— Вы хорошо догадались о резервуаре для воды, — сказал он Кощееву, которому после вина икалось японскими пытками, а в желудке стояла боль. — Я суммировал свои наблюдения и догадался следом за вами…
Без шляпы, пьяненький, с огромными залысинами на морщинистом темени, японец казался Кощееву таким понятным, чуть ли не родным.
— Горные компании так делали, — разоткровенничался Хакода. — И еще в древности, когда пороховые склады были большой ценностью… Над складами или возле них всегда держали много воды. Если, допустим, проникли злоумышленники или начался пожар и вот-вот все взорвется… Тут водой все заливали. — Он погрозил Кощееву тонким пальцем. — Очень хитро задумали — выпустить воду, чтобы потом не утонуть. Какой мудрый человек придумал?
— Я придумал, я и есть мудрый. Не веришь? Спроси у них. Да, если хочешь знать, у меня не голова, а дом советов. Если бы я учился в институтах или в техникумах, да я давно, может быть, министром был! Иногда такое придумаю, что сам удивляюсь. Ну, думаю, Кощей, язви тя в душу, ну калганище! — Он обнял Хакоду за узкие плечи. — Поехали с нами в Расею! Мужик ты грамотный, толковый, счетоводом запросто сможешь. Но сперва скажи, для кого Чжао старается? Кому Дракона хочет найти?
— Не знаю, — беспечно ответил японец. — Может, для трудового лагеря в сопках? Там много молодых людей упражняются с деревянными ружьями и бамбуковыми палками.
— Японцы?
— Ну что вы! Гоминьдан, китайские люди.
— Слышь, Костя? — Кощеев толкнул в плечо потного и радостного ефрейтора. — Рассказать такое смершам, ох и всполошатся, благодарностями закидают.
— Смерш свое дело знает, — ответил тот.
Почувствовав себя неважно, Кощеев прилег на голую сетку да и уснул. И только приснилась Кошкина — убегала от него с издевательским смехом, — как очнулся от яркого света в лицо. Хотел вскочить, но наткнулся грудью на острие штыка. И тоскливый голос Зацепина:
— Вот и повеселились, славяне… Кто прохлопал-то?
Всех выстроили у стены — и русских, и китайцев. Хакода корчился на полу в перекрестии лучей электрических фонариков, получив прикладом под дых.
— Слушай мою команду! — шептал Зацепин, клонясь, будто ему трудно стоять. — Бросаемся разом на фонари…
Удар прикладом по шее — и Зацепин рухнул, стукнувшись головой о землю.
— Сколько их? — спросил наугад Кощеев и чудом увернулся от приклада, вынырнувшего из темноты.
Поляница вдруг начал оседать, скребясь спиной о доски стены. Кощеев и Посудин подхватили его под руки — гимнастерка Богдана была липкой от крови.
Грубый спокойный голос произнес что-то по-японски. Хакода вздрогнул, с трудом поклонился. В свете фонаря его редкие волосы стояли дыбом. И снова фраза на японском. Хакода обернулся к пленникам и замер. В течение долгой паузы было слышно лишь чье-то мощное дыхание.
Потом Хакода указал рукой на Кощеева.
— Конохито…
— Ватаси-мо со омоимас, — подтвердил грубый голос.
— Сука! — сказал Кощеев. — Почему я тебя не придушил?..
Он был упорен, что его сейчас же прикончат. Должно быть, за то, что расколол Малого Дракона и прикоснулся к секрету Большого. Но всех вывели в темень, а его оставили. Рука в тонкой кожаной перчатке подняла с пола «настольную книгу» Посудина, пошуршала страницами. Человек, по-видимому, прочел несколько латинских терминов, подчеркнутых еще профессором. Наверное, и на презумпцию невиновности наткнулся. Книга полетела, трепыхаясь, в груду предметов посреди казармы. Тут были и вещмешки красноармейцев, и их оружие, пустые консервные банки, бутылки, даже постиранные и невысохшие портянки. Все это сложили на широкую шинель Поляницы и унесли. И казан с остатками пищи унесли. Кощеев понял — заметают следы.
— Скажи им, Хакода, война давно кончилась. Неужели до сих пор не знают?
— Молчите! — в ужасе прошептал японец. — Убьют!
Их заставили сдирать с досок еще не запекшиеся пятна крови.
— Это те, которых уже считают богами… — зашептал Хакода едва слышно. — Они выполняют свой долг.
