— Молодец Врангель! — довольно и громко произнёс генерал, наблюдая в зрительную трубу, как быстро пехота теснит горцев. — Фу-ты — не Врангель, а Фрейтаг! — поправился он, вспомнив, что в авангарде идут куринцы, и, хитро поведя одним глазом на Чернявского, добавил: — Запутаешься здесь с этими русскими патриотами из Ревеля да из Либавы...
На первой же встретившейся поляне генерал Галафеев перестроил отряд в боевой порядок и приказал следовать дальше — к тому месту, где дорога пересекается рекой Валерик.
Сведённая в один кулак артиллерия, под прикрытием сотни казаков, на рысях обогнала отряд, громыхая пушками, которые тяжело подпрыгивали на ухабах.
Артиллерийские офицеры Евреинов и Вонлярлярский, тоже петербуржцы, объезжая двигавшуюся шагом свиту, что-то возбуждённо-весело прокричали, махая руками.
Лермонтов, ехавший между Монго и Сашей Долгоруковым, улыбнулся и тоже махнул рукой.
— И чего радуются, ослы? — недовольно проговорил Монго. — Небось думают, что их там ждёт забава...
Дорогу снова преградил лес. Он двумя клиньями подходил к ней с обеих сторон, а Валерик, протекавший по самой его опушке в глубоких, совершенно отвесных берегах, пересекал дорогу почти строго перпендикулярно. На левом берегу, где должны были находиться главные силы неприятеля, поднимался невысокий, но крутой и густо заросший холм, который, как предполагал генерал Галафеев, мог быть сильно укреплён при помощи завалов и волчьих ям, на которые горцы были большие мастера.
Генерал, ехавший и без того медленно, остановился совсем и подозвал к себе офицеров своей свиты.
— Ну-ка, молодцы, послушайте, что я скажу!.. Ты, красносёл (генерал указал нагайкой на Лермонтова), поезжай к Фрейтагу и прикажи ему занять лес, чтобы чеченцы не мешали огнём форсированию реки, а всем прочим приказываю отправиться туда же и оставаться в распоряжении Фрейтага до конца боя... Ступайте!..
Он снова тронул лошадь и, не взглянув больше на офицеров, медленно поехал вперёд. С ним остались Россильон с Чернявским да несколько вестовых казаков.
Фрейтага, находившегося с несколькими офицерами на обочине дороги, на расстоянии нескольких сот саженей впереди генеральской свиты, отыскали сразу же.
Выслушав приказ Галафеева, он послал первые полубатальоны куринцев занять лес справа от дороги, а вторые — слева от дороги.
К правой колонне, которой командовал майор Пулло, Фрейтаг прикомандировал Сашу Долгорукова и Карла Ламберта; к левой, где командовал майор Витторт, — Сержа Трубецкого и Митеньку Фредерикса. Монго, как и Лермонтов, остался свободным в передвижениях.
Лермонтов и Монго, стоя рядом с Фрейтагом, видели, как пехота углубилась в лес, но выстрелов не было. Потом они увидели, как солдаты двумя потоками, сливавшимися на дороге, выходили из лесу и беглым шагом, держа ружья наперевес, двигались в сторону Валерика.
Тут только заработали ремингтоны чеченцев, бившие далеко и хлёстко, но, из-за того что чеченцы стреляли не залпами, по команде, а кто когда захочет, пехота не несла большого урона.
Куринцы, помогая друг другу, даже перенося на плечах не умеющих плавать, быстро форсировали неширокий Валерик и сосредоточивались для решительной атаки уже на противоположном, левом берегу.
Но первый бросок, который предприняли Пулло и Витторт, окончился неудачей: пехоту встретили прочные бревенчатые завалы, замаскированные свежесрубленными ветвями. Здесь, совершенно открытые неприятельским выстрелам, куринцы понесли чувствительные потери и поспешили вернуться на правый берег Валерика.
Лермонтов, спрятав зрительную трубу в кожаный футляр, галопом понёсся к генералу Галафееву с докладом об этой неудаче и с просьбой от Фрейтага об артиллерийской поддержке. Монго остался с Фрейтагом.
30
С лесистого холма на левом берегу, крутизна которого озадачила генерала Галафеева, пёстрая толпа всадников, окружавших горского начальника Ахверды-Магому, внимательно наблюдала за развёртыванием русского отряда, который двигался по дороге, шедшей из деревни Гехи в направлении реки Валерик.
