С деревьями отдельная странность - они не то есть, не то их нет, скорее всего, они прячутся за кустами, играют в расстояния, подступают и отступают, словно раздумывая, достаточно ли жаркий сегодня день, чтобы создавать для гостей тень.
Но день был, видимо, не жарким.
В самой середине парка должен быть дом. Если бы Альку спросили, он уверенно сказал бы, что дом деревянный. Если бы спросили Силити, он бы ответил, что каменный. Нижняя его часть как-то плавно стекала в землю, как будто фундамент обрастал мхом и лишайниками, наслаивался веками, и был пушистым, словно обёрнутый воротником зелёного меха.
Внутри дома было прохладно. Впрочем, скорее, это снаружи было жарко, но заметно это стало только здесь, в полутьме, сочившейся от тяжёлых портьер каких-то лесных тонов - от коричнево-бурых до тёмно-малахитовых. На миг у вошедших возникло ощущение, что стоят они на дне озера, в толще всколыхнувшейся воды.
Справа и слева - похожие на подводные, обомшелые валуны кресла, в которых утонешь, непременно, и они утонут чуть позже, исчезнут, так что их не видно будет - интересно, скольких уже проглотили эти омуты покоя?
Стол - не очень большой, но на вид неимоверно тяжёлый, как будто он впитал в себя века времени. Несколько книжных шкафов - не очень много, но непонятно, сколько. Шкафы чуть отступают в глубину, и корешки книг видятся там, словно в мутноватой пелене, из которой кое-где чуть проблёскивают искры позолоты.
Подсвечники и чашки, очень тяжёлые на вид, и одновременно удивительно изящные, они звенят тишиной - все звуки внешнего пространства прячутся в них.
-В детстве множество раз, и позже, в молодости, меня тревожил один особенный сон. Наверное, всякому нормальному человеку снились сны, в которых он мог летать, и многим, думаю, снились сны, подобные моему. Этот сон не совсем о полёте, но кое в чём он даже важнее тех, настоящих, с полётами. Этот сон о беге. О том состоянии, когда бегущий ещё не летит - но от полёта его отделяет почти незаметная капелька отличия. Ты вроде бы бежишь, но твои касания земли вдруг становятся настолько редкими и лёгкими, что бег этот - и есть самый настоящий полёт. И когда ты просыпаешься, ты долгие мгновения уверен, что это состояние не то что возможно, но его абсолютно необходимо повторить наяву. Ты понимаешь в эти мгновения, что в твоём теле сейчас есть всё необходимое для этого. Единственно, что ты, разумеется, должен быть легко одет, и бежать желательно хотя бы чуть-чуть под горку, и, конечно же, на улице должно быть лето... Кстати, вот здесь очень важный момент - возможно, именно воздух, воздух лета как-то принимает участие в твоём полёте...
И ещё, конечно, тоже очень важно - почему именно этот сон? Потому что только он способен оставаться в тебе надолго после пробуждения. Собственно, я всегда был уверен, что осталось лишь суметь сохранить его до момента, когда ты будешь готов попробовать. Мне это ни разу не удалось. Я всякий раз лежал в постели и упивался подаренной мне возможностью, не пытаясь тут же бежать и пробовать. Есть тут и вера, есть тут и неверие. Вера давала возможность провести эти минуты в блаженстве, неверие удерживало от немедленного испытания своих сил...
Другие сны, конечно, бывали и более прекрасны - но они не могли удержать меня надолго в плену веры. Они мгновенно становились лишь воспоминанием. А этот - длился.
Прошло много лет, и много возможностей испытать эту силу - но всякий раз страх проиграть удерживал меня. Однажды - я был уже стариком - я снова увидел этот сон, и очнувшись, был уверен несколько минут, что у меня юное тело. Затем я пошевелился и понял, что всё кончено. Я очень долго радовался обещаниям самому себе - но теперь обман уже был невозможен, даже если всё это правда - она не годится для взрослого, слишком уж тяжелое тело и медленные движения. Той силе, что являлась мне во сне, может быть, и дано было преодолеть законы материи, но лишь на грани, в самом высшем сосредоточении.
