— Мы не сможем по-другому, Кай, — шепчет даже не вполовину, а в четверть голоса, придерживает за плечо — и то скорее потому, что не знает, куда деть свои беспокойные пальцы. Вернее, не так. Вернее — как удержать их на приличном месте. Шепчет, явно собираясь разводить патетику, которой мне вовсе не хочется, и потому тормозит меня, схватив свободной ладонью за подбородок, когда снова лезу целоваться. — Я психую, потому что понятия не имею, где ты и в какую задницу можешь сунуть свою голову. Я плохо сплю, и у меня появляются синяки и морщины. Ты знаешь, сколько стоит ретушь снимков, детка?
Кусаю щёку изнутри, и он, должно быть, решает, что отсутствующий, плавающий по стенам взгляд — признак неуверенности. Признак того, что я сейчас начну ломаться и набивать себе цену, похерив первоначальный импульс. Он решает, будто я ляпнул про дом не подумав и теперь не знаю, как откатить назад.
— Перестань сомневаться во мне.
— Я не сомневаюсь в тебе, — выпаливаю, ни секунды не размышляя. Выпаливаю на едином вздохе, только бы он не успел решить, что прав. — Дело в другом. Дело во мне. Я сомневаюсь в себе.
Пауза выходит даже выдержанней, чем в некоторых ТВ-драмах. Пауза, которая словно разряжает воздух в подсобке, делая его непригодным для дыхания.
Рен, на моё счастье, находится первым и, вместо истерики и воплей о том, что я успел перегореть или около того, просто шутит. Не самым остроумным образом, но всё лучше, чем какой-нибудь посыл.
— В том, что любишь меня больше всей своей серой, скучной жизни?
Отрицательно мотаю головой и стараюсь быть максимально честным:
— В том, что мы сможем просто быть вместе. Без надрыва, нерва и проблем. Что мне есть что предложить тебе, кроме этого.
Накрываю его ладонь своей и веду ей выше, по подбородку и губам. Жмусь к пальцам скулой и почти готов тереться, как кот, всем лицом. Лицом, которое стало причиной всего. Лицо, которое у нас одно на двоих. Только моё сдержанно серьёзное, а его кривится и корчится в гримасе.
— Блядский господи, это так пафосно и мрачно, что мне нужен носовой платок. У тебя есть?
Грустно развожу руками, а он, едва закатив глаза, отшатывается немного назад, а когда говорит, понимаю, что терпения в этом голосе ни на грош не осталось. Терпения и того, что делало его таким непривычным. Этот Раш — стопроцентный и без всяких примесей. Нервная, ехидная сука, у которой явные проблемы с тем, чтоб оставаться пушистым слишком долго.
— Хватит. Забей хуй. Забей на своих тараканов, на ноут, на начальство — или кто оно там у тебя? — и расслабься. И, ради всего нормального, что ещё во мне осталось, прекрати елозить коленкой по моей ширинке. Или это твоё увольнение станет самым запоминающимся из всех.
— Звучит слишком заманчиво для того, чтобы быть угрозой.
— Знаешь что? Ты меня уже просто бесишь и поэтому…
И поэтому просто заткнись и используй свой язык для других целей. Гадостями и остротами мы можем обменяться в сообщениях, а вот микробами явно нет.
Маршрут подзабытый, маршрут странный, потому что я обычно прилично ниже, а тут вот на одном уровне. И потому маршрут губы — подбородок — шея оказывается смазанным. И потому, для того чтобы добраться до перекрывающей его кадык татуировки, приходится заставить запрокинуть голову и вцепиться в волосы. Для того чтобы очертить языком каждый сегмент чешуи изгибающейся змеи и прикусить едва заметный, линией уходящий под челюсть шрам.
Колено, чуть подранное и светящееся полоской проступающей сквозь рваную джинсу кожи, там же, где и было. Чуть выше только.
Ладонь одна в его волосах, вторая — увлечённо шарит по внутренним карманам куртки. Мне просто интересно, есть у него с собой или нет. Рассчитывал же он на что-то, в конце концов, когда припёрся сюда? А если рассчитывал, то… оп — и пальцы натыкаются на плотный прямоугольник с перекатывающимся внутри пузырьком воздуха.
Хмыкнув, похлопываю его по карману куртки с внешней стороны.
— Знаешь, мне кажется, ты слишком самонадеян.