Снова прозвучал грубый голос. Хакода съежился, оцепенел. На голову Кощеева набросили мешок, связали руки.
— Господин офицер спрашивает, для чего вы рыли на сопке? — сдавленный голос Хакоды.
«Но ты же знаешь, сволочь!» — чуть было не ответил Кощеев.
— Приказали — вот и роем, — проговорил он в пыльный мешок. — Для мачты какой-то.
Потом был долгий и стремительный марш — то спуск, то подъем. Если вначале Кощеев вроде бы запоминал направление, то потом запутался. Да и мысль мучила: зачем он им понадобился? Ведь выбрали одного из всех…
На рассвете с вымотанного вконец Кощеева сняли мешок, развязали ему руки. Массивный кривоногий солдат с висевшей до колен мотней форменных брюк вложил ему в ладонь пригоршню мелких твердых галет и комочек слипшихся леденцов — уже знакомая красноармейцам трофейная «едома» из пайка солдат японской армии.
На Кощееве была только разорванная гимнастерка, мокрая от пота. Весь он дымился паром, как белье после прожарки. Отпустив лицо в обжигающий холодом ручей, он начал пить. Заныли зубы, кожа лица потеряла чувствительность, но зато в голове вроде бы прояснилось. И первая мысль: «Чуть прикоснулись к Большому Дракону — и сразу получили по соплям». Где же остальные ребята? Он начал озираться. Мокрые угрюмые скалы, нависшие над укатанной военной дорогой с полосатыми столбиками у обрыва. В клочьях тумана проглядывала косматая хвоя и ветви «чертового дерева» с огромными шипами. Несколько человек разбивали деревянные ящики с военной маркировкой. «Взрывчатка!» Шесть человек и Хакода, лежащий в неловкой позе на камнях.
Кощеев подтянулся на локтях к нему.
— Эй, — позвал он шепотом, — где остальные?
Измученный Хакода с трудом повернул к нему лицо. Вместо шляпы на нем была пилотка Зацепина — ее можно было узнать по щегольским четким ребрам, наглаженным с помощью мыла и расчески.
— Всех убили… — невнятно ответил Хакода. — В той яме все… Зарыли… Никто не узнает, не найдет…
— Почему ты на меня указал? Зачем я им?
— Им нужен русский буракумин… очень плохой, ничтожный, разгильдяй… не обижайтесь… Я выбрал того, кто им может принести вред…
— Зачем нужен?!
— Для войны… для какого-то военного дела… они всегда ищут самых жалких… трусливых… Не обижайтесь, пожалуйста, что…
— И тебя тоже для военного дела?
— Нет, нет… я на тот случай, если с вами у них ничего не получится…
— Так кто же они? Смертники?
— Да, конечно… высшие люди, давшие клятву… Их где-то уже считают мертвыми, богами, и они такими себя считают… Они смирились со смертью. Их невозможно победить… но вы сделайте, что можете…
Кощеева снова связали. Кривоногий набрал из стеклянного пузырька в грязноватый шприц какой-то жидкости и всадил иглу в спину Кощееву прямо через одежду. Он рванулся, но его крепко держали. Под левой лопаткой набух болевой пузырь, страх сразил Кощеева.
— Ну почему всегда я?! — зарыдал он.
Он завидовал мертвым. Теперь было понятно, для чего «богам смерти» живой русский «буракумин», затюканный жизнью, потерявший способность сопротивляться. Только такой будет смирно сидеть на мине, боясь шелохнуться, боясь потерять свою гнусную жизнь. Только такой будет сидеть до самого конца и погубит тех, кто его будет спасать.
— Все шибко хорошо, — сказал грубый спокойный голос. — Не надо ворновайся.
Солдаты закончили минировать скалу и дорогу, посбрасывали в пропасть пустые ящики и обертку от взрывчатки. Хакоду подвели к полосатым столбикам на краю обрыва. Он покорно встал на колени. Кривоногий приставил к его затылку маузер. Выстрела почти не было слышно за гулом горной реки. Хакода исчез.