...А потом я купил этот Дом. Я долго выбирал его, Дом на вершине холма. Дом в средоточии лета. Дом, из окна которого можно сразу же выпрыгнуть на склон, залитый солнечными лучами - и побежать. Я думал: может быть, я ещё успею... один-единственный раз, в тот момент, когда плоть в одно прекрасное утро вдруг истончится и в конце бега всё будет кончено - так или иначе.
Однако Дом сыграл со мною странную шутку. Я ведь так долго искал его, что стал мечтать о нём уже не только как о средстве. Я хотел, чтобы это было совершенное место - ведь оно будет последним в моём мире. Вначале я пытался что-то улучшать в нём, что-то доделывать - но затем постепенно замечал, что на самом деле ничего не меняю, но Дом всё же меняется для меня. Раз за разом, с каждым новым утром он срастался со мной, менялся со мной, окружал меня деревьями и тишиной, запустением и светом, смешанным с тьмой. Однажды я увидел, что этот Дом находится вовсе даже не на вершине холма - наоборот, он погрузился в самый низ окружённой холмами долины...
Он поймал меня, он оказался сильнее. Хотя мне трудно его в этом винить - ведь и у Дома кроме меня никого больше не будет - я уверен, что он рассыплется вместе со мной в одно из тех мгновений, когда кончится вечность.
Странно, что я почти не расстроился. Я снова как-то незаметно смирился. Лишь сны изменились - теперь я в них всё чаще начинал блуждать по Дому в поисках очередной Двери, отворяя новые и новые, открывая комнаты, подполья и чердаки. Иногда в конце пути мне встречались окна и двери наружу. Я ни разу не выходил - точно так же, как наяву я испугался возможности испытать свою способность к полёту - так и во сне я проявил странную осмотрительность и осторожность. Из окон и дверей всякий раз открывались удивительные миры... Но дело в том, что я прекрасно знал - возврата из них не будет.
Вы можете спросить: но что я терял? Да, это странно... Просыпаясь, я снова и снова укорял себя, ведь кто знает, быть может, тот раз был последним?
...И наконец, наступил следующий этап, новая фаза осознания, взаимодействия... Я подумал, что в нашей паре не хватает чего-то важного. Какого-то организующего или связующего звена. Какого-то символа воли, компаса, выразителя, якоря, чего-то такого, что одновременно придаст устойчивость зыбкому миру - и вместе с этим: направит его движение.
Так появилась Книга.
Впрочем, это сама по себе длинная история, и я попытаюсь упомянуть только основные факты. Вначале была именно одна эта Книга, и это была настоящая Книга, состоявшая, как было задумано, из чистых листов, которые я начал заполнять... не знаю, с чем это лучше сравнить? Не дневник, разумеется, и не вымышленная история. Это скорее была разметка Пути. Замечания о случившихся изменениях в мире Дома - и предполагаемые изменения в будущем. Может быть, что-то вроде лоцманской карты... не знаю. Очень зыбко...
Проблема была в том, что такую Книгу становилось всё труднее писать. Прошлое становилось всё более сложным, а Будущее - всё более многовариантным. Я находился в центре расходящегося мироздания, в фокусе миллионов пространств. И однажды получилось так, что я сел за стол, намереваясь вычертить очередную линию - но был настолько потерян её сложностью, что просидел, наверное, половину суток, даже не коснувшись листа бумаги.
С этого момента начались мои мучения. Чем дольше я откладывал свои обязанности - тем сильнее увязал в трясине неисполненного. Обязательства никуда не девались - они висели на мне, ввергая меня в отчаяние. Я бродил по Дому, отмечая то, что должно было быть рассказанным - но оставалось лишь в виде мелькающих эфемерных видений.
Спас меня в этот момент, наверное, Дом. Вот эти все книги, что вы видите - они как-то незаметно появились... Возможно, впрочем, что я сам их все покупал, доставал, проводя время на тихих улочках, в книжных лавочках, пролистывая и выискивая намёки на то, что кто-то уже сделал за меня всё самое мучительно сложное - а мне осталось лишь собрать их вместе, составить лишь что-то вроде путеводителя.
