Вернее, узнали друга.
Петя Плахов, кажется, так его звали. Только он очень изменился со студенческих пор. Не потолстел, не похудел, не отрастил усы, а преобразился, если так можно брякнуть, внутренне. Он вспомнил, как мы на втором курсе бежали в одной эстафетной команде за факультет. Мы тогда потеряли палочку, но зато сегодня есть что вспомнить.
— Пошли со мной, — сказал он тоном человека, уверенного, что его приказ будет выполнен. Шампанское отдал поклонившемуся официанту, и повел меня каким-то особым путем, через нижние палубы, и вывел к двум шезлонгам, что стояли в уютном закутке на самой корме, из-под которой валили буруны сумрачно белой пены.
Мы сели, Петя достал из внутреннего кармана пиджака металлическую фляжку, отпил первым сам, с таким видом, словно хотел продемонстрировать — не отравлено. Я сначала удивился, а потом вспомнил чей-то рассказ о нем — Петя то у нас, из органов. Точного названия службы я не помнил, и о звании лишь догадывался, но, думаю, не меньше полковника. Я отхлебнул и зажмурился. Не знаю, что там было внутри, но думаю, что если бы я попробовал это без предварительной демонстрации Плахова, то был бы уверен — меня хотят убить этой жидкостью.
А потом сразу стало хорошо. Очень хорошо. Может, наш Петро служит в какой-нибудь секретной алкогольной организации, и сейчас выдал мне какой-то питьевой государственный секрет. Только я подумал о секретах, как он стал мне их выдавать на самом деле. Пошли фамилии, должности, звания, названия операций, секретных объектов. Я тут же протрезвел.
Зачем мне это?
И зачем он это делает?
Скоро стало понятно, зачем. Его, кажется, обошли с назначением, которого он ждал последние пять лет, и всю предыдущую секретную жизнь.
— Должность у меня и так генеральская, но все равно мне плюнули, мне плюнули в сердце.
Он стал рассказывать, насколько важно, чтобы именно он занял то кресло, которое, судя по всему, не займет. Какие у него наработки и идеи. И наработки впечатляли, и идеи выглядели интересно. И мне было искренне непонятно, почему с Петей так обошлись.
Мы отхлебнули из фляжки и второй, и третий раз.
Да-а, окидывал я восхищенным внутренним оком очертания и размеры тайн, в которые оказался вдруг посвящен. Мой партнер по эстафете и портвейну «Акстафа» вполне мог оказаться во главе всей российской секретной науки.
Главное, я перестал его бояться, его и его тайн. Я даже жалел его.
— Это из Думы гадят, есть там один такой комитетец.
— Эти могут, — соглашался я, чтобы другу было легче.
Мы глотнули еще немного.
— Слушай, а почему мы так редко встречаемся? — спросил он, кажется, всерьез озаботившись этим моментом.
— Давай созвонимся, — естественно откликнулся я.
— А-а! — Ему понравился мой план своей неожиданностью, он полез в карман, достал оттуда еще одну фляжку. Слава Богу, она оказалась уже пустой. Отковырнул от нее прилепившуюся визитку и вручил мне. Я принял ее благоговейно, тут же спрятал в карман и сказал, что у меня с сегодняшнего дня временно нет координат.
— Все равно звони. — Сказал он. И встал, чтобы идти наверх.
Я тоже встал.
— Петя, ты можешь быть спокоен, я ничего никому не расскажу, из того, что ты мне рассказал.
Он махнул рукой, и начал рассовывать фляжки по карманам, и все не попадал.
— Можешь говорить кому хочешь, и что хочешь. У нас свобода слова.
И мы отправились в обратный путь по всем этим путаным лестницам. И когда мы поднялись на палубу, я вдруг с интересом осознал, что совершенно не представляю себе, о чем у нас шла речь там внизу на шезлонговой палубе. Даже если бы я имел твердый умысел на предательство, то не смог бы его осуществить. А ведь и не особо пьян.
Меня грубо хлопнули по плечу. Оборачиваюсь — Петрович.
— Поехали отсюда, — сказал он загробным голосом.
Я хотел спросить, в чем дело, но мне было стыдно спрашивать о том, что я и так знаю. Не люблю притворяться, если передо мной не привлекательная женщина. А сейчас надо промолчать.
— В чем дело, Петрович?
