Гриня с санитаркой дождались, когда я переоденусь. Она взяла мои вещи, положила в мешок, спросив мою фамилию, написала ее на бумажке, приклеила к мешку и уложила туда вещи.
Гриня посмотрел на бумажку с фамилией.
- Писатель такой есть, - сказал он. - Я его книжку читал "Роман о любви, об идиотах и утопленницах". Про наших, про психов книжка.
- Да, это я написал... - сказал я, глядя на Гриню с надеждой во взоре.
- Ха! - Гриня заржал и хлопнул меня по плечу. - У нас таких писателей много! Ничего, вылечим! Будешь, как огурчик!
- А он и так у нас огурчик, - с любовью оглядывая меня, сказала санитарка. - Ручку-то с тетрадкой ты с собой на отделение взять можешь. Ручку-то с тетрадкой не воспрещается, -увидев в моей руке тетрадь, сказала она.
- Куда его, на девятку? - ехидно ухмыльнулся Гриня.
- Да ты что?! - приняв всерьез, испугалась санитарка. - На девятке ж совсем придурки! А он парень вроде ничего, давай на четвертое его.
"Ну, уж хоть не совсем к придуркам, и то радость..." - подумал я со злостью.
Мы прошли через небольшой холл, Гриня открыл какую-то дверь и втолкнул меня внутрь.
Глава 6
ГЕМОРРОЙ
Я стоял в длинном коридоре. По нему туда-сюда ходили умалишенные люди без определенного маршрута, возможно, у них в голове и был проложен маршрут, но посторонним казалось, что ходят они без смысла.
Вот, черт! Как это меня сюда забросило?! Кружилась голова, должно быть, от пережитого потрясения. Среди умалишенных я заметил мужчину в белом халате и подошел к нему.
- Новенький? - сходу определил он. - Не бойся, у нас хорошо.
- Я бы хотел поговорить с Алексеем Алексеевичем.
- С каким Алексеем Алексеевичем? - поднял брови санитар.
- Алексей Алексеевич... - я растерялся, не зная, что ответить. - Ну, он главврач отделения, этого.
- А! Главврач Алексей Алексеевич Грякалов. Так его нет.
- А когда будет?
- В понедельник.
- В понедельник? - растерянно повторил я - А сегодня какой день?
- Сегодня пятница.
- Пятница!!! Да вы что?! - почти закричал я. Двое ближайших умалишенных шарахнулись в сторону, санитар напрягся, готовый в любой момент броситься на меня. - Пятница... - повторил, взяв себя в руки. - Как же пятница-то? А понедельник когда? - я понимал, что несу какую-то ахинею, но в том состоянии, в котором я находился, мне было простительно.
- Э! - санитар остановил семенящего мимо лысого дурика в пижаме. - Объясни человеку, когда понедельник, - и пошел, поигрывая дверной ручкой.
- И-и-и... - заулыбался дурик, но объяснять ничего не стал, а полез корявым пальцем мне в бороду, я отбил его руку... и охренело осмотрелся по сторонам.
Я стоял в больничном коридоре, по обе стороны которого располагались двери палат, вернее дверей как таковых не имелось, остались только дверные коробки. Мимо прогуливались люди в пижамах и халатах.
"Вот, черт! Вот влип!" - даже страшно подумать, куда влип. Нельзя было допустить того, чтобы меня заставили переодеться и отвести сюда. Нельзя! Нужно было драться, царапаться, кусаться!.. Но только не это! Не это!!! Так тоскливо мне не было никогда в жизни, и никогда в жизни мне так не хотелось повеситься.
Я не замечал здесь ни одного нормального человека. Среди больных встречались лица с явной умственной отсталостью, озабоченные чем-то либо горделивые, но больше всего раздражали улыбающиеся и доброжелательные, а таких оказалось немало. Они сейчас меньше всего подходили моему настроению. Так и хотелось дать кому-нибудь из них оплеуху.
Через проем, ведущий в палату, низко наклонившись, чтобы не удариться о косяк, вышел человек в больничной пижаме неестественно высокого роста - почти в два раза выше любого из больных. Он был настолько велик, что при желании мог бы дотянуться рукой до люстры. Умело маневрируя среди гуляющих сумасшедших, гигант исчез за углом.
"Что за чертовщина, - подумал я, помотав головой. - Что со мной?.. Нет, нужно взять себя в руки. Взять в руки..."
