– Я? – усмехнулся Егор. – Сам ничего не соображаю. В каком-то тупике.
– Врешь, соображаешь. Просто не хочешь помочь. Ты вон сколько пережил за свой тридцатник.
– Ничего я не пережил. Тюрьма ничего не дает. Разве что передумал многое да обозлился еще больше.
– На кого?.. На всех?
– На себя. До кичмана был редким оболтусом. Пьянки, гулянки, компашки, драки, наркота, желание быть круче всех, забойнее всех, отстойнее всех, угарнее всех. А дружбаны в самый момент сделали подножку. Вот и получил сполна!
– А родители?.. Тот же Кеша. Ты их тоже не слушал?
– А кто в угаре слушает родителей? Это сейчас я уже что-то кумекаю. А тогда все по болту! Самый умный, самый соображающий, сопли пузырем, спина шифером. Попробуй докажи, останови!.. Все было, и ничего не было.
– Я такая же. Тоже все есть, и ничего нету.
Баринов взглянул на нее:
– С отцом проблемы?
– Наверное. Я его не понимаю.
– Как все дети.
– Нет, не так. Когда-то был беспредельщиком. Греб все, что плохо лежало. Ваш дом с картинами он ведь тоже заграбастал.
– Ты это знаешь?
– Знаю. Вернее, слышала, как мама с ним ругалась. Они жуть какие ценные – картины. А последнее время вроде как чокнулся. Утром молится, на ночь пьет и тоже молится. Даже не по себе как-то. Вроде боится чего.
– Совесть мучает?
– Я ему такое брякнула, чуть не прибил. Орет, что все ради меня. Ради моего будущего. А мне ничего не нужно. Мне стыдно и страшно. Я хочу жить и ничего не бояться. Вот ты чего-нибудь боишься?
– Боюсь… Боюсь, что не спасу отца.
– Хочешь, я тебе помогу?
– Как?
– Как скажешь. Деньгами, например. У меня есть. Сколько тебе?
– Нисколько.
– Я обижусь. Сам же говорил, что нужны бабки. Сколько?
Баринов коснулся пальцем кончика носа Марины, поцеловал в щеку.
– Потом, ладно?
Зазвонил мобильник, она взглянула на экран, отмахнулась:
– Отец.
– Мамка вообще не звонит?
– Звонит. Но только по условному. Она у меня классная.
– Отца тоже терпит?
– Думаю, любит. Правда, по-своему. Жалеет, наверное. Она святая.
Телефон умолк, Марина поднялась, махнула:
– Ладно, все равно. Пошли в дом.
На кухне Марина сполоснула бокалы, ловко, по-хозяйски, освежила еду в тарелках, налила вина, подошла к Егору:
– Я хочу выпить за ту нашу первую ночь…
– Какую… первую ночь? – несколько ошалел тот.
– Когда я притащилась к тебе с бутербродами. Все было правильно.
Они чокнулись, выпили до дна, Марина поднесла ладонь к лицу Баринова, нежно погладила, повторила:
– Все было правильно.
Потянулась к нему и стала целовать жадно, откровенно, с удовольствием.
…Они лежали в постели, чуть прикрывшись простынями, Егор гладил по растрепанным волосам Марину, вдруг улыбнулся:
– Я что-то не понял насчет бутербродов.
– Каких бутербродов? – теперь не поняла она.
– Которые ты принесла ночью.
– А-а! – рассмеялась Марина. – Думаешь, правда пожалела? Ни фига! Стало прикольно. Вламывается чувак в полночь, требует чаю, дерется… То ли нахал, то ли полный отморозок? То ли настоящий мужик.
– Ну и кто же?
– А вот кто! – Марина повернулась к нему, принялась целовать лицо, глаза, шею. Отстранилась, шутя щелкнула по носу. – Только не зазнаваться! Я ведь сейчас почти влюбилась, а через минуту могу возненавидеть.
– Возненавидеть? За что?
– Да за все!.. За любую мелочь. Как только просеку, что человек врет, крутит, поет Алябьева – все, конец. Все чисто трактором! Запомни это, лопэс.
Егор помолчал, довольно осторожно спросил:
– Вопрос можно?
– Нехорошо как-то спрашиваешь.
– Бывший твой муж. Правда прокурорский сынок?
– А чего он тебя так разволновал?
– Интересно. Если одногодки, может, и пересекались по тусовкам.
– Не-е, Валерка не тусовщик. Антипов фамилия, не помнишь?