Сам наиб, находившийся в центре толпы, казался совершенно равнодушным ко всем манёврам неприятеля. Слегка наклонив голову, увенчанную жёлтой чалмой — знак наибского достоинства, и рассеянно держа морщинистыми пальцами поводья золотисто-рыжего карабахца, Ахверды-Магома углубился в беседу с муллой Хаджи-Девлетом, своим главным советчиком и помощником, изредка о чём-то спрашивая нукера Мусселима.
Валерикские укрепления, подготовленные заранее, наиб считал неприступными.
Эту уверенность исповедовали вслед за Ахверды-Магомой не только мулла Хаджи-Девлет и мюриды, но и все жители Малой Чечни, поступившей теперь под начальство этого сурового и удачливого сподвижника Шамиля.
Неожиданно прервав разговор с муллой, Ахверды-Магома тронул коня и подъехал к двум просто, но странно одетым всадникам, державшимся поодаль от свиты и тоже внимательно наблюдавшим за русскими. Это были слуги и подданные могучей белой властительницы, правившей далеко за морем и тоже за что-то ненавидевшей жестокого и жадного царя, приславшего на Кавказ солдат с волосами как солома.
Изобразив улыбку на морщинистом и костлявом, почти лишённом щёк лице, наиб спросил заморских друзей имама по-аварски, так как знал, что чеченским языком они не владеют:
— Что думают наши высокие гости об исходе боя, который сейчас произойдёт на их глазах?
Полковник колониальных войск её британского величества сэр Патрик Кинлох, прибывший на Кавказ с целью преобразовать дружины Шамиля в регулярную армию, и его помощник, лейтенант уэльских стрелков Артур Меррик, словно по команде отняв от глаз подзорные трубы, переглянулись.
— Посоветуйте ему, лейтенант, — сказал на родном языке полковник, — посоветуйте ему выдвинуть пушки и помешать русским развернуться.
Молодой лейтенант, ещё недавно изучавший в Оксфорде адыгейские и тюркские языки, употребляя вслед за наибом аварский язык, передал Ахверды-Магоме совет полковника.
Наиб пожал узкими плечами под белой черкеской и что-то ответил.
— Он говорит, сэр, — перевёл лейтенант, — что их пушки на таком расстоянии не достанут русских, и, кроме того, наиб не хочет, чтобы они, испугавшись пушек, отказались от атаки. Наиб уверен, что русские понесут на завалах большие потери...
Сэр Патрик Кинлох в свою очередь недоумённо пожал плечами.
— Ваш наиб, — сказал он, — забывает, что имеет дело с европейскими войсками. Завалы, на которые он так уповает, будут взяты через час. Повторите, Меррик, что ещё не поздно выдвинуть пушки...
Лейтенант снова заговорил с Ахверды-Магомой. Снисходительно выслушав молодого англичанина, наиб улыбнулся и зрительной трубой указал в сторону леса, расположенного за рекой Валерик и обступавшего дорогу, по которой двигались русские колонны.
Уже две такие колонны, почти сразу же, одна за другой, подойдя к реке на расстояние пушечного выстрела и развернувшись, рассыпались редкими цепями и быстро исчезли в лесу, который был занят пешими горцами, преграждавшими доступ к реке.
Лейтенант, прислушиваясь к далёким частым выстрелам, гулко отдававшимся среди деревьев, смотрел туда, где исчезали русские цепи, и ожидал, что скажет наиб. Полковник невозмутимо закурил сигару, перестав, по-видимому, интересоваться происходящим.
— Эфенди молод, — произнёс Ахверды-Магома, — и даже без помощи этой странной трубочки (наиб описал зрительной трубой маленькую дугу в воздухе) мог бы увидеть, что гяуры входят в лес, но не выходят из него. Азраил уже взял души многих из них; остальные умрут раньше, чем мне смогут понадобиться пушки. Пусть эфенди перескажет мои слова сердару!
Лейтенант, слегка изменив положение в седле и повернув голову к полковнику, опять перевёл ему ответ наиба.
Попыхивая сигарой, с прежним равнодушным выражением на лице, полковник сказал:
— Мне не известно, где обучались военному делу наиб и упомянутый им мистер Азраил. Что же касается генерала Галафеева, который привёл сюда русских, то он прошёл хорошую школу и знает цену пушкам. Ого! Он это доказал ещё раньше, чем я думал!