— Хотел продаться, со всеми потрохами, за, в общем-то, копейки. А он мне шиш без масла.
— Отсюда никак не уехать — вода.
Дом у нас хороший, но немного странный, построен руками цветоводов. В начале 60-ых на Лосином острове были громадные тюльпановые и гвоздичные теплицы, а рядом бараки для рабочих, а потом рабочим разрешили построить для себя кирпичную пятиэтажку в свободное от основной работы время. Следы работы непрофессионалов ощущаются до сих пор — ни одного полностью прямого угла в квартире. С годами исконные цветоводы повывелись из наших подъездов, их место заняли в значительной степени азербайджанцы. Недавно я видел соседа сверху Рафика на Преображенском рынке, и что забавно — торгует цветами. Кроме того, в песочницах вокруг дома полно азербайджанских детишек, а дети, как все знают — цветы жизни. Так что первоначальные традиции дома продолжаются, хотя и в таких, не прямых формах.
Шофер Петровича подвез меня к самому подъезду, но я, дождавшись, когда он уберет свои фары из нашего двора, пошел в ночную лавку и купил там две банки джин-тоника, чтобы возместить себе частичное воздержание на корабле. Сейчас включу запись матча Россия — Голландия на чемпионате Европы, и тихо посижу в кресле, не глядя даже на экран.
Когда я открыл дверь квартиры, меня вдруг мощно и безжалостно толкнули в спину, я влетел в прихожую и рухнул вдоль нее. Дальнейшие события развивались так быстро, что я не успевал за ними своими мыслями.
За мной с истеричной быстротой и тихо матерясь, влетели какие-то люди, схватили меня за руки, втащили в комнату и бросили в кресло, которое я и сам предполагал занять. Банки из рук повыбивали, защелкнули наручники. Свет зажигать не стали. И в этот момент меня оставило пьяно-игривое настроение, и я очень сильно испугался. Пронеслись в голове все бесчисленные сюжеты об ограблении квартир, и замученных хозяевах. Денег в доме не было. В карманах джинсов — оскорбительно ничтожная сумма. Ни антиквариата, ни драгоценностей… К тому же грабители без масок, и я, таким образом, становлюсь свидетелем, а от них после всего избавляются.
Я попытался что-то сказать, но не вышло, какое-то сипение и все.
Они стояли надо мной, и казались огромными в полумраке маленькой комнаты. Свет фонаря, попадавший внутрь сквозь щель в шторах, осветил плечо одного из них. На плече лежал погон. На рукаве я рассмотрел какую-то эмблему.
Один из налетчиков наклонился ко мне и спросил:
— Где старик?
Это какая-то ошибка, понял я и сказал:
— Это какая-то ошибка.
Рука с эмблемой занеслась надо мной, и я зажмурился. И услышал недовольный голос.
— Да, постой ты! — И другим тоном ко мне: — Нас интересует Ипполит Игнатьевич Зыков.
Я открыл глаза.
— Только не надо врать, что вы не знаете, кто это такой.
— Я знаю, кто это.
— Где он?
Я подумал, где сейчас может находиться Ипполит Игнатьевич, и пришел к выводу, что скорей всего дома. Он всегда там был в это время.
— У себя дома, скорей всего.
И снова едва избежал тычка в физиономию.
Второй, более терпеливый налетчик, сказал:
— Вам не надо бояться, мы из милиции.
«Оборотни в погонах» подумал я, и, слава Богу, не сказал этого вслух.
— Вас зовут Евгений Иванович Печорин. Вы приезжали со стариком к нам три дня назад.
А-а, ну конечно же.
— Мы приезжали к майору Рудакову.
— Вот-вот, — оживился спокойный милиционер, — значит, вы помните, как старик, Ипполит Игнатьевич Зыков, угрожал майору Рудакову.
— Нет.
— Что значит, нет?! — Взвился психованный мент.
— Ипполит Игнатьевич не угрожал, он уговаривал его. На колени вставал.
— Да, — согласился терпеливый, — мы были при этом. Вошли, застали сцену. Зыков предлагал Рудакову заявить на себя и предстать перед судом.
— Да. А потом я его увез. Вот и все.
Психованный заскрипел зубами и прошелся по моей маленькой комнатке изрыгая скверные слова во все стороны, как бы потом не пришлось переклеивать обои.
Терпеливый сказал.