Отвечает ухмылкой, уголок которой тут же накрывает мои губы, и оттого кажется, будто выдыхает прямо мне в рот.
— Знаешь, мне кажется, ты недооцениваешь степень моей заботы, — выдыхает с щепоткой насмешки и каплей доброго ехидства.
— Что же ты у себя дома меня без резинки трахаешь? — притворно удивляюсь, а сам уже не знаю, куда деться. Не знаю, как устроиться так, чтобы перестать беспокойно ёрзать по столешнице и не навернуть стол к хренам.
— Экономлю?
Мой смешок тонет в следующем поцелуе, когда, дав мне поиграть немного, перехватывает инициативу.
Да-да, конечно. Все мы знаем, кто тут главный.
Забирай, не претендую.
Забирай, только иногда, пожалуйста, вспоминай о том, что мне хочется ещё и подышать. Ну так, на полглотка.
Водит по моим плечам пальцами, когда я пытаюсь прикусить шарик, венчающий его пирсинг, и даже не пытается забраться под свободно болтающуюся футболку или оттянуть пояс джинсов.
Надо же, какие мы приличные, когда трезвые.
Куда делся мой долбоёб и откуда взялся этот со своими нежностями?
Так сильно соскучился?
Что же, весьма льстит.
Весьма…
Особенно когда ему надоедает мять ткань и широкая, не в пример моей, горячая пятерня перемещается вниз, ложась на пояс. Дёргает на себя под надсадный скрип проехавшегося по полу стола.
Хмыкаю, а приоткрыв глаза, на мгновение всего, сталкиваюсь взглядом с его. И черти там пляшут так отнюдь не потому, что вмазанный или пьяный. А черти там вот-вот перейдут на канкан — и блядская, так и разъезжающаяся в стороны улыбка это только подтверждает.
Хочется сожрать её вместе с его языком и губами.
Хочется сожрать её и до пугающего не метафорически.
Хочется так, что горит внутри и жжёт пищевод.
Хочется облапать, раздеть и потрогать. Хочется вжаться, обхватить ногами и…
— Какого хера, Бругер?!
Вскидываюсь, едва узнав этот голос, и по инерции, чтобы не повернулся тоже, прижимаю голову Рена к своей шее. Чувствую, как щекотно проходится носом по выступающей жиле, и невольно улыбаюсь.
И от ощущения, и от представившейся картины.
Раскрасневшемуся, тяжело дышащему Блохе, который схватился одновременно и за дверной косяк, и за сердце.
Неужто ещё один претендент на скорый инфаркт?
Интересно, а попкорн у нас делают?
Продолжая щериться как умалишённый, обращаюсь к нему почти по-дружески. Вернее, к тёмным пятнам на его лице, потому что очки так и валяются позади, но кого волнуют такие мелочи?
— Съеби отсюда, а?
Рен хмыкает, и его смешок теплом оседает на коже. И его смешок, и сжавшиеся вокруг моего пояса руки придают уверенности. Чёрта с два рядом с ним кто-то обольёт мои вещи кофе или вздумает доебаться без повода. Чёрта с два он когда-нибудь просто проглотит это.
— Если ты сейчас же не… — Замечает мой крайне заинтересованный в окончании этой фразы взгляд и осекается. Понимаю, что, по сути, он ничего не сможет мне сделать. Ни-че-го. Даже вызвать какие-то отрицательные эмоции или заставить дёргаться. — Я позвоню в полицию.
Ощущаю, как напрягается горячая, украшенная тёмным шея, и пальцы, что лежали на затылке, плавно перетекают за кожаный ворот. Ну нет, в этот раз я не позволю тебе вмешаться. В этот раз — это только моё.
— Рискни. И уже завтра здесь будет пожарная инспекция. — Угроза более чем весомая, учитывая, что каждый из сотрудников может, не задумываясь особо, накидать нехилый списочек нарушений, а я как протянувший едва ли не дольше остальных ещё добавить кое-чего. Бонусом. — Ну, ты как? Готов рискнуть делом всей жизни любимого дядюшки?
Из красного медленно становится багровым. Кажется, ещё немного — и начнёт раздуваться на глазах.
— Ты…
— Я.
Дёргается, да так и замирает после моего кивка. Замирает и словно никак не может перезагрузиться. Не может понять, что, собственно, всё — крыть больше нечем.
— А теперь съеби отсюда и закрой дверь. Пожалуйста?