«Своих-то!..» — подумал Кощеев, борясь с навалившейся одурью. Еще можно было рвануться, порвать проволоку, которой опутали его, — и будет самое то… Но он сидел, прижимаясь спиной к доске, к которой его привязали. Стекленеющие его глаза впитывали подробности «большого военного дела»…
Массивное скуластое лицо, заросшее редкой черной волосней… Желтые исцарапанные сапоги… Далекий вой автомобильных моторов, одолевающих крутизну… Офицер легонько потянул за шнурок, уходящий в щель под камнями. Где-то под Кощеевым едва слышно щелкнуло — и офицер бросился бежать. Запнулся, упал на четвереньки… Мелькнули стершиеся подошвы сапог… Потом опасливо приблизился кривоногий, схватил лежавший на дороге шнурок — и снова замелькали стершиеся подошвы, но уже другие…
КОНСИЛИУМ НА ДОРОГЕ
Молодое русское лицо со сломанной переносицей, рыжие загогулины бровей.
— Как же тебя угораздило, а? Браток?
До чего тяжелые веки, как трудно удержать их на весу. Автоколонна стоит, моторы выключены, и люди жмутся к огромной скале, выпирающей на дорогу, будто спасет она их при взрыве. Пасмурно, мерзко на этом свете. Редкие капли дождя долбят в расстеленную возле Кощеева плащ-палатку — бум-бум-бум… А на ней уже разложены инструменты.
— Как барабаны… — еле-еле ворочает языком рядовой Кощеев. — Где Барабанов?
— Бредит, — сказал кто-то.
— Таблетку какую-нибудь… — шепчет Кощеев, превозмогая боль в затекшем теле. — Туман в башке…
— Только не дергайся, не шевелись, и все будет хорошо…
Подходящих таблеток не нашлось, начали поить горячим кофе из китайского яркого термоса. Поднесли полкружки спирта — может, полегчает напоследок?
— Но надо, по хочу… — мотает головой Кощеев, сопротивляясь спирту, текущему по губам и подбородку.
И чей-то панический вопль:
— Да не дергайся ты, черт!
Кощеев выплевывает горечь вместе с кровью искусанных губ.
— Уйдите от скалы… Там главный заряд… ловушка… Здесь рванет, а там сдетонирует… И еще ручник с оптическим прицелом… для прикрытия… где-то наверху ищите…
Кто-то побежал к скале, громко топая, раздались протяжные команды, и заурчали, зафыркали моторы «хонд» и «студебекеров».
— Только не шевелись, браток. Все будет хорошо. У нас есть такие специалисты, закачаешься, не такое разминировали…
— Васильев, что ли? Капитан?
— Так ты и Васильева знаешь! И за ним пошлем, если надо будет!
— Взорвался Васильев… не так давно…
— Еще хочешь кофейку? Ну, подожди, браток! Не теряй надежды!
Вокруг Кощеева собрались все, кто хоть самую малость понимал в саперном деле. Кощеев нудным тихим голосом рассказывал, какие у японцев ящики сброшены в пропасть, какого вида пеналы, из которых доставали блестящие штуки вроде детонаторов, о шнурке и бегстве офицера не забыл, и как вернулся кривоногий за этим ценным, должно быть, шнурком… Рыжебровый, конопатый чуть не плачет! А ведь полковник!
— Инженерная мина! С незнакомым пускателем! Эта штука на сей день — самая главная, может быть, самурайская хитрость. Так что крепись, боец, и вспоминай, вспоминай все до самой малой подробности. Вижу, разбираешься в саперном деле…
Если бы знать, что это саперное когда-нибудь пригодится, то разве бы сачковал и дремал на курсах внештатников? Да что теперь плакать, локоток не укусишь, былое не вернешь. Расплачивайся за все разом…
Шевелит мозгами консилиум в двух с половиной метрах от пропасти, аж пар идет, идеи гениальные, как из рога изобилия, сыплются. Кто предлагает подвести бронеплиту, чтобы рванулся боец, перекатился на нее — что-нибудь от него и останется. Или вот интересное предложение — выплавить тол из мины автогенчиком. Подобраться к ней снизу, тоннель прорубить, и выплавляй со спокойной душой. И насчет взрывателей были идеи, особенно с этим странным шнурком — ясно же, что это чека, ключик к японской великой хитрости. Берегут ее, должно быть, потому что ею можно остановить взрыв. Рисовали в блокнотах Кощееву разные фигуры — может, так выглядела та хреновина на шнурке? Или вот этак?
Кощеев как-то странно воспринимал время: кусками какими-то, брикетами — то густо, то пусто. Вроде было утро, кофе, рыжий полковник, а уже ночь, костры, фонари, перестрелка в горах. Усталые люди, обползавшие все вокруг на животах и коленях, объясняли друг другу суть японской минной хитрости. Все нити стянуты к донному взрывателю. Неизвлекаемость состоит из суммы. Одно нельзя разрезать, другое нельзя согнуть, третье ни в коем случае вывернуть, вынуть, затронуть. И всем командует какая-то жуткая чека на шелковом красном шнурке…
— Ну ладно, — сказал осипшим голосом полковник, разминая пальцы рук. — Отойдите все и фару ту уберите, в глаза бьет.
