Утром майор перекинулся двумя словами с Кощеевым, но разговаривать с ним не захотел. Да и о чем бы они говорили?
Уехала с майором и Кошкина. Попрощалась издали со всеми, помахала рукой.
Мотькин обиженно сплюнул:
— Хоть бы в щечку чмокнула. Фифа. Гигиена Ивановна. А? Кеш?
— Брось, Мотькин. — Кощеев хмуро взглянул на него. — Ты ведь тоже теплой жизни ищешь?
Часть II
Самурайские хитрости
В КОМПАНИИ МИРНОДЕЛЕГАТОВ
— Важное дело, видать, непростое у них, — рассуждал старшина, — если политический деятель по сопкам как козел скачет. Приказано оберегать их от диверсантов и смертников. Вот и оберегай их, ефрейтор Зацепин. Походи с ними по местности с недельку. Командовать — не командуй, но гляди, чтобы на рожон не лезли. Даю тебе на помощь двух бойцов — Мотькина и Кощеева. Разговор у них с делегатами получается. Больно понравились они мирноделегатам.
Польщенный Мотькин хохотнул:
— Понравились, как лапоть дворняге. Чем больнее пинает, тем любовь горячее. Я ж тогда деда носом о гаечный ключ пошоркал, чтоб, значит, не шебутился.
Зацепин перестал улыбаться.
— А вдруг он зло на тебя затаил? Вдруг хочет заманить тебя в тихое место и кокнуть без зрителей? Мы же не знаем, что в голове у твоего деда? Да и партия его буржуйская. Разве можно буржуям верить?
— У них миссия, — сказал старшина. — Так что оберегай их спокойно, ефрейтор Зацепин. И другого ничего не выдумывай.
— Слушаюсь, товарищ старшина. Сухой паек брать?
— Они говорят: не надо. Мол, полная машина продовольствия. Но на всякий случай возьмите. Не понадобится — привезете обратно. Почем зря не расходуйте провизию. Помните, как она дается мирному населению на той стороне…
Перед отбытием из лагеря шеньши Чень залез на чурбан и произнес речь в жестяной рупор. По-русски говорил плохо, ни одного слова правильно. Казалось, он любуется тем, с какой чудовищной фантазией уродует чужую речь. Солдаты с трудом разобрали, что Чень любит русскую армию и что мирная делегация, которую он возглавляет исключительно из гуманных побуждений, уговаривает отдельных японских смертников, которые до сих пор прячутся в руинах, сдаться в плен. Потом перешел на китайский язык. Маньчжурский японец и интеллигент Хакода взял из рук рупор, перевел на правильный русский:
— В годы мрака мы сумели сохранить в себе чувство свободы. Теперь нет сил, которые бы вновь смогли бросить нас в грязь позора, в болото насилия, в океан невежества. Десять тысяч лет дружбе великого Китая и СССР!
Солдаты и мирноделегаты кричали «ура». Старшина и Чень долго обнимались и похлопывали друг друга по спине.
Мирная делегация имела две легковушки — уже знакомую бойцам старую горбунью на мотоциклетных колесах («кляво» французского производства) и роскошную, сверкающую черной эмалью и хромом «эмку» (а точнее, «датсун» — японского производства). Старушку «кляво» обслуживал Дау Чунь, высокий широкоплечий китаец лет сорока. Глядя на него, даже непроницательный человек подумает о сильной воле и суровой нравственной чистоте. Правда, Хакода ни на грош не ценил моральные качества шофера Дау и рассказал в первый же день Зацепину, что этот китаец — партизан и солдат с семнадцати лет — дал слово не жениться, пока не научится грамоте. Грамоте до сих пор не научился, времени не было, и слово держит.
Шофером на «датсуне» был тот самый тощий китаец в грязной куртке на завязках вместо пуговиц, который так ловко и умело заламывал Кощееву руку. Когда был «на людях», то перед всеми заискивал, и с изможденного, вечно чумазого лица его не сходила ликующая улыбка. В одиночестве же становился угрюмым. При господине Чене исполнял обязанности слуги, шофера и телохранителя одновременно, Лю Домин — было полное его имя, но мирные делегаты ограничивались междометиями, когда нужно было его позвать, или в лучшем случае называли «Домин».
Оба шофера по-русски — ни бельмеса. Даже матерных слов не знали, обычно в первую очередь перенимаемых местным населением. «Презирают, — объяснил такой феномен Кощеев. — Макаки проклятые».