Полковник Кинлох, выплюнув сигару, быстро поднёс к глазам зрительную трубу. Лейтенант последовал его примеру.
То же самое, медленно и как бы снисходительно, сделал и Ахверды-Магома.
Из-за поворота дороги, в клубах розоватой пыли, Показались неясные тёмные пятна, которые стали быстро расти. Это на рысях приближалась артиллерия русских. Ахверды-Магома, птичьим движением наклонив покрытую жёлтой чалмой голову, что-то нетерпеливо и отрывисто сказал Мусселиму. Мусселим, так же коротко и гортанно ответив наибу, тронул поводья своего рослого серого жеребца и рысью стал спускаться по скату холма, скрывшись вскоре за деревьями.
Полковник, внимательно следивший за двигавшимися по дороге русскими пушками, сказал:
— Русские, кажется, решили установить пушки на самом берегу, чтобы обстреливать наш холм и соседний — тот, что за дорогой. Скажите ему, Меррик, что всё ещё не поздно выдвинуть пушки. Кстати, орудия русских уже снимаются с передков...
Действительно, русские артиллеристы, не уменьшая аллюра, съезжали с дороги и, развернув орудия в сторону реки и холмов, быстро отпрягали лошадей, готовясь открыть огонь.
Около пушек суетились тёмные фигуры солдат, яркими точками светились горящие пальники...
31
— Метили в ворону, а попали в корову! — громко сказал Лермонтов, не отрываясь от зрительной трубы. Его развеселила неловкость артиллеристов.
Квартирмейстер отряда, подполковник барон Россильон, повернув длинную загорелую шею, выступавшую из чёрного бархатного воротника, хотел уже сделать Лермонтову замечание, но его прервал сам Галафеев, который уже давно и с нетерпением ожидал, когда артиллеристы откроют огонь.
— Эх, мазилы! Чтоб вас!.. — И генерал смачно произнёс грубое мужицкое ругательство. Его жирные жёлтые щёки дрожали от ярости. Повернувшись к Лермонтову и стоявшему с ним рядом Чернявскому, он хрипло сказал: — Ну, кто из вас?.. Вот хоть ты, красносёл (генерал, как давеча нагайкой, ткнул зрительной трубой в сторону Лермонтова), поезжай к Белосельскому и скажи его сиятельству, что ещё один такой залп — и он пойдёт у меня рядовым в цепь! Быстро!..
Лермонтов коротким щегольским жестом, который давался только гвардейцам, ударил руку к околышу и с места послал лошадь в галоп.
Начальника артиллерии отряда, полковника князя Белосельского-Белозерского, Лермонтов хорошо знал. Не так давно он перешёл в лейб-гусары из гвардейской конной артиллерии, как когда-то Володя Меншиков, и здесь, на Кавказе, вспомнив прежнее ремесло, опять попросился к пушкам.
Родной брат знаменитой лет десять назад красавицы Волконской, теперь навсегда поселившейся в Италии, он и сам был статный молодец с бледным темнобровым лицом, которое не грубело даже под жарким кавказским солнцем.
Лермонтов застал князя в кучке артиллерийских офицеров, которые, спешившись, с вершины невысокого каменистого гребня наблюдали за стрельбой своих орудий, собранных на ровной, голой и тоже усеянной камнями площадке саженях в пятидесяти от подножия гребня. Но Евреинова и Вонлярлярского среди них Лермонтов не видел: они, наверное, были у орудий.
В промежутках между залпами, сухо и резко сотрясавшими мягкий утренний воздух, с площадки доносился жуткий хор осипших, надсадных голосов: это субалтерны и унтера выкрикивали команды.
Коротким галопом преодолев подъём и сдержав разгорячённого коня чуть ли не в одном шаге от князя, Лермонтов небрежно махнул у козырька рукою в перчатке.
— Господин полковник! Генерал недоволен плохой работой артиллеристов! — тоже очень громко, хрипя от натуги и стараясь перекрыть звуки выстрелов, прокричал Лермонтов, нагнувшись в седле.
Среди окружавших Белосельского офицеров почувствовалось замешательство. Двое или трое из них, постарше чином, возмущённо жестикулируя, повернулись к своему начальнику.
— Кой чёрт! Вы что там — все ослепли с вашим генералом? — внезапно закипая бешенством и гримасничая, выкрикнул бледнолицый князь и, как давеча Галафеев, тоже нехорошо выругался. — Не видите разве, что всё уже наладилось?..
Лермонтов, не покидая седла, приложил к глазам трубу и оглянулся в сторону невидимой в берегах реки. Над левым берегом, который занимали горцы, вместе с землёй высоко взлетали брёвна, казавшиеся отсюда не длиннее и не толще серной спички. В нескольких местах завал был уже полностью разрушен и в брешах чернела взрытая книпелями земля. Среди непроглядно пышной, казавшейся отсюда синей листвы, которая покрывала холмы, расположенные за рекой, рвались гранаты, и их сизый дым, медленно опускаясь, сливался с остатками начавшего было исчезать утреннего тумана.
— Через двадцать минут мы прекратим огонь, — подходя к Лермонтову и глядя на часы, уже спокойно-шутливо сказал Белосельский, — и пехота, ко всеобщему ликованию, рванётся в бреши. «Музыка играет, полки стройно шагают — господа офицеры, какой восторг!» Помните, как писал Суворов?
Лермонтов, поражённый быстротой, с какой этот утончённый аристократ превращался в грубого вояку и вновь обретал всегдашний свой облик, ничего не ответил.
— Хотите посмотреть на друзей? — улыбнувшись, снова спросил Белосельский. — Слышите этот гвалт, как в хоральной синагоге? Там и их голоса...
Лермонтов непременно хотел принять участие в атаке пехоты и потому спешил, да и в любой момент он мог понадобиться генералу.
— Спасибо, Эспер Александрович, сейчас недосуг. А вечером можно сообразить банчок! — ответил он и пришпорил своего белого лова, беря направление по выстрелам прямо к реке, через мокрую, заросшую низким кустарником луговину.
Когда пушки умолкли, куринцы снова редкими цепями высыпали из лесу, обступающего дорогу с обеих сторон, и бегом двинулись к берегу Валерика. Впереди левой колонны, прыгая через кочки и ямы и легко, будто игрушечным, размахивая тяжёлым солдатским ружьём, бежал простоволосый, без фуражки, Серж Трубецкой. Увидев Лермонтова, он что-то приветливо и беззаботно крикнул ему, коротко оглянулся на бежавших сзади егерей и первым, подняв брызги, шумно бросился в воду. Лермонтов, нашедший брод саженей на пятьдесят ниже, ещё раз видел Трубецкого уже на том берегу — когда он, взобравшись вверх по склону холма с криком «ура!», скрылся за кучей оставшихся от завала брёвен.
Лермонтов, возвышаясь в седле над бегущими пехотинцами и словно дразня неприятеля, послал коня к широкой бреши, пробитой в самой середине завала.
— Глупо! Глупо, господин офицер! — услыхал он рядом с собой прерывающийся хриплый голос. — Убить могут!
Высокий армейский майор с багровым лицом и седыми бакенбардами, трудно перебирая тонкими ногами в тяжёлых сапогах, бежал рядом с Лермонтовым, удивлённо-неприязненно оглядывая его снизу вверх.
— Спасибо, что предупредили! — сердито ответил Лермонтов и отвернулся.
В это время передние цепи егерей уже завязали рукопашную с чеченцами, вылезшими из траншеи, заранее вырытой в некотором отдалении от завалов, разнесённых и раскатанных ядрами.
Сзади неожиданно раздалось мощное «ура». Лермонтов оглянулся и увидел ниже себя сразу нескольких всадников, за которыми, как муравьи, карабкались солдаты. Вглядевшись, он узнал во всадниках полковника Фрейтага, Монго и Сашу Долгорукова. Ободрённый, Лермонтов, пришпорив коня, поскакал к ним.
32
— Смотрите, Меррик, и запоминайте, — сказал полковник Кинлох, с внезапно проснувшимся профессиональным интересом наблюдая точную методическую стрельбу русских артиллеристов. — Вот что могут, вопреки разглагольствованиям этой старой азиатской обезьяны (он кивнул в сторону наиба), сделать пушки в умелых руках...
Ho лейтенант, который впервые видел, как стреляют настоящие пушки, и сам не мог оторваться от этого зрелища. С волнением следя за тем, как русские ядра разворачивают завалы, он, чтобы заглушить в себе невольное чувство страха, насвистывал бодрую солдатскую песенку «It’s a long way to Tipperary...». Знакомый мотив как будто приближал всё, что было дорого лейтенанту и находилось теперь так далеко от этого затерянного мира, каким ему представлялся Кавказ.