Для начала решив исследовать отделение психбольницы, я не верил, не хотел верить, что Алексей Алексеевич не вспомнит обо мне. Ведь каким бы он не был рассеянным, он обязательно должен вспомнить о человеке, запертом в его кабинете. А если нет?! Ведь сегодня, когда я звонил ему по телефону, он не вспомнил, что договаривался со мной о встрече. Нужно было что-нибудь оставить у него в кабинете, какое-нибудь напоминание о себе - разгромить чайный столик или нагадить у него посреди кабинета. Он бы вляпался и подумал: "Откуда это здесь?" и меня бы тут же вспомнил. Похоже, я здесь и мыслить начинал по-другому.
Я понимал, где нахожусь, и подходить к санитарам, качать права, требуя немедленно вызвать дежурного врача, здесь не проканает. Чего доброго еще замотают на все выходные в смирительную рубашку или лекарствами накачают успокоительными, а потом доказывай, что ты нормальный. Единственно правильным оставалось ходить среди психов, как ни в чем не бывало, прикидываясь своим. А уж потом, когда появится Алексей Алексеевич, высказать все, что о нем думаю.
Я медленно брел среди больных, стараясь по случайности никого не задеть. Это, правда, удавалось не всегда. Некоторые психи нарочно, но как бы невзначай пихали меня, и мне становилось не по себе. А вдруг накинутся всей гурьбой, и что тогда делать?
Еще утром я не представлял, что чувствует герой, попавший в психиатрическую больницу, и вот у меня появилась такая уникальная возможность, ведь я собственно к этому и стремился, но сейчас меньше всего хотел описывать свои чувства.
- Чего прешь, борода! - передо мной остановился громадный человек с большущим животом и густой бородой, голос у него был зычный, как иерихонская труба. Шизики бросились врассыпную. - Я им говорю, у меня холестерин в норме, гемоглобин в порядке. У меня билирубин в моче такой, какого билирубина ни у кого в моче нет. Отчего лечите, придурки?! А они мне - от геморроя! Да разве ж от геморроя месяц лечат? Геморрой-то у меня с гулькин нос. Щас, покажу?!
Он стал спускать пижамные штаны, но я протестующее замахал руками и, обойдя его, ускорил шаг.
- Борода!! - кричал мне вслед огромный мужик. - Борода!!
Но я не оборачивался. "Почему борода, какая же у меня борода? Так, жиденькая бороденка".
Свернув за угол, я оказался в столовой, где стояли накрытые клеенками столы. Но сейчас тут никто не обедал, только за несколькими столами сидели больные: за двумя играли в шахматы, за третьим - в морской бой, а за четвертым - просто смотрели друг на друга с ненавистью.
Подошел к шахматистам, предполагая, что в их в головах большее количество здравогосмысла, но ошибся. Играли они вдумчиво, подолгу замирая над каждым ходом, но я никак не мог понять смысл игры, потому что фигуры переставлялись у них в любом порядке и в любом направлении. Прошло несколько минут, прежде чем я догадался, что они не играют, а просто двигают фигуры как попало и кто какую хочет, а единственное шахматное правило, которое строго соблюдалось, это то, что совершали они ходы по очереди. Перешел к другому столу - происходившее за ним больше напоминало шахматную игру. Двое игравших показались мне знакомыми. Хотя откуда здесь взяться знакомым?! Первый - взъерошенный, лет тридцати пяти, в пижаме был широкоплеч и худ, второй - небольшого роста, лысый, лет сорока. Третьего в расчет можно было не брать, судя по бессмысленному выражению лица, открытому рту и тому, как он неотрывно следил за фигурами на доске, будто ожидая, что они разбегутся он участия в интеллектуальной игре не принимал, а был так, для мебели.
- Ну, чего смотришь, дурилка картонная? Подскажи, как победить, - сказал лысый, бросив на меня взгляд.
Придурок, сидевший рядом, приняв это на свой счет, сладострастно высунул язык и потянулся к фигурам. Ему тоже хотелось передвинуть что-нибудь на доске, но лысый дал ему по руке, и придурок успокоился.
- Да это сумасшедший, которого мы в кабинете заведующего видели, - сказал взъерошенный, даже не посмотрев в мою сторону.
И тут я их узнал.
- Ферзь Е-семь, - сказал я, оценив обстановку на доске.
- Играешь? - спросил взъерошенный и почесал за ухом.
- Немного.