— Не все, очень даже не все. Есть и еще кое-что. Накануне вашего приезда покалечился, упал с балкона собственного дома, и покалечился другой наш сотрудник, шофер Рудакова.
Я вспомнил, что об этом шла речь в дежурке. Спросил:
— Самоубийство?
— Да какое там самоубийство. Не такой он был человек, Вася Карпец. Но это так, цветочки. А на следующий день после визита старика, Рудаков сам попадает под самосвал. Насмерть.
Я пошевелился в кресле, взвесил наручники, от наступившего морального облегчения — понял, что меня все же не убьют прямо сейчас — сильно вспотел.
— Ну а я то тут причем?
Терпеливый милиционер медленно закурил, выпустив под низкий потолок облако призрачного дыма. Я сам не курю, и не позволяю гостям. Сейчас мне еще было неясно, могу ли я сообщить милиционерам о своих домашних правилах.
— Разумеется, мы не сразу связали два этих факта: визит старика и гибель Рудакова. Но потом связали, и решили со стариком поговорить. Что он имел в виду, падая на колени у нас в дежурке? Сначала мы не нервничали. Занервничали, когда выяснилось, что Зыков исчез.
А-а, подумал я.
— Мы хорошо искали, мы редко так хорошо ищем, а здесь постарались. Старик исчез. И какой напрашивается вывод?
— Какой?
— Старик что-то знал. Что именно, сказать не захотел.
— Да заказал он Рудака. — Буркнул из дальнего угла психованный мент, и я почувствовал, что он пьет мой джин-тоник, открыл воровским способом: без спросу и бесшумно.
— Это слишком радикальная версия. И шофер этого КАМАЗа, под который майор попал, на наемного киллера очень мало похож.
Милиционер осекся, ему не следовало говорить о версиях при подозреваемом.
Меня почему-то очень раздражало самоуправство по отношению к моему джину и я спросил:
— Скажите, а ваш Рудаков и правда был трезвый, когда сбивал Анну Ивановну?
Рассудительный мент примирительно сел на широкий подлокотник кресла, от него сильно пахло потом и бензином — запах безуспешных поисков.
Я продолжил вопрос:
— Согласитесь, это имеет значение.
— Вам придется поехать с нами.
Я дернулся и невольно пихнул локтем терпеливого в бок.
— Это с какой стати?
— Чтобы вы не скрылись. Так же как Зыков.
— Это, это почему… а постановление? Покажите бумаги!
— Да покажем мы вам все что нужно, — вздохнул он, поднимаясь с подлокотника, — собирайтесь. Бакин, дай глотнуть.
— Я не хочу никуда ехать. Я тут, хотите верьте, хотите нет, не при делах. Просто подвез, вернее свозил. Вы что, думаете, я его соучастник какой-то что ли?! Я его, если по правде, терпеть не могу, давно, просто старость уважил, в горе к тому же.
Они высосали мою банку, передавая ее друг другу. Потом спокойный вытер губы рукавом.
— Знаете, Евгений Иванович, нам бы не хотелось применять силу. У нас ее много. Лучше добровольно.
— Нет, нет, что-то у вас… Несчастный старик потащился добиваться справедливости, а вы на него хотите все повесить… Жену задавили, а теперь хотите его еще и виноватым сделать.
Даже в темноте было видно, как искажаются их фигуры от разрастающейся ярости. Зачем я их злю? Сейчас изувечат, и ничего никогда не докажешь. Россия страна оккупированная ментами. И что мне этот Ипполит Игнатьевич! Лучше им не перечить. Но тогда придется ехать с ними неизвестно куда, где им, может быть, еще удобнее будет меня увечить. Надо попытаться как-то отболтаться здесь.
И тут темнота выплюнула мне в лицо психованного мента, его прорвало раньше:
— Ты что, совсем тормозной?! Дед твой был про все в курсе, вспомни разговор в дежурке, гад! Не знаю, сам ли он спихнул Карпеца с балкона, но руку к этому точно приложил, а потом уже к майору, так, мол и так, не сядешь по-хорошему, будет — по плохому! А назавтра самосвал, а старика и след простыл. И ты дурку гонишь.
— Не гоню я ничего… я не понимаю ничего.
