Гитлер говорил почти два часа, и, когда он кончил, многое мне стало ясным. Германский народ страдает потому, что его продали французам Эберт, Штреземан и вся их компания. Продавшие Германию предатели нанесли удар в спину германской армии. Если бы мы победили, тогда не было бы у нас безработицы и нужды. Вместо этого изменники согласились на Версальский договор, обязались платить дань – десятки миллиардов долларов. В германские земли были приведены негры, которые насиловали немецких девушек, чтобы испортить нашу кровь. Французы ничего не делают, живут за наш счет. Евреи вместе с марксистами устроили инфляцию и всех ограбили, еврейская рука схватила германский народ за горло. Если бы не было репараций, Германия не знала бы всех теперешних бед. Германский народ страдает и будет уничтожен, если не спасет себя сам. Три интернационала решили поработить Германию: красный – марксистский, желтый – ростовщиков и банкиров и, наконец, черный – масонов и папистов. Эти интернационалы притворяются, что борются друг с другом, в действительности же ими всеми руководят евреи. В результате Германия оказалась во власти мировой банды финансистов. В прежнее время промышленность находилась в руках настоящих немцев, которые стремились не к прибыли, а к славе Германии. Пока германские заводы находились в руках творческого капитала, страна процветала. После войны настоящими хозяевами заводов сделались хищные банкиры-евреи – Гольдшмидт, Вассерман, Мендельсон, Сольмсен. Для этих паразитов и грабителей на первом месте стоит прибыль. Им все