Увидев Кощеева в лагере, Лю Домин подбежал к нему, упал на колени и начал кланяться. Кощеев оторопело смотрел на него. Вокруг них собрались солдаты.
Подошел Хакода, прислушался к выкрикам китайца.
— Домин просит, чтобы вы его наказали, — невозмутимо, как всегда, произнес японец. — За непочтительное обращение с вами вчера.
Кощеев попытался поднять шофера с колен, но тот вырывался и снова падал, отвешивая торопливые поклоны.
— Он говорит, что достоин смерти и готов принять ее, — продолжал Хакода.
На шум прибежал старшина. Разобравшись, в чем дело, приказал бойцам отнести шофера в машину. Нескладный, какой-то узловатый и колючий, Лю оказался к тому же и очень сильным. Едва не сбил с ног тяжеловеса Поляницу, отчаянно вырываясь из его рук. И только строгий голос Ченя заставил его образумиться.
— Интересная компания, — сказал старшина Зацепину. — Так что смотри в оба, Костя. — И с нежностью погладил ладонью по радиатору «датсуна». — Добротная машинешка, и уход за ней хороший… Каких же денег она стоит, а, Зацепин?
Старшина держал в себе тайную и завистливую любовь к автоделу и бронетанковым силам. И только изредка она вырывалась наружу…
В четырехместную слабосильную «кляво», как сельди в бочку, набились и Дау, и Чжао, и Хакода, и Кощеев с Мотькиным. И при каждом — оружие, личные вещи. В «датсуне» с комфортом разместились шофер Лю и старый Чень. Потом Чень пригласил в свой лимузин и Зацепина.
— Не будем в чужой монастырь со своим уставом внутренней службы, — сказал Зацепин и занял место на заднем сиденье «датсуна» между корзинами и пакетами с провиантом.
— Значит, тот драндулет для начальства, — сказал Кощеев, сидя на четырех коленях сразу — Мотькина и Хакоды. — А я думал, кожаный — тоже начальство.
— Господин Чжао — большой человек, имеет вес в Даютае, — осторожно заметил Хакода.
— Ну да, — хмыкнул Кощеев. — Центнер натощак, а после обеда — поближе к тонне.
Хакода вежливо улыбнулся. Чжао, услышав свое имя, обернулся и уверенно проговорил:
— Роско — xao!
В одной из горных деревень видели японских солдат, ворующих кур у местных жителей. На их поиски и отправилась мирная делегация Даютая.
Ехали с ветерком. Дорога выделывала причудливые фигуры между сопок и болот, залитых ярким, но холодным солнцем. Под рубчатыми шинами лимузинов то скрипел крупный щебень, то с визгом елозила галька, выстреливая упруго булыжниками. Внезапно дорога скрылась под водой. Мотькин схватился за спинку сиденья. Хакода втянул голову в плечи. Дау, не снижая скорости, бросил машину в ржавые болотные разводья. Подняв два искрящихся крыла брызг, помчался по известным ему ориентирам.
— Не бойсь, Леха, — Кощеев посмеивался. — Самураи в военной хитрости упражнялись, дороги под водичкой прятали. Не знал?
— Не знал, — признался Мотькин.
Машина с «начальством» двигалась следом за горбуньей так же уверенно и лихо, забыв о тормозах.
Кощеев повернулся к японцу:
— А вы, извиняюсь, не из самураев будете?
— Я не воевал, — Хакоде явно не хотелось говорить. — Это вы хотели узнать? Работал в горнорудной промышленности.
— А русский язык?
— Пришлось выучить. Я имел дело с китайскими рабочими и русскими промышленниками. — Он криво усмехнулся. — Таких, как я, у вас называют, кажется, капиталистическими акулами.
— Интересно! — сказал Мотькин. — А что с рукой?
— Нерв поврежден.
— Разрывной пулей? — спросил Кощеев.
— Придется вас разочаровать. Всего лишь обвал в шахте. Там меня немного помяло…
Педаль газа не пружинила, и Дау передвигал ее рукой. Могучая спина его прямо-таки излучала спокойствие и непоколебимую уверенность. Он был молчалив и сосредоточен. И только на одном из подъемов, когда старушка «кляво» выдохлась, он принялся подробно объяснять, что всем надо выйти из машины.