— И ты уходи, — сказал Кощеев. — Сам попробую. Только скажи, что делать.
— Вот это по-нашенски, по-советски… Только я не уйду.
— Я ее сквозь камни чую… Не мешай, уйди…
— Знаю, что ты задумал. Рвануть — и вся недолга?
— Ты меня не знаешь, рыжий! Катись! Кому говорю?
Полковник ушел, обидевшись, наверное. А Кощеев начал ощупывать под собой мину. И не было ни волнения, ни страха — все куда-то пропало. Или переплавилось во что-то вместе с гауптвахтами и окопами, ненавистью к паханам и любовью к Кошкиной… Проследовал по голым проводам и «увидел», что почти все — наглая ложь. Концы проводов просто засунуты под камни. Ясное дело, расчет на минобоязнь. «Умеют, сволочи, загонять страх в печенку…» И анекдоты по Маньчжурии пошли, а на самом деле чистая правда: о том, как шарахались отважные бойцы и командиры от разных безобидных предметов и проводов, как многим снились по ночам японские сюрпризы… А сколько служивых списали под чистую? Потому что годились теперь эти ребята только для проживания в больничных палатах, где восстанавливают нервы и человеческое достоинство…
А вот и проволочные усишки, пальцы прикоснулись к ним, не шелохнув ни на микрон. Чуть погнешь или закоротишь кусачками — бабахнет… «Заградительная полоса», — догадался Кощеев. Проник дальше заграждений — и вот она, должно быть, главная шишка на ровном железном месте, взрыватель, ввинченный в литую крышку, которой предстоит стать роем осколков. Стержень ударника насторожен, и бес его знает, отчего он должен сработать — от прикосновения, или звука, или от натяжения какой-нибудь хитрой волосинки?.. Под взрывателем, конечно, «эмдэшка» — так в войсках называли минные души, детонаторы. Без «эмдэшки» мина мертва, ею хоть в футбол играй…
Попытался вспомнить что-нибудь толковое о чеках, пружинах, стаканах, секретных замыкателях. Пытался воскресить что-нибудь из приказов, инструкций, спецлистовок, разъясняющих, как надо избегать или обезвреживать минные сюрпризы и ловушки… Ведь погибло от мин много и военных, и мирных жителей, так что почти на каждом столбе Даютая висели инструкции по борьбе с минами. Пытался вспомнить и байки прибывших с Запада солдат о немецких сюрпризах, главным образом натяжного действия… Только ни в каких байках, приказах и инструкциях не говорилось о минах, поставленных на неизвлекаемость. Потому что бесполезно было их обезвреживать по известным техническим причинам? Или некому было поделиться опытом?
На чем купился Васильев?
Под чуткими пальцами, набухшими кровью, появился кольцевой четкий паз вокруг цилиндра взрывателя. Даже качество металла вроде бы определил. Чуть помаслянистей и холодней, чем окружающее железо и камень… Бронза? И Кощеев будто увидел, как и Васильев «разглядывает» кончиками пальцев бронзу и кольцевой паз, как медленно вставляет в этот паз металлическую трубку — чтобы потом втолкнуть в ее прорезь металлическую шпильку и удержать ударник от срабатывания. А уж затем можно выворачивать весь корпус взрывателя…
Но что-то случилось. Прохлопать какую-то малость Васильев не мог, на то и мастер. Значит, чего-то не знал? Подвернулось что-то совсем новое и неизвестное…
Кощеев, чувствуя себя Васильевым, взял с брезента металлическую трубку, пронес ее через усики заграждений, не желая отвлекаться на неглавное (да и не умел, наверное, как следует справиться с этими волосинками). И начал медленно, по миллиметру, по полмиллиметра вставлять трубку в паз. Тут его будто кто-то кипятком ошпарил. «Вставишь трубку — и рванет! Или вставишь шпильку — рванет!..» На любом движении может ждать сюрприз, коли сам Васильев… Ничего невозможно! Ничего, кроме как отдать богу душу. Но вспомнился удирающий самурай и потом удирающий фельдфебель… Наложил в штаны, но вернулся. Ради безделицы на шелковой веревочке? И ясный щелчок в мине, когда вытянули эту фиговину…