Последнее выходит слишком… издевательски. Слишком знакомым мне, но со стороны. Как просто, оказывается, мимикрировать под кого-то более наглого и уверенного в себе. Под кого-то, кто никогда не отличался терпением, а потому всё-таки выворачивается из моих рук и, с интересом окинув Блоху взглядом, как-то слишком уж понимающе хмыкает, стаскивает куртку и пихает её в мои руки.
Блоха даже срывает с лица очки и принимается тереть их припрятанной в нагрудный карман салфеткой. Да так яро, что стекло издаёт опасный треск, грозясь вот-вот выпасть из оправы.
Вот так и ломаются внутренние механизмы. Наорать на меня решил? Ну поори — может, станет легче, чего уж.
Только из-за двери.
И не такой уж он и высокий, оказывается, не такой мерзкий.
Рен просто хлопает его по плечу, а когда тот, отмерев, пытается убрать его руку, сгребает за шиворот и, хорошенько толкнув, выпихивает. Сам закрывает дверь и, оглядевшись, подставляет под ручку стул. Так же взглядом нашаривает что-то ещё, что мне в силу близорукости не разобрать сразу, но когда наводит это «что-то» на телек — всё становится ясно. Прибавляет громкость и даже не переключает канал. Да и нафига? И без того фоном вечное МТВ. И без того фоном затирающая внешние шумы, довольно ритмичная, пусть и навязчивая, мелодия.
— Я должен спросить, насколько ты уверен? — интересуется будто бы через силу и закатывает рукава на тонком пуловере, который оказался вовсе не футболкой. Закатывает рукава, и чёрного на его коже становится видно больше. Больше узоров и штрихов, которые можно повторить кончиками ногтей и языком.
— Не-а.
Интересуется только потому, что должен убедиться, а не для того, чтобы сдать назад. Часто мы, что ли, трахаемся абсолютно вменяемыми и в подозрительных местах? Тянет на полноценное извращение почти.
— Полный восторг.
Возвращается назад, а когда пытается обхватить, перехватываю его запястья. Сжимаю пальцами и опускаю вниз, на свои бёдра.
— Потерпи.
Невысказанный вопрос и явное недоумение искрой во взгляде.
— Я хочу сам.
Хочу сам потрогать, поцеловать, забраться под одежду и потянуть кофту вверх, обнажая живот. Слишком белый на фоне чёрного и своих многочисленных татуировок. Слишком структурированный. Удивляюсь тому, что не нашёл времени рассмотреть его раньше. И неужели эти треклятые кубики всегда были таким твёрдыми? И косые тоже?..
Вау.
— И сколько мне «потерпеть»? — спрашивает небрежно, а сам взглядом изучает сероватый потолок, чуть щурясь от света встроенных лампочек. Горят только две из шести, и каморку, лишённую окон, вполне можно назвать окутанной полумраком. Полумраком и моей близорукостью, которая сейчас делает всё только интереснее, заставляя шарить пальцами и дополнять картинку ощущениями.
— Сколько сможешь.
Подаюсь вперёд и прикусываю за край уха. Прикусываю, чуть сжав зубами хрящ и заставив его вздрогнуть. Вовсе не от боли, о нет. Ему очень по душе такие штуки. Больше тащится, только когда я неприкрыто нарываюсь на хороший жесткач, и вовсе не чувствует себя виноватым после.
После того как придушит, укусит или шлёпнет до искр из глаз и наливающихся синяков.
— Довольно размыто…
Что же, хочешь чёткости? Ладно.
Касаюсь губами его губ так, чтобы чуть прихватить, а не позволить засосать себя по самое не хочу и потерять всякое желание верховодить. Согласился — так потерпи немного.
Ладони, всё изучающие его живот, скатываются ниже. Ложатся на широкий ремень и, помедлив, расстёгивают его. Вытягиваю свободный конец из шлёвок и, глядя в глаза, не дыша и не моргая в этот момент, расстёгиваю пуговицу.
Ширинка короткая совсем, там и тянуть нечего.
Опускаю взгляд вниз и откровенно залипаю, глядя на широкую, плотно обхватывающую кожу резинку белья. И надо же — белая.
Так и липну, с нажимом оглаживая её указательными пальцами, ощущая, как чуть ниже натягивается плотная ткань.
Прикусываю губу.