А потом пришло решение. Окончательное, как мне думается. Однажды во сне я был освобождён. Я сидел в кресле, было тепло, было яркое утро, было шумное утро, оно звало, во мне была та самая, такая давно забытая лёгкость - но я не мог пошевелиться. Тогда я стал плакать, беззвучно, разумеется - просто внутри что-то тряслось. А затем вдалеке, от каких-то старых построек, сараев каких-то или теплиц, или бог знает чего ещё... там, на тропинке, показался мальчик. Я сразу понял, что в нём есть вся та лёгкость, которая нужна. Даже... на какой-то миг было тёмное желание - схватить его и сжать, втиснуть в себя, сделать собой, забрать. Он, наверное, понял, догадался. Но улыбнулся как-то свободно, как будто этот мой жуткий порыв был чем-то совершенно неважным.
Он подошёл и сел рядом, и сказал, что мне нужны проводники. Те, кто поведёт. Что я исполнил своё дело и заслужил свою награду.
Тогда я снова заплакал, а он коснулся меня и исчез.
- 7 -
"Твой разум - сад за стеной. Даже смерть не тронет цветы, что растут там"
Сегодня нашла своего двойника.
Оказывается, это довольно странное ощущение. Ты как будто получаешь себе вторую жизнь, происходящую параллельно. Вначале ты радуешься, что можно поиграть с этим, не опасаясь... Нет, "опасаясь" - не вполне верное слово. Скорее: не заботясь об эффективности.
...Вообще, это странное ощущение - страх. Я вспомнила его здесь. Мы не умеем бояться. В том смысле, как это бывает у них - не умеем. Наш страх - это, наверное, игра. Смысл которой ближе по восприятию к вкусовым ощущениям. То есть, мы можем предпочитать сладкое, но порой нам хочется горечи, так и со страхом - мы просто пробуем его на вкус, и когда насыщаемся, переходим к другому. Но здесь всё не так.
Надо объяснить, что когда мы оказываемся в ином мире, мы некоторое время не вполне собраны. Наш разум должен подготовиться к новому миру. Когда-то, очень давно, это происходило очень медленно, кажется, даже годы. Затем мы научились делать это быстро, дни, иногда даже часы. Но время всё равно необходимо. Когда твоя сущность преодолевает расстояние, которое свет проходит за миллионы лет, ты, конечно, обманываешь время, но какую-то, хотя бы чисто символическую плату ты должен за это вносить. Первопроходцы вообще расплачивались значительной частью своего "Я" - их сознание не могло собраться полностью, ему приходилось экстраполировать себя не менее чем наполовину. И случались довольно странные вещи... впрочем, это отдельная история.
В любом случае, второе перемещение в один и тот же мир намного проще. Его реалии уже существуют в тебе, а это очень важно для восстановления - поэтому я, кстати, и рассчитывала на то, что моя просьба о повторной экспедиции будет удовлетворена. Я помню, как первый раз, очутившись здесь, я чувствовала себя абсолютно беспомощной первые часы... хотя, "беспомощность" - тоже неверное слово. Скорее... если искать аналогии - меня могли бы принять за тех, кого здесь называют аутистами, самой мне, разумеется, не было страшно, я не была растерянной, я была отрешённой, наверное.
Позже, уже на Феликсе, я просматривала записи - это было очень странно, видеть себя настолько... маленькой - в смысле своей возможности воспринимать мир. Может быть, дети именно так воспринимают игру в куклы? Я представила себя такой куклой. Я ощущала какую-то... болезненную? - нежность к самой себе. Я была такой хрупкой - хотя, на самом деле, хрупкими были те, кто окружал меня, кто заботился обо мне. И всё это походило на игру, на то, что называют игрой люди. И мне нравилась эта игра, я понимала, что главным стала не та, изначальная миссия - но вот эта игра, зыбкая, не вполне мне понятная.
...Второй раз я начинала эту Игру уже осознанно. Но и во второй раз моё сознание было легко затуманено, наверное, это можно было бы сравнить с ощущением какого-то полусна. Меня это не тревожило - я осознавала в себе возможность "очнуться" - любое сколько-нибудь острое переживание, реальная опасность, внезапный удар встряхнули бы меня в мгновение, выдернув из состояния "сознательной невесомости". И я не хотела этого, мне нравилось плыть в этом тумане.
Момент моего "возникновения" здесь стёрся из памяти. Я осознала себя бредущей по тихим рассветным улицам, и какие-то тяжёлые каменные здания нависали, и потом, позже, я откуда-то понимала, что был железнодорожный вокзал, и была очень длинная улица.
Кажется, бродила по этому городу около половины дня - рассвет давно ушёл, и на улицах было много людей. Кажется, какой-то частью я стала понимать, что должна была испытывать усталость, и время от времени останавливалась, дольше и дольше упираясь взглядом во что-нибудь - произвольно. Могла смотреть на голубей у скамеек в парке или на полицейского, останавливающего автомобили с завораживающей монотонностью... или просто на качающуюся ветку.
Затем я увидела себя. Я едва не попала под машину.
И тогда время сдвинулось и как-то расслоилось.
Дело в том, что я ничего не могла понять. То есть, вообще ничего. Я была уверена, что не могла участвовать в этом событии - иначе меня бы уже выдернуло бы из кокона оцепенения. Значит, то, что я видела - происходило не со мной!
Я стояла неподвижно и просчитывала... не пойму, как это лучше сказать... Вообще, эти эффекты теоретически возможны, их классифицируют, как "квантовый след". Вмешиваясь в реальность, мы, теоретически, можем так неаккуратно исказить пространство-время, что оно расслоится, хаотично сместившись и перемешавшись в локальных областях.
Нет, в этом не было ничего страшного. Реальность не настолько боится своих двойников. Меня беспокоило не это, а то, что я не знала, как поступить. Как будто ты балансируешь на грани пробуждения.
Затем я следила за ней. Найти её было нетрудно. Труднее было делать так, чтобы не заметили меня. Не знаю, почему, но я пока не хотела, чтобы она обо мне знала.
Очень скоро я открыла, что она тоже двоится. То есть, существует в двух вариантах, двух жизнях. Я не стала сразу анализировать, что происходит - просто наблюдала за этим, представляя себя, что это кто-то ещё более странный, могущественный и незаметный, чем я, так же наблюдает за мною, как будто я существую внутри такой бесконечной цепочки - я наблюдаю за нею, которая наблюдает за своим другим "Я", а за мною тоже наблюдает Некто...
Это было такое особенное, дивное состояние, которое мне трудно объяснить. Как я поняла позже, на Земле боятся, что ими кто-то захочет незримо управлять или наблюдать за ними. Это беспокойство из-за своей "свободы воли" кажется мне забавным, каким-то очень несовершенным, детским. На самом деле, такая включённость в цепочку была бы лишь хороша, потому что она символизировала бы какую-то высшую связанность всего мироздания на всех уровнях.
Так что я не торопилась исследовать это ощущение, я хотела прежде всего успеть почувствовать его как можно полнее. Потому что я понимала - как только тайна будет раскрыта, продолжать игру станет намного сложнее.
Впрочем, всё стало понятным само собой. Она играла в мир, который должен был оживать лишь в картинках.
Это называлось: "искусство перевоплощения", когда человек изображает кого-то другого, в каком-то другом, довольно ограниченном мире, эфемерном, не существующем, но люди договариваются верить в его реальность, устанавливая для этой хрупкой модели правила - вроде бы довольно простые, но сложность была в том, чтобы суметь ими пользоваться.
Феликс, сказала я. Но ведь у нас нет, кажется, ничего подобного?
Замирая от того ощущения, что предваряет прикосновение к тайне, не просто тайне, а живому и огромному сгустку силы, таящемуся в глубине сознания. Сознание невозможно без хаоса, у нас он тоже есть, но затиснут куда-то очень далеко, глубоко, отграничен и заперт надёжно.