ей нравилось слушать истории о Прародителе черноголовых Вукуб-Какише — Попугае-Ара-Пестром-Словно-Женский-Платок.
Это Вукуб-Какиш привел ее народ на Крут Станций. Он любил принадлежащих ему мужчин, женщин и детей, он защищал их. Если Злыдни-В-Мундирах-С-Золотыми-Пуговицами пробовали обидеть народ Вукуб-Какиша, то скоро тела злыдней обнаруживались в темных метрополитеновских переходах. Сердце у них было выклевано острым попугаичьим клювом.
Он же, Пестрый, научил черноголовый народ Словам Заклинаний — священной русской речи.
Девушка Шкик никогда не задумывалась над тем, что означают звуки этих мудреных слов. Понимать их умели лишь мужчины и некоторые старухи, у которых не могло быть детей.
Она терпеливо дожидалась, пока вагон полностью остановится, и только потом делала шаг за Ограничительную-Линию-У-Края-Платформы.
Произносить Слова следовало с почтением. Девушка Шкик вошла в вагон и встала на колени. Ребенок, привязанный у нее к спине спал. Она прикрыла глаза и проговорила Формулу, начинающуюся с могучего заклинания «Гражданипасажырыизвинитештомыквамабращаимся...»
Поезд тронулся. Девушка Шкик поднялась с колен и пошла по проходу. Разумеется, Слова, данные черноголовому народу Попугаем, действовали. Светлолицые пассажиры покорно склоняли головы и лезли за кошельками.
Толстые женщины, ежась от ужаса перед Словами, прятали взгляд в книжки с яркими обложками. Светлолицые мужчины дрожащими руками подносили ко ртам бутылки с пивом.
Цвет их кожи напоминал кафель на станции «Сенная площадь». Еще у них были густые бороды.
У мужчин народа девушки Шкик бороды были не такие. Редкие толстые черные волосины с трудом лезли из подбородков, как горькая трава в землях, откуда некогда явился черноголовый народ. Кроме того, светлолицые странно пахли.
Бумажные купюры девушка Шкик складывала в карман юбки. Та была пестрая, как крылья Ара. Монетки она оставляла лежать в коробочке из-под маргарина «Voimix».
Она знала, что если двигаться вслед за ходом светил, то за один оборот Круга Станций денег набирается приблизительно с палец толщиной. Если ехать в противоположную сторону — чуть меньше.
Скорее всего, отец был прав, а деды что-то напутали. Метро — это круг... а Выход... какой Выход?., где он?
Всегда, доколе идут поезда, пока гудят лампы под потолком, ее народ будет скитаться по Кругу Станций. Спешить не стоит. Все метро не обойдешь никогда, а Выход лишь привиделся старикам сквозь их стариковские слезы.
Матери всегда будут привязывать черноголовых детей к своим спинам. Покачиваясь в такт стуку колес, младенцы станут сосать серые пальцы. Потом дети вырастут и сами пойдут по вагонам.
Потом они состарятся. Когда они умрут, их в последний раз перепеленают платком и отнесут на самые дальние перегоны. Мужчины споют песню Пестрому Попугаю и опустят скрюченное тело в вентиляционную шахту, из которой нет возвращения.
Думать о том, правильно это или нет, бессмысленно. Потому что иначе просто не бывает.
Поезд ехал все медленнее. Что-то мешало ему ехать. Девушка Шкик дошла до конца вагона и остановилась напротив двери. Светлолицые нервничали, а она была спокойна.
По вагону полз запах их страха. Он был кислым. Двигатель поезда напрягался изо всех сил, но вагон больше не двигался. Светлолицые вскакивали с сидений, прижимали лица к окнам, расплющивали носы.
— Свяжитесь с машинистом! Развяжите то, что связано! Алло! Это машинист?
— Что это? Почему в туннеле вода?!
— Маргарита Федоровна, голубушка! Вы видите, что такое творится? Вы плавать-то умеете, Маргарита Федоровна?
— Алло! Машинист? Это действительно машинист? Что значит «пошла на хуй»?
— Ты слышишь меня, дитя мое?
— Я слышу тебя, Цветастый и Пестрый.
— Ты знаешь, что сегодня за день, девушка?
— Нет, Владыка. Я молода и не знаю счета.
— Сегодня день Хун-Ахпу-Вуч. День «Семь-Сумчатая-Крыса». Ты знаешь, что делают люди моего народа в этот день?
— Нет, Сердце Небес.
Девушка Шкик говорила, зажмурив глаза. Ребенок сопел ей в левое ухо. Теплый живот прижимался к татуировке на левой лопатке.
— Ты знаешь, что нужно делать, Шкик?
— Я знаю, Владыка Зеленой Чаши, Владыка Нефритовой Чаши.
— Ты готова?
— Я готова, Сердце Вод.
Она открыла глаза. Грязная вода просачивалась сквозь щели в дверях вагона. Пыльный мусор поднимался над полом. Скомканные бумажки поплыли.
Светлолицые с ногами забирались на сиденья. Динамики, прикрученные под потолком, фонили. Но даже этот звук перекрывался ревом бурных вод.
Воды прибывали, напирали на двери. Вскипали волны, вода прибывала. Мусор крутился в проходе. Так много стало вод в вагоне, что скрылись все сиденья, и на локоть поверх них стояли воды.
— Где твой нож, девушка?
— Он в прическе, Царь Черноголовых.
— В твоей прическе, юница? Достань его! Сделан ли он из камня, как должно?
— Из лучшего зеленого нефрита, Свирепый.
— Хорошо, девушка Шкик!
Она стояла по пояс в воде. Левой рукой она покрепче сжала тонкую ногу младенца, а правой начала не спеша развязывать узел на груди.
Младенец проснулся и заворочался. Девушка Шкик обеими руками держала его перед собой. Он перебирал лапками, словно большое коричневое насекомое.
Вокруг плескалась грязная вода. Светлолицые граждане пассажиры уже утонули, умерли. Их раздутые тела плавали спинами вверх. Волосы и полы плащей лежали на поверхности вод, а вокруг плыли скомканные банки из-под «Tuborg» и фантики.