Поверить в то, что старик мог кого-то выбросить с балкона — чушь явная! Но, кажется, он и в самом деле что-то про это знал. Я судорожно пытался восстановить наш разговор в машине. С чего он вообще так неожиданно сорвался? Да, получил какую-то информацию. Он помчался, скорее, не мстить, а предотвратить.
— Он хотел спасти вашего майора, — сказал я, и сразу же понял — зря. Фраза выглядела так, будто я очень хорошо посвящен в суть произошедшего. На уровне, как минимум, пособника. Неправильно я стал отбалтываться — теперь они меня точно упекут.
— Собирайся, — тихо сказал более нормальный милиционер.
— Почему вы мне тыкаете?! — Предпринял я жалкую попытку отстоять свои права. Он не обратил на нее внимания. Он размышлял о своем.
— Лучше держать тебя под рукой, пока мы не поймаем этого нехорошего дедушку.
И я понял: все, придется ехать! Конечно, они действуют незаконно, но если я попробую от них удрать (это со скованными руками!) они переломают мне ноги.
Какой-то дурак сказал, что пребывание в одиночке прочищает мозги, мол, каждому порядочному, и особенно мыслящему человеку надо хотя бы один раз в жизни побывать в тюрьме. По-моему, такая же чепуха, как заявление, что приумножая знания приумножаешь скорбь. Насколько бы легче мне сейчас было, если бы я ЗНАЛ, что со мной происходит, в какую историю меня запутала судьба.
Ведь не хотел, не хотел никуда я с вами ехать ненавистный вы мой Ипполит Игнатьевич! И теперь вот я где!? Буро-зеленые стены, причем какие-то тошнотворно волнистые, так что падающий чахоточный свет из зарешеченного окошка под потолком откладывается на них бессильными бликами, при одном взгляде на которые становится мучительно ясно — ничего хорошего меня не ждет.
А жуткая дверь в напластованиях серой краски, лязгающая как провинциальная родственница гильотины, сваренная унылым сварщиком в доисторические времена! Стоит одинокому ключу воткнуться в скважину, как сразу же такое ощущение, что в камеру ломится спешившийся рыцарь во всех доспехах. Зачем здесь такая безнадежная дверь, ее бы применять для сдерживания серийных людоедов или предателей, выдающих ядерные секреты родины.
Однако старичок оказался непрост. Никогда бы не подумал, что он способен куда-то вот так взять и исчезнуть. Он был в высшей степени прописанный человек, я уверен, что у него в отдельной папочке хранились все квитанции на квартплату и электричество, и платить он шел в сберкассу прямо в день их получения. На всех выборах он голосовал до одиннадцати утра. Улицу переходил только в строго отведенном месте.
Впрочем, сейчас люди пропадают чаще всего не по своей воле. И если дедушка пропал так, как обычно у нас пропадают, то мне вечно сидеть в этой кубической дыре. А он лежит себе где-нибудь тихонько зарезанный, в канализационном колодце. Он не четверо красноярских мальчиков, чтобы на его поиски подняли целый город. Хотя, тут у меня блеснула надежда, менты очень, кажется, серьезно заинтересованы в том, чтобы его отыскать. Сами говорили — хорошо ищут.
А если все же сбежал и спрятался?
Где? От кого? Зачем?
Родственники! Опять у меня вскинулась мысль. Должны же быть дети, внуки, внучатые племянники. Друзья нелегкого послевоенного детства. Такие и примут, и скроют.
Я вскочил и подбежал к двери, но по дороге догадался, что уж до этого додуматься могли даже и подмосковные милиционеры.
Отвернулся от двери, и она лязгнула. Отворилась. В проеме стоял лейтенант. Тот, вчерашний, вдумчивый. Сейчас у него был усталый вид, за спиной маячил еще один в форме, но не «псих».
— Ну, будем говорить? — спросил лейтенант, дежурно, скучно.
— Я уже все рассказал.
— Объясните, а в каких отношениях вы находитесь с генералом Пятиплаховым?
Я подумал — бред продолжается.
— Что не понял? В каких отношениях вы находитесь с генералом Пятиплаховым?
— Вы там все с ума посходили! Теперь генерал какой-то. Вы бы лучше поискали родственников старика.
— Уже ищем. А генерала вы такого не знаете?
Я чуть не заплакал от отчаянья, более всего человек бессилен перед чужим безумием. И что вот теперь делать? Я сел на кровать, тупо глядя в стену перед собой.