Но вот сопки остались позади. Дорога сузилась, приняла запущенный деревенский вид, две тележные колеи в пыльном суглинке, рыжая трава. Скорость машин сразу поубавилась. Вскоре въехали в настоящий маньчжурский лес, урман, тайгу, почти не тронутую войной. Появились хвойные деревья — могучие аянские ели, пихты и тут же густой подшерсток лиственных пород, сохранивший остатки листвы. Дорога запрыгала по оголенным мощным корням и камням, все чаще встречались выходы скальных пород.
Кощеев решил продолжить разговор с японцем:
— Вы не воевали, потому что капиталист?
— Я ненавижу войну, — сухо ответил Хакода.
— А разве в своей горной промышленности вы…
— Да. Конечно. Все мы здесь, в Маньчжоу-го, работали на Квантунскую армию. Попробовали бы вы поступить иначе… По торчащей свае волны бьют… Квантунская армия — большой господин. Страной Маньчжоу-го управляли военные… Но ведь и всем миром сейчас управляют военные. Они заставляют всех шагать в одном строю. А не захочешь шагать… Японцы говорят: пляши, когда псе пляшут.
— Гляди-ка, Леха. Народная мудрость и та приспособилась в войне.
— Ваш фольклор тоже приспособился. — Хакода смотрел на скалы за окном, — Смелого пуля боится, смелого штык не берет.
Мотькин фыркнул и тоже принялся смотреть в окно. Кощеев спросил:
— Разве можно заставить всех шагать в одном строю, если они не хотят?
Хакода некоторое время молчал, потом недовольно бросил:
— Одним нравится военный мундир, другим нравится командовать, третьим — воевать, убивать, разрушать. А в сумме человечество любит военную службу.
— Если вы так здорово все поняли, почему сами служили Квантунской армии?
— Чтобы выжить.
— Ну да, по торчащей свае… Мотькин, а у тебя в голове какая народная мудрость?
— Блин брюху не порча, — не задумываясь, ответил Мотькин.
Хакода улыбнулся, сразу лишившись неприступной холодной маски.
— Это, можно сказать, лежит на поверхности. А в глубине, пожалуйста? Что у вас в глубине, Мотькин-сан? Правильно я называю вас?
— Тише едешь — дальше будешь, — сказал, посмеиваясь, Мотькин.
— А вы, Кощеев-сан? Ваш принцип, выраженный в фольклоре?
— Плохому танцору… гм… кое-что мешает.
— Не совсем понятен смысл, но звучит остро. — Хакода посмотрел на стриженый шишкастый затылок шофера. — Спросим и их?
— Конечно, — Мотькин даже заерзал от удовольствия, столкнув на Хакоду Кощеева.
Хакода перекинулся фразами с Дау и Чжао. Шофер удивленно оглянулся, и автомобиль тотчас вильнул, подмял расплющенной от тяжести шиной кусты. Чжао с силой хлопнул его по плечу, потом повернулся на тесном сиденье всем телом и заговорил, почему-то глядя на Кощеева.
— В лавке, где цены высокие, покупателей мало, говорит он. — Хакода отвел взгляд от холеного лица Чжао. — И еще: в больших делах маленькие промахи не в счет.
— Скажите ему, — Кощеев шмыгнул носом, — кошка скребет на свой хребет. Мудрость старшинского состава.
Чжао ответил: «Морю пыль не страшна…»
Кощеев: «Цыплят по осени считают».
Чжао: «Гибель малых насекомых идет на пользу большим».
В диалог нагло влез Мотькин:
— Не тряси головой, не быть с бородой.
— Голодная собака палки не боится, — ответил Чжао.
Мотькин: «Змея кусает не ради сытости, а ради лихости».
Чжао некоторое время молчал, потом, ответив: «У кого фонарь, тот не идет позади», потерял интерес к разговору, отвернулся. Но Мотькин не унимался и принялся за шофера.
— Дау говорит, забыл, ничего на ум не идет, — объяснил Хакода.
Но все-таки Дау вспомнил пару армейских афоризмов: «Чего нет, того всегда хочется» и «Утром молодец, а к вечеру — мертвец».
— Мертвец, — поморщился Мотькин. — Не надо про мертвецов. — И тут же сам вспомнил: — Вытьем покойника не воскресишь. — И сплюнул: — Вот зараза, попала на язык. Давайте перестанем…
НОВЫЕ ЦЕННОСТИ
Дау резко затормозил, что-то выкрикнул испуганно и открыл дверцу. Впереди поперек дороги лежал труп человека в японском мундире. Все выскочили из машины и залегли где попало.