– Вроде нет.
– Моль белая, – с презрением произнесла Марина. – Скучный, занудный, правильный, до тошноты въедливый. Ногти будет выдирать – ни одной гримасы!
– А Липницкого тоже знаешь?
От неожиданности Маринка приподнялась на локте.
– Витьку?
– Да, Витьку. Липницкого. Виктора Алексеевича.
– А ты откуда этого знаешь?
– Друг детства. Жили когда-то рядом.
– Ну знаю. И что дальше?
– Что за человек?
– Гнилой. Гнилой и подлый.
– Он корешит с твоим отцом?
– Бабки вместе делают.
– А ты чего с ним делаешь?
– Не поняла?
– После психушки я встретил его.
– Встретил. Что дальше?
– Передавал тебе привет.
– Что еще?
– Сказал, что ты клевая.
– И больше ничего?
– Больше ты знаешь.
Марина молчала, не сводила с Егора глаз.
– Что смотришь? – повернул он к ней голову.
– Смотрю и думаю: или дебил, или редкая тварь.
– Как каждый мужик.
– Нет, – усмехнулась она. – Все-таки тварь. Только что был с женщиной, любил, целовал и тут же гнешь про другого козла. Что он еще сказал тебе?
– Не больше, чем сама знаешь.
– Я хочу от тебя услышать!
Баринов тоже привстал на локоть, попытался погладить Марину по волосам.
– Ладно, проехали.
Она отбросила его руку, но ответить не успела. На тумбочке заиграл мобильник. Марина включила связь, поднесла трубку к уху.
– Что, мама?.. Скоро буду, уже выезжаю. А что?.. Куда он поехал? А с чего он взял, что я за городом? Соседи?.. Хорошо, поняла. Спасибо, мамочка! – положила трубку, севшим голосом произнесла: – Отец сюда едет.
– Нужно смываться?
– А может, хочешь с ним покалякать? Объяснишь, чем мы тут занимались. Скажешь, что у нас любовь.
– Без проблем. Штаны только натяну.
– А можешь и не натягивать. Веселее будет!
– Как скажешь, дорогая.
– Тундряк долбаный! – огрызнулась Марина, принялась быстро и нервно одеваться. – Спускаешься в котельню, кочумаешь там, пока не уедем. И не вздумай высовываться для «мужского разговора». Больше получишь, чем услышишь.
Баринов подошел к ней, попытался поправить съехавшее с плеча платье.
– Отвали, баклан! – оттолкнула его Марина. Взяла сумку, покопалась в ней, вынула что-то завернутое в бумагу, бросила на постель. – Бабки. Одноразовая помощь… Не тебе. Кеше! И больше я тебя не знаю. Считай, было короткое разовое замыкание. – И широким шагом заспешила к выходу.
Егор слышал, как стукнула сначала одна дверь, затем вторая, после чего зашумела во дворе машина, скользнули по окнам фары, и тут же ночь всколыхнул громкий разгневанный мужской голос.
Марина что-то отвечала, объясняла, кричала. Слов было не разобрать, одни только эмоции и возмущение.
Егор спешно оделся, сгреб сверток с деньгами, в полумраке стал спускаться вниз, чтобы схорониться в той самой котельной.
До котельной он дойти не успел – над головой затопали частые тяжелые мужские шаги, потом выкрики.
– Черт!.. Найду кого, пристрелю!.. С кем ты, стерва, здесь была? Говори, где он?
– Я же сказала, никого нет! Одна была! Не имею права, что ли? – доносился в ответ истеричный голос дочки. – Достал ты меня! Достал, папа!.. Сколько это может продолжаться?
Баринов забился в какой-то уголок, затих.
Шаги прогрохотали совсем близко, по стенам поплыла длинная тень, потом все постепенно удалилось, стукнула входная дверь, снова ударили фары по подвальному окну, и стало тихо.
Замок железной входной двери в подъезде пятиэтажки был сломан, поэтому войти внутрь проблем не составляло.
Егор пешком поднялся на четвертый этаж, остановился перед квартирой 35, тяжело и часто дыша то ли от быстрого хода, то ли от волнения.
Нажал на кнопку дверного звонка не сразу – тоже, видать, от сбитого дыхания. По ту сторону двери послышались детские голоса, затем женский низкий грудной голос спросил:
– Кто?
– Маша, – произнес Баринов перехваченным горлом. – Это Егор…
– Какой Егор?
– Егор. Баринов. Открой.
Дверь медленно открылась, в прихожей стояла полноватая молодая женщина, возле которой вились двое детей-дошколят, мальчик и девочка.
Мужчина и женщина смотрели друг на друга, то ли пытаясь узнать, то ли вовсе не узнавая. Наконец Маша вымолвила:
– Боже… Правда, что ли, Егор?
– Я, Маша.
– Встреть на улице, не узнала бы.
– А я бы узнал.
– Да ну тебя! – отмахнулась женщина. – Толстая стала, как корова.
– Мама, дядя, – пищала детвора, наперебой тыча пальчиками в гостя. – Кто это, мама?.. Как дядю зовут, мама?
– Вам бы все знать! – Маша оттащила детей в сторону, повела в одну из комнат, махнула Егору. – Чего стоишь? Проходи, раз явился. Туфли только сними!
Тот вошел, зачем-то пошаркал туфлями по не очень свежему коврику, потом сбросил их.
Маша вернулась, поправила упавшие на лицо волосы.
– Задолбалась с этими киндер-сюпризами! Ни сядешь, ни ляжешь, ни пожрешь.
– Двое у тебя?
– Здесь двое, а третьего муж из школы сейчас приведет.
– Муж кто?
– Тебе какая разница?.. Алконавт. Пока трезвый, детей клепает. А загудит, по всему городу бегаю. Ищу!
Прошли на кухню, Егор примостился на краешек пластиковой табуретки, с улыбкой взглянул на женщину:
– Сколько мы с тобой не виделись, Маша?
– А сколько не виделись? – хмыкнула та, привалившись плечом к холодильнику. – Как срок тебе дали, так и не виделись.
– Я вспоминал тебя. Часто вспоминал.
– Думаешь, я не вспоминала? Подушки насквозь проревела, ногти о стенку до крови выцарапала.
– На письма перестала отвечать.
– Послушай, Егор! Тебе сразу все рассказать или вперемешку? Сейчас разревусь, распсихуюсь и на детей всю злость выкину. – Маша взяла кухонное полотенце, с силой вытерла увлажнившиеся глаза. – Тебе в тюрьме было невесело, а мне на воле тоже несладко. То мать умерла, то этого козла встретила!.. На улицу раз в месяц нос высовываю, и то с двумя подвесками! Народ шарахается, когда видит. Не женщина – свиноферма.
Она грузно опустилась на вторую табуретку, стала плакать в полотенце горько и с отдачей.
В соседней комнате стали орать и драться дети, Маша резко вскочила, свернула калачом то самое полотенце, ринулась наказывать чад.
– Ах вы, черти полосатые! Как же вы достали меня!
Баринов слышал, как ревели дети, кричала на них мать, лупила полотенцем, топала ногами:
– Когда вы угомонитесь? Когда дадите матери хотя б минуту посидеть спокойно?
Егор поднялся, подошел к окну, стал смотреть во двор – обычный, спокойный, сонный – с подростками на спортплощадке, пенсионерами на скамеечках, с мамами при колясках…
Вернулась Маша, оперлась о гостя полным горячим телом, показала снимок в рамочке:
– Гляди… Это мы с тобой. Как раз хотели пожениться. Правда смешные?
Баринов взял фотографию, стал рассматривать ее.
– Почему смешные? Красивые.
– Красивые. Жаль, что все так вышло.
– А это кто?.. Витька? – ткнул Егор на парня, пристроившегося рядом.
– Витька Липницкий. Твой лепший кореш… Не слыхал, чего с ним?
– Не успел.
– Большо-ой человек стал. Депутат!.. Не был у него еще?
– Говорю ж, не успел.
– Ходила к нему, когда третьего родила, пожевал губами, пошлепал, даже записал в блокноте что-то, и как в домино: пусто-пусто. – Маша забрала фотографию, протерла ее ладонью, поцеловала. – Под матрац прячу, чтоб муж не видел.
– Ревнивый?
– Полный дурик! Особенно к тебе. Который год допытывается, устала отбиваться. – Она внимательно посмотрела на гостя. – А ты за отцом приехал? За Кешей?
– В первую очередь, – кивнул Егор.
– Он же в шизиловке. Упекли, чтоб дом забрать. А чего? Один за решеткой, второй – в крезатории. А богатство вот оно, под ногами. Бери – не хочу. И знаешь, кто там сейчас?
– Знаю, – согнал каменные желваки Егор.
– Дмитрий Олегович Зайцев! Главный головолом города. И кентяра твоего Витьки Липницкого. Да-а, вот так. Сначала Витька раскинул грабли на вашу домину, потом, видать, перетерли, запрессовали, и теперь там Зайцев.
– С женой и дочкой.
– Жена – двинутая, блаженная. Книжки все читает. А дочка – прости господи. Все есть, окромя головы. Кто поманит, тот и подберет. Выскочила по молодости за прокурорского сынка, сейчас с Липницким веретено крутит.
– С Витькой?! – искренне удивился Егор.
– Да, с депутатиком! И надежда, и опора, и защита! Как только батя ее еще не пронюхал. Порвет твоего дружка, как Тузик грелку.
За стенкой снова стали шуметь дети, Маша вздохнула, закатила глаза.
– Не поверишь, каждый день хочу повеситься, – снова схватила полотенце и снова выбежала из кухни. – Ах вы, паразиты!.. Ах вы, людоеды! Когда ж вы, чушки, успокоитесь?!
Крик, ругань, детский плач.
Баринов поднялся и тихонько покинул квартиру.
Время было за полночь. Баринов велел остановить машину метрах в ста от входа в психиатричку, сунул «леваку» положенные пятьсот рублей, достал из салона туго набитую дорожную сумку, двинулся в сторону ворот.
Машина развернулась и, газанув, скрылась в ночи.
Охранник, услышавший автомобильный шум, уже ждал Егора. Протянул деревянно руку, кивнул на сумку.
– Шмотье?
– Переодеть отца. Как он?
– А кто его поймет? Вроде пока спокойный. Хлопцы вывели из палаты, караулят, чтоб не шумнул раньше времени.
– Машина?
– На старте, – улыбнулся золотым ртом Василий. – У меня все как часы. Сказал – сделал. Сам-то деньгу собрал?
Баринов вынул из кармана сверток:
– Как договаривались.
– Уважаю аккуратность!.. Я вот, к примеру, в армии пять лет прапором отбаянил, с тех пор привычка отвечать за каждый жест. Взял больше, кинул дальше. А что не поймал, то мимо.
– Ладно, двинулись, – прервал его Егор. – На душе что-то гадливо.
– А по-другому и невозможно! – засмеялся охранник, впуская его в ворота. – Хоть и чокнутый, а все родной отец. Теперь главное, как с ним распорядиться. – Неожиданно поинтересовался: – Куда ты с ним? В гостиницу?
– Не знаю. Еще не решил. Может, и в гостиницу.
– В гостиницу нельзя, – мотнул головой Василий. – Он же еще под уколом. А действие закончится, может случиться приступ. Орать, значит, будет, буянить, метаться. Я на них тут нагляделся!
– Ну и что предлагаешь?
– А вот и предлагаю. Дачка у меня… ну, халупка… всего километр от города. Там никто зараз не живет. Перебьешься с Кешей недельку, пока не уймется, а там можно и в гостиничку. Или в другое какое место. Телефончик мой в память вбей, вдруг понадобится. – Он протянул ксероксную бамажку с номером.
Егор загнал в мобильник телефон охранника, обозначил «Василий».
– Спасибо, тронут, – и крепко пожал ему руку.
– Тронутым будешь, когда заплатишь, – хохотнул охранник. – Тут не богадельня, дорогой!.. Всего полторы тысячи, и вопрос закрытый. Хоть месяц живи!
Егор вынул из кармана перетянутые резинкой деньги, отсчитал три бумажки по пятьсот, буркнул:
– Все равно спасибо.
Пересекли двор. Василий огляделся, махнул стоявшему поодаль «уазику», быстренько отомкнул железную дверь, пропустил Баринова внутрь.
Миновали пару коридоров, пару раз приостановились, прислушались и вскоре оказались в довольно просторной комнате, в углу которой маячили два санитара рядом с сидевшим на табуретке Кешей.
– Действуй, – распорядился охранник.
Баринов подошел к больному, присел перед ним на корточки.
– Отец, как ты?
Кеша оторвался от какой-то, только ему видимой точки, перевел на Егора взгляд и вдруг улыбнулся:
– Хорошо.
– Ты узнаешь меня?
– Да.
– Я Егор… твой сын.
– Да, мой сын.
– Все, потом будете любезничать, – вмешался охранник. – Одевай деда.
Кеша вдруг напрягся, испуганно взглянул на него.
– Куда?
– В гости поедешь, композитор. С сыном.
– В гости? – повторил старик, снова уставился в свою точку на стене, повторил: – В гости… А домой когда?