- А я думал, ты совсем дурик, - он окинул меня взглядом. - Вид у тебя... - окинув меня взглядом, он покрутил пальцем у виска, - как у всех новеньких, - взгляд его вдруг переменился, сделавшись напряженным и подозрительным. - А почему ты к нам подошел?
- Да так. Смотрю, в шахматы играют.
- Ладно, поверим. Андрей меня зовут.
Лысого звали Жорик. Придурок с открытым ртом, наблюдавший за игрой, подскочил и, добродушно улыбаясь, тоже протянул руку. Я пожал ее и назвал свое имя, но придурок только молча улыбался и тряс, и тряс мою руку.
- Отпусти его, Дурашлеп! - прикрикнул на психа взъерошенный, и тот тут же отпустил.
- Его Дурашлеп зовут, - сказал лысый, улыбаясь.
Глядя не него, я понял, что и лысый и взъерошенный, хоть и играют в шахматы, но тоже не в своем уме. Не так, конечно, как Дурашлеп - просто полудурки.
Мы сыграли партию с Андреем. Я довольно быстро выиграл, хотя ему и помогал Жорик, - сказался опыт игры с соседом. Шахматы отвлекли от печальных мыслей. Я смотрел на Андрея и не мог отделаться от чувства, что уже знал его раньше, еще до больницы.
- Будешь учить меня играть в шахматы. А-то Жорика в понедельник выписывают, - кивнул он на лысого. - Медицина против него оказалась бессильна. Ты в какой палате устроился?
- Не знаю пока.
- Тогда ляжешь рядом со мной... если шпионить не будешь.
Что означали его последние слова, я не понял: в этой больнице анализировать высказывания и действия больных людей было делом неблагодарным. Что с них возьмешь, кроме анализа. Они и попали сюда, потому что слова и действия их не поддавались логическому анализу.
Андрей подошел к санитару, с которым я уже имел неудачную беседу. Тот стоял, привалившись плечом к стене, и без тени интереса следил за больными. Поговорив с ним о чем-то, вернулся за стол.
- Договорился, - ляжешь рядом со мной. Это Дмитрий Иванович, санитар, нормальный мужик. Пошли палату покажу.
Он повел меня на экскурсию, а Жорик под приглядом Дурашлепа остался сам с собой играть в шахматы.
Палата была на пятнадцать койко-мест. Кровати стояли в два ряда близко друг к другу, так что между ними помещалась только тумбочка. Больным не возбранялось лежать до отбоя, чем многие и пользовались. Моя койка оказалась у окна в середине ряда, на ней сидели двое больных и с искаженными злобой лицами, вцепившись друг другу в волосы, о чем-то самозабвенно спорили. Андрей, должно быть, бывший среди дуриков в авторитете, прогнал их подзатыльниками. Переругиваясь, больные удалились в коридор продолжать спор.
- Ты не дрейфь. Шизики народ тихий, смирный, у нас здесь и буйных-то раз-два и обчелся, - он уселся на свою кровать напротив меня, колени наши почти соприкасались. - А у тебя какой диагноз? Ты сам-то не буйный? - вдруг встревожился он. - А-то придушишь ночью.
- Какой диагноз сам не знаю. Никакого, вроде... - и почему-то добавил: - Пока.
- На "скорой" привезли? Вешался?
- Нет, - пожал я плечами. - Но очень бы хотелось.
Странным образом Андрей, поначалу выглядевший шизик-шизиком, в процессе разговора приобретал черты человека нормального. Я уже не видел ни в лице, ни в движениях того, что сколько-нибудь насторожило бы меня. Андрей даже начинал нравиться, во всяком случае, он выглядел здесь самым нормальным, после меня, конечно. Понимая, что больше мне поделиться своим горем не с кем, я поведал ему свою историю. Что я писатель, приехал на экскурсию в больницу, а экскурсия получилась такая вот странная, и сейчас я не вижу в будущем ничего хорошего, и мне остается только вытащить из пижамных штанов резинку и удавиться на ней в туалете.
- Ну, во-первых, хрен ты тут на резинке удавишься, потому что ее даже привязать не к чему, иначе тут бы все психи давно перевешались - ты же не в санатории. А во-вторых, чего тут плохого? Если ты, конечно, не законспирированный враг и не выдумал всю эту историю. Ты пойми, тебе как писателю этот опыт очень даже пригодится. Лежать тут нормально, кормят, делать ничего не надо, а надо делать только то, что хочешь: хочешь - спать ложись, хочешь - песни пой. Так бы жил любой! Просто еще не все знают, что здесь такой кайф. А так бы уже поперли толпами. Я сам сначала артачился, ложиться не хотел, думал в Крым вместо дурдома поехать, а потом смотрю - нормально! Чем не жизнь?! Привыкнешь.