— Ты решил вздремнуть, малыш? — поторапливает и стискивает мои колени так, будто всерьёз вознамерился никогда больше не разжимать пальцы. Костяшки выделяются особенно сильно. Выпуклыми полосками стянувшихся шрамов.
— Я думаю, — вот так же звучит мой голос, когда я туплю на защите проекта, — отсосать сейчас или потерпеть до дома.
Я думаю, а его член натягивает ткань куда сильнее, и на моих ногах наверняка останутся синяки. Небольшие совсем. От больно надавивших на кожу пальцев.
— Будет немного неловко, если копы вынесут эту дверь, когда ты будешь стоять на коленях, не находишь?
Будет немного неловко, ага, а у самого голос хриплый и словно подрагивающий. А у самого кадык туда-сюда под кожей от нетерпения. И ладони такие горячие, что сквозь джинсы ощутить запросто.
— Он их не вызовет, — отвечаю со смешком и решаю не добавлять, что наверняка ещё и подслушивает, вжавшись в дверь ухом. Что наверняка кипит и краснеет, жалея, что нельзя меня самого окатить кофе. Жалея, что блядских камер здесь никогда не было и нет.
— Уверен?
Как и в том, что тебе явно не суждено сдохнуть сегодня от спермотоксикоза, «малыш».
— Ещё как.
— Ну тогда…
Тогда сделай шаг назад, чтобы я мог спрыгнуть со стола и деловито опуститься на колени. Чтобы я мог взяться двумя руками за твои бока, щекотно погладить выступающие тазобедренные, на которых так круто сидят джинсы, и потянуть твои штаны вниз. Потянуть и вздрогнуть от неожиданности, когда на голову с размаху опускается нечто, довольно плотно обхватывающее виски. Нечто, что оказывается форменной кепкой, неловко нахлобученной на мою голову.
Вскидываюсь, и Рен, поймав мой взгляд, криво хмыкает и пожимает плечами, не забыв, впрочем, погладить меня по челюсти:
— Ну что? Не лишай меня фантазий о хорошеньких доставщиках пиццы.
В ответ на это только показываю кончик языка и проворачиваю отвратительного цвета хрень козырьком назад. Фантазии так фантазии — кто я такой, чтобы пускать по сырной тёрке чужие мечты?
Кто я такой…
Опускаю голову и больше не отвлекаюсь. Опускаю голову, прохожусь языком по губам и прижимаюсь ими к оголённой полоске кожи над резинкой белья. Выходит немного щекотно — Рен вздрагивает и, фыркнув, невольно напрягает живот, пытаясь уйти от прикосновения.
Только это так не работает.
Не-а.
Догоняю губами и стремительно перетёкшими на задние карманы штанов пальцами. Догоняю, проведя носом по этой самой резинке, и распахнутым ртом обозначаю первое прикосновение.
Пока только лишь через материал.
Согреваю дыханием, нарочно не сглатываю, чтобы выделилось побольше слюны, и дразню, обводя контуры головки. Осторожно, чтобы не прищемить, прикусываю ткань.
— Так какой у нас сценарий? — интересуюсь чересчур деловито для того, кто по собственной воле опустился на колени и вот-вот начнёт нетерпеливо ёрзать от того, что джинсы в таком положении кажутся слишком узкими. — У меня не было сдачи и отрабатываю чаевые?
— Именно. Представь, что отрабатываешь сотню.
— Всего-то?
Поднимаю глаза, натыкаюсь на ответный уже явно начинающего сатанеть парня и безропотно киваю несколько раз. Сотка так сотка — я непривередливый.
Совсем нет.
Увлекаюсь процессом в считанные секунды — всё, что выше его пояса, попросту перестаёт существовать. Только близорукий я, горьковатая от геля для душа кожа и вот эти прекрасные облегающие боксеры, которые хочется спустить вниз.
Хочется, но мысленно торможу себя.
Хочется, но попсовая мелодия, что всё это время прекрасно себе сходила за фоновый шум, меняется на нечто потяжелее и всё становится куда динамичнее.
Устраиваю целое представление: утыкаюсь носом, трусь щекой, давлю подбородком и в самом что ни на есть прямом смысле пускаю слюни.
Втягиваю в рот прямо так, через шероховатую ткань, и прохожусь языком по контурам головки.
Отчего-то думаю, что было бы куда веселее, будь у него пирсинг и тут тоже. Отчего-то думаю, что вякну об этом чуть попозже.