— Может, засада? — прошептал Мотькин, озираясь по сторонам.
Чжао целился в кого-то из автомата, того самого «брена», который выудили из оврага советские солдаты.
Мягко, с выключенным двигателем подкатил «датсун», и оба экипажа собрались на военный совет. Справа от дороги громоздились дикие обрывистые скалы, заросшие лесом, слева — речушка, пробившая в камне столь глубокое ложе, что на его дно можно было прыгать с парашютом. Над головой мирной делегации тоже журчало: вода стекала по наклонной каменной стене и падала на дорогу веселым дождичком, украшенным миниатюрной радугой.
Кощеев опустил руку в холодную до ломоты в костях лужицу и вытащил стреляную гильзу. Чжао взял ее, что-то произнес и закинул в пропасть.
— Калибр шесть с половиной, — перевел Хакода. — От японского карабина.
— Не только от карабина, — недовольно произнес Кощеев. — Зря выкинули, господин хороший. Патрон вроде не заржавел. Совсем свежий. Посмотреть бы не мешало.
— Ничего нам не даст один патрон, — произнес невнятно старый Чень.
Шубу он оставил в машине. Теперь на нем был длинный шелковый халат со стоячим воротничком. На голове — черная шапочка, похожая на тюбетейку. Он держал свои маленькие ручки в широких рукавах халата, хотя было очень тепло и даже ожили коричневые бабочки. Они выписывали быстрые зигзаги над дорогой, держась поближе к воде.
Чень сердито сказал что-то Лю Домину. Тот несколько раз поклонился и побежал, прыгая по камням, к лимузину.
— Куда?!
— Стой! — одновременно выкрикнули Кощеев и Зацепин.
Но Лю, втянув плосколобую большую голову в узкие плечи, добежал до автомашины и тут же бросился назад.
Все ждали выстрелов со скал.
Шофер вернулся невредимый и очень довольный. Преданно глядя на старика, положил перед ним на камень жестяной рупор с грубо приклепанной ручкой, похожей на дверную, и изящную коробочку на длинном тонком ремешке.
Мотькин демонстративно вытер вспотевшее лицо пилоткой и сказал:
— Везет только детишкам и дуракам… А если б я пошел, схлопотал бы девять грамм между рог. Точно.
Зацепин нервничал.
— Нехорошо, дед! — высказал он Ченю. — Разве можно так? Своего же — и под пули! Из-за пустяков!
Чень радушно улыбался, похлопывая ладонью по тонкой жести.
— Пустяк — нехорошо, — и передал рупор спокойному до неправдоподобия Хакоде.
Хакода принялся кричать в рупор, напрягая жилы, что война давно закончена, что нужно всем доблестным японским воинам сложить оружие и что даютаевский шеньши Чень приехал специально для того, чтобы взять их под свое покровительство. После Хакоды в рупор кричал старик. Он тоже владел японским, правда, приблизительно в той же степени, что и русским.
Скалы помалкивали в ответ. Только шумел родниковый дождь, и в пропасти скрипела какая-то птица.
— Переговоры закончить, — сказал Зацепин и вытащил из брезентовой кобуры наган. — Мотькин и кожаный, как его, Чжао… проверьте наверху, Кощеев, погляди внизу, — показал наганом на пропасть, — Я с тощим пройду вперед по дороге.
— И тыл надо прощупать, — Мотькин нервничал. — Если засаду хотят, то с тылу, как пить дать, станкач подтянули. Или как его…
— Гранатомет, — подсказал Кощеев.
Зацепин показал наганом на Хакоду:
— Вы и Дау пройдете назад по дороге метров триста. Пошуруйте по кустам, и вообще повнимательней…
— Мне лучше остаться. — Хакода присел на корточки. — Труп, конечно, заминирован. Я в этом деле смыслю. Я займусь трупом.
Чень вытащил из красивой коробочки никелированный миниатюрный бинокль и принялся разглядывать тело на дороге.
— Какой молодой. Какой красивый. — Он говорил по-русски. — Может быть, он живой?
Чжао что-то громко выговаривал стальному солдату, потом ткнул кулаком в его большое скуластое лицо. Дау упал на колени, спрятал лицо в ладони.
— Еще чего?! — опешил Зацепин. — А ну прекратить!