– Погоди.
В комнате было два слуховых окна и эркер, откуда струился ясный свет летнего вечера. Китти стеснялась некрасивого форменного белья.
Поэтому встала с кровати и задернула маскировочные шторы. Комната погрузилась во тьму, лишь тонкая полоска света сочилась из-под двери.
Ощупью Китти вернулась в объятия Эда. В темноте она чувствовала себя раскованнее и позволила его рукам блуждать где вздумается. Он снял с нее рубашку и бюстгальтер. Легонько коснулся груди – по коже словно пробежал ток, бросая в дрожь. Захотелось прильнуть к его обнаженному телу.
– Нечестно, – шепнула она, – ты еще одет.
Он стянул с себя рубашку; голые по пояс, они снова принялись страстно целоваться. Чем дольше он ее гладил, тем горячее отзывалось тело. Китти знала, что случится дальше, и хотела этого, хотела с той минуты, когда они поцеловались на Маунт-Каберне. С той минуты, когда он сошел на причал Нью-Хейвена, как вернулся к ней живым и невредимым.
Китти никогда прежде не раздевалась перед мужчиной. Никогда не занималась любовью. Нет, она не наивна: некоторые девушки из ее отряда подробно описывали, как проводят свободные вечера, но сами ощущения для нее были новостью. Она не знала, как можно описать происходящее, в сознании всплывали лишь грязные слова, виденные на стене туалета или услышанные сквозь общий хохот в спальне тренировочного лагеря. Видела бы ты его прибор! Я визжала, как резаная свинья. Такая свая – вспотеешь, пока забьешь.
Китти чувствовала, как, повинуясь магии желания, напрягается его плоть. Прижимаясь к Эду, ощущала эту нарастающую твердость. Эд накрыл вздувшийся бугор рукой Китти. Она осторожно водила ладонью вверх-вниз, исследуя его форму. Потом Эд расстегнул ремень, и ее ладонь скользнула внутрь форменных брюк. Какой он там теплый и нежный, но вместе с тем крепкий и твердый! Она то осторожно сжимала его, то гладила, чувствуя, как он вздрагивает под пальцами. Тело Китти горело, кожа пылала. Она хотела Эда – всего, без остатка. Утонуть в его запахе, прикосновениях, во всех ощущениях этой близости.
Он стал стягивать с нее юбку. Ну конечно, она тоже должна раздеться. Китти помогла ему, потом отстегнула чулки. И замерла, почувствовав, как его рука скользнула под трусы. Затаив дыхание, Китти ждала его прикосновения. И вот Эд уже гладит ее там. Китти дрожала от возбуждения. Под его руками она словно заново познавала собственное тело, все его тайные, ранее неведомые уголки. Он изучал ее, как только что открытый, еще неизведанный континент. Китти раздвинула ноги пошире, чтобы его рука могла свободнее двигаться по ее телу – и внутри его.
Я вся твоя, Эдди.
Китти расстегнула пояс для чулок – он упал на пол. Скользнув рукой под резинку ее форменных трусов, уродство которых скрывала темнота, Эд стянул их ниже колен. Китти ворочалась, чтобы выпутаться из них совсем. Наконец остались только чулки.
Эд снова гладил ее, изучал, ощупывал. Она тянулась к его члену, сжимала в ладони. Глаза уже привыкли к темноте, и Китти разглядела улыбку на лице Эда.
– Ах! – Из ее груди вырвался изумленный вздох.
Он прикоснулся к некой особой точке, отчего по ее телу прокатились волны удовольствия.
– О Эдди! О Эдди!
Он целовал ее грудь, задерживаясь на сосках, сжимая их губами. Китти казалось, будто раньше у нее вообще не было тела, оно стало проявляться лишь теперь, под этими руками. Хотелось обнять Эда сильно-сильно, срастись с ним, раствориться в нем.
– Милый, – шептала она, – милый, милый.
Теперь он был сверху, и Китти с готовностью раздвинула ноги. Почувствовала, как он мягко тычется по внутренней стороне бедра, ища вход. Она чуть приподнялась, помогая.
Эд наклонился поцеловать ее. И когда их губы слились, вошел в нее. Неглубоко, но это только начало.
Сердце Китти колотилось, отметая все мысли. Тревоги и беды, о которых не стоит и вспоминать, остались далеко. Хотелось лишь одного – обладать своим мужчиной. Чтобы он утонул в ней.
Он вошел чуть глубже. Она ощущала его возбужденное дыхание, а потом вскрикнула от пронзительной боли. Он замер. На один ужасный миг ей показалось, что Эд не сможет, но он снова стал двигаться внутри ее. Было больно, но Китти молчала. Он погружался все глубже.
Китти ощущала его желание, горячее, явственное. «Чем глубже он в меня погружается, тем больше меня хочет».
И вот он вошел целиком, навалившись всей тяжестью, замерев, позволив привыкнуть к ощущениям. Память об этом мгновении Китти будет хранить всю жизнь. Их гавань любви.
Он мой. Мы больше никогда не расстанемся.
– Милый, – шетала она, – милый.
Он снова задвигался, то выходя почти полностью, то погружаясь до дна. Китти снова стало больно.
– Помедленней, – шепотом попросила она.
Он стал двигаться медленней и замер, погрузившись до конца. Сладкая пауза…
– О боже! – вдруг вскрикнул он.
– Что с тобой?
Его била дрожь. Китти почувствовала, как его плоть сокращается внутри, и вот он тяжело рухнул на нее и замер.
И тут свершилось. Внутри разлился жидкий жар. Вот зачем это было нужно. Ее награда.
– Тебе было хорошо? – шепнула она.
Он застонал в ответ, почти парализованный, навалившись на нее всей тяжестью. Китти обняла его и крепко прижала к себе. Эта минутная беспомощность такая трогательная. Ни с того ни с сего пришла странная мысль.
Он умер ради меня.
Китти постаралась прогнать ее. Стыдно сравнивать то, чем они занимались, со смертью настоящей, что поджидает на поле боя. И все же одно с другим связано. Если бы она не стояла тогда на причале в Нью-Хейвене, думая, что он погиб во Франции, то, наверное, не оказалась бы обнаженной в его объятиях…
Возбуждение покинуло его плоть. Китти чувствовала, как что-то прохладное заструилось по бедру. Из груди Эда вырвался долгий хриплый вздох. Он откатился на бок, лег рядом и обнял ее.
Некоторое время они лежали в темноте молча. Китти решила, что Эд заснул. Было боязно его потревожить. Да и зачем? Случившееся изменило все. Теперь они вместе навсегда.
Китти все еще не могла прийти в себя: ее подружки описывали все пикантные подробности, но мало говорили о самой этой чудесной близости. Возможно, такое бывает со всеми. И все же это невероятно, невообразимо – два человека, слившиеся в единое целое.
– Китти? – Ласковый голос прервал ход ее мыслей. Эд смотрел на нее улыбаясь. – Ты выйдешь за меня?
– Да.
Конечно же она выйдет за него. Они уже женаты. Но тон вопроса, неуверенность в голосе заставили ее сердце забиться от радости. Она прижалась к нему и поцеловала.
– Кажется, женятся до, а не после.
– А какая разница?
– И я прошу прощения…
Китти чувствовала, что Эд расстроен из-за того, как быстро все случилось, но не может найти слов.
– Было очень хорошо. Все замечательно, Эдди.
– Нет, – ответил он. – Но будет. Будет замечательно.
Он любовался Китти, и во взгляде больше не было насмешки и тоскливой отчужденности.
– Я правда люблю тебя, Китти, – произнес он. – Ради тебя я готов на все.
8
В библиотеке особняка на Уэйкхерст-Плейс столпились офицеры, созванные на оперативный инструктаж по приказу генерала Гарри Крирара, командующего второй канадской пехотной дивизией. Ларри Корнфорд стоял в последних рядах, руки были сжаты за спиной, взгляд скользил по стенам: интерьер в елизаветинском стиле – потолок с лепниной, камин украшен искусной резьбой. Слушая уверенную речь генерала, он разглядывал статуи в нишах по сторонам камина. Плохо сложенная, но тем не менее обнаженная по пояс женщина держит голенького мальчика, как сверток, перехватив поперек живота. Дитя тянет ладошку к левой груди, будто намереваясь ущипнуть, другой рукой гладит по голове второго ребенка, чуть помладше, сидящего у колен матери. Если, конечно, она их мать. Что хотел поведать миру скульптор?
– Для операции «Юбилей» были выбраны следующие полки: Королевский Гамильтонский легкой пехоты, Эссекский шотландский, Стрелковый Южного Саскачевана, Камеронский, Королевский канадский, Мон-Руаяльские фузилеры. Четырнадцатый Калгарийский бронетанковый полк впервые опробует в бою новый танк «черчилль». Третий и четвертый десантные батальоны вместе с сороковым десантно-диверсионным будут действовать в рамках указанных задач наряду с подразделениями американских рейнджеров и Свободных французских сил. Операция «Юбилей» – это лишь разведка боем. Мы не открываем второй фронт. Наша цель – захватить и удержать морской порт в течение суток с последующим отступлением. Пока я не могу сообщить вам ни о месте, ни о дате проведения рейда. Скажу только, что он будет очень скоро.
По комнате пронесся одобрительный гул.
– Как видите, на главных ролях в этом шоу будут канадцы, – продолжал генерал. – Это наш бенефис. Общее командование поручается Хэму Робертсу. Я очень горд, что нам выпал шанс первыми ударить по фрицам в их собственном логове. Я знаю, вы меня не подведете.
Генерал не сказал ничего такого, о чем бы уже давно не ходили слухи. Он лишь подтвердил их – но одно это вызвало восторженное одобрение. Ларри видел, как во время перерыва бригадир Уиллс обсуждает что-то с Крираром и Робертсом. С кухни прикатили грохочущую тележку с чаем и кофе. Вокруг тотчас столпились офицеры, расталкивая друг друга и протискиваясь вперед. Дик Лоуэл, канадский коллега Ларри, присоединился к нему в дверях.
– Шоу ожидается серьезнее, чем я думал, – сказал он, – но, боже ты мой, ребята давно рвутся в бой. Как думаешь, куда выдвигаемся? На Булонь? По-моему, на Ле-Туке.
Ларри, которому место высадки было давно известно, молча любовался видом из окна.
– Красивое место, правда?
– И знаменитое, – подхватил Дик Лоуэл. – Здесь жил ботаник Николас Калпепер.
– Интересно, я успею погулять по окрестностям?
– Господи, да мы тут все утро проторчим. Впереди еще совещания снабженцев и тыловиков.
Покинув библиотеку, Ларри миновал обшитый деревом коридор и вышел на усыпанную гравием подъездную площадку. Здесь уже выстроились служебные машины, готовые развозить старших офицеров по базам. Перед вереницей автомобилей у изгиба дороги, в тени двух высоких секвой, собрались штабные водители – кто поболтать, а кто просто вздремнуть.
Прикрывая ладонью ослепленные солнцем глаза, Ларри вгляделся в расположившиеся в тени фигуры. Наконец он обнаружил Китти, которая сидела чуть поодаль и читала.
Он подошел к ней:
– По-прежнему «Миддлмарч»?
Китти подняла глаза от книги и польщенно улыбнулась:
– Почти дочитала. Бедный, бедный Лидгейт.
– Я тебе еще одну принес. Может, уже читала? – Он вынул из сумки «Смотрителя» Троллопа.
– Нет, – ответила Китти. – Какой ты милый!
– В книгах редко встречаются хорошие люди, – сказал Ларри. – Самые красочные персонажи всегда негодяи. Но «Смотритель» – исключение. Это рассказ о жизни хорошего человека.
– Как раз кстати, – обрадовалась Китти.
– Может, прогуляемся по парку?
Она поднялась с земли, положила книгу в сумку на длинном ремешке.
– А что, если совещание скоро закончится?
– Мы недалеко.
Они обошли дом и спустились по тропе, уводившей на юг между заросшими лужайками. Изумительные сады, которыми славилось поместье, сейчас пребывали в полном запустении – еще одна невольная жертва войны.
– Уж ты-то точно хороший человек, Ларри, – сказала Китти.
– Почему ты так решила?
– Не знаю. Просто такое ощущение.
– Я и вполовину не такой хороший, как ты думаешь, – отмахнулся Ларри. – Бывает, гляжу на свое отражение и ничего, кроме эгоизма, не вижу.
– Многим так кажется. Мне тоже.
– И что же делать?
– Стремиться к лучшему, – ответила Китти.
– Ты права. Надо становиться лучше.
– Я считаю, что лучше нас делает любовь, – сказала Китти. – Ты согласен?
– Пожалуй, – кивнул Ларри.
– Но я говорю о любви настоящей, бескорыстной. Такая любовь – дело непростое.
– Да, ее нужно творить самому, взращивать, как цветок, – согласился Ларри.
– Ты любишь человека больше, чем себя, он отвечает тем же, и оттого ты становишься счастливее… Хотя, возможно, это все-таки сплошной эгоизм.
Тропа привела их к круглой террасе с небольшой статуей посередине. На каменном пьедестале виднелась бронзовая доска с выбитыми на ней строками Уиттьера:
– Ты тоже так считаешь? – обратилась Китти к Ларри.
– Ну, за плугом ходить мне не приходилось, – ответил он. – И цветок я не растил, и садов не разбивал.
– Я тоже.
– Да чушь это все, на мой взгляд.
– Вот и мне так кажется.
Они стояли у каменной балюстрады, смотрели вниз на заросший пруд, и разговор их возвратился к любви.
– Понимаешь, – задумчиво произнесла Китти, – когда я люблю, во мне уже не остается места ни для чего другого. Но раз я счастлива от этого, то приходится это принять как данность.
– Но есть и другая сторона, правда? Любовь нужно не только дарить, но и принимать.
– Да, но от меня это не зависит. На то воля другого человека.
– И все же ты должна позволить себе быть любимой.
– Как странно! – удивилась Китти. – Позволить себе быть любимой? Не понимаю. С тем же успехом можно позволить солнцу себя греть. Но солнце светит и греет меня, не спрашивая позволения.
– Ты можешь отойти в тень.
– Ну да, конечно. – Она нахмурилась, запутавшись.
– Я о том, – продолжил Ларри, – что есть люди, которые не разрешают себе быть любимыми. Может, боятся. Может, считают себя недостойными.
– О, понимаю. Но ты ведь о себе так не думаешь?
– Почему же? Случается временами. Можешь называть это скромностью, если хочешь. Бывает, люди боятся просить о любви, даже если очень сильно ее хотят.
– Да, это я знаю.
– В конце концов, не все же считают себя привлекательными. Большинство вообще уверены, что неинтересны окружающим.
Китти помолчала.
– С любовью вообще странно, – начала она. – Понятия не имею, почему мы выбираем одних, а не других. Считается, что по внешнему облику, но вряд ли все так просто.
– Так что же, по-твоему, влияет на наш выбор?
– Что-то вдруг будто ветром заносит в душу, – ответила Китти. – Ты это ощущаешь и понимаешь: избавиться невозможно. А попытаешься – тебя разорвет на куски.
– Как все же это чувство возникает?
Китти бросила на него быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей, и на мгновение ее милое лицо омрачилось печалью.
– Вот стоишь у причала в Нью-Хейвене и знаешь, что он отправляется на смерть…
Ларри отвернулся, устремив взгляд на дом. Все вдруг отступило далеко-далеко. Не доверяя собственному голосу, он лишь медленно кивнул, давая понять, что услышал ее слова.
– Мы собираемся пожениться, – добавила Китти. – Ты, наверное, считаешь меня полной дурой.
– Нет, – ответил он, – конечно нет. Прекрасная новость. – Ларри старался говорить как можно бодрей. – Что ж, поздравляю и все такое. Старина Эд, счастливчик!
– Я правда люблю его, Ларри. Так люблю, что даже сердцу больно.
Они возвращались той же тропинкой. Ларри чувствовал мучительную опустошенность, но, словно подчиняясь странному чувству самосохранения, рассказывал об Эде самое хорошее, что мог вспомнить:
– В школе он был моим лучшим другом. Никто не знает его так, как я. Он невероятно умен и беспощадно честен. Любит притворяться, будто знает все наперед, хоть это и не так. На самом деле его слишком многое беспокоит. Отсюда и его печаль.
– Печаль, – повторила Китти. – Мне кажется, именно за это я и люблю его.
– Он будет отличным мужем, – заверил Ларри. – Если уж Эд обещает что-то сделать, то обязательно сделает. Погоди! – Он внезапно вспомнил утреннее совещание. – Если вы собираетесь пожениться, то лучше поспешить. Его в любой момент могут отправить в рейд.
Китти крепко пожала его руку.
– За что это?
– За то, что ты такой хороший.
Они в молчании подошли к особняку, где ждали автомобили и водители.
– Пойду гляну, скоро ли они там, – сказал Ларри.
У темной дубовой лестницы в центральном коридоре он столкнулся с бригадиром Уиллсом, только-только завершившим переговоры с генералом Робертсом.
– Все готово, – сообщил бригадир, – скоро выдвигаемся.