- Да я не хочу привыкать! - воскликнул я. - Мне домой нужно!
- О! Борода! - гигант в пижаме остановился возле моей кровати. - Я тебе геморрой еще не показал!..
Андрей вскочил и бесстрашно бросился на дремучего громилу.
- Пошел! Пошел, Геморрой, отсюда! У нас своего геморроя хватает! - закричал он на мужика и затолкал, затолкал его ручонками в могучий живот.
И хотя этот гигант мог бы одним ударом кулака снести Андрея или, хлопнув сверху, для смеха вбить его голову между плеч, но вместо этого захныкал, как ребенок, и попятился, и попятился... и, помня обиду, плача пятился до двери, хотя Андрей уже уселся на прежнее место.
- Ничего себе! Ты их не боишься. Мало ли что замкнет в башке, - с уважением сказал я.
- А чего их бояться-то. Это же психи, - аргументировал бесстрашие Андрей. - Ну, короче. Я здесь в дурке тоже не просто так прохлаждаюсь, я тут на задании... - он внимательно и с подозрением посмотрел на меня, - но тебе пока об этом не скажу. Не доверяю я тебе. Всем новеньким не доверяю, - и, подумав, добавил: - И стареньким тоже.
Наверное, зря я поторопился причислить Андрея к нормальным. Нужно быть с ним поосторожнее.
- А если тебе так уж неймется, до понедельника выписаться могу посодействовать.
Он хитро смотрел на меня.
- Я тоже думаю, что раз ты с санитаром в нормальных отношениях, то, может, объяснишь ему про меня, расскажешь, как все было. Пусть примет меры.
- Это глухо, - авторитетно заявил Андрей и почесал за ухом. - Подумают, что я историю эту выдумал. Мы в дурдоме и должны жить по его законам, объяснения здесь не прокатят. Есть только один путь, я его для себя разрабатывал, но тебе вижу нужнее. Через отделение я тебя проведу, у меня ручка стыбжена, потом через женское.. по лестнице.. до забора... Ты как, по деревьям лазать умеешь?
- Да, нормально.
Он встал, подошел к окну, я тоже поднялся.
- Видишь, дерево растет близко к забору?
- Ну, вижу.
- Залезаешь на это дерево, спрыгиваешь на забор, а оттуда на улицу. Стена метра три, в крайнем случае, сломаешь ногу. Но это фигня, срастется.
- А колючая проволока? Я же с дерева прямо на колючку попадаю.
- Вот это-то ерунда. Напряжение по ней пускают с одиннадцати вечера до девяти утра, поэтому нужно только днем. Если бы ночью можно было перелезть - все бы психи давно разбежались.
- А через охрану никак? - упавшим голосом спросил я.
- Ты что того? - он покрутил пальцем у виска. - Там такие псы с лицензиями и пистолетами, ни одного психа живым не выпустят. Военные секреты охраняют. Ну чего, решайся.
- Ладно, давай попробуем, - нехотя согласился я.
Мысль о том, что мне придется провести здесь два лишних дня, повергала меня в ужас. Хорошо, что хоть встретил здесь родственную душу. Интересно, он сам то с каким диагнозом лежит?
- Тогда завтра после обеда - лекарство примем, и двинули.
Удивительно, но мне казалось, что я знаю этого человека давно, может быть несколько лет.
Андрей рассказал мне о больничной жизни. Оказывается четвертое отделение, на котором мы лежали, граничило с девятым, но на ночь двери закрывали, чтобы не было перетекания бредовых идей. Девятое отделение экспериментальное, но намного страшнее любого буйного, где психов превращают в овощи. На девятке над больными производят какие-то бесчеловечные научные опыты, поэтому и видом они отличаются от других ненормальных. Но чем именно отличаются, Андрей объяснить не мог, потому что сам никогда их не видел, кроме одного, а все кто попал на девятое отделение считаются людьми обреченными. После опытов, которые над ними производят, они уже не люди, а какие-то совсем другие существа... Дверь между отделениями открывают только для вида, мол путь свободен, иди куда хочешь, а на самом деле у двери санитар с дубинкой резиновой и электрошоком дежурит. Только выйти попробуешь - тебе - бац! - дубинкой по кумполу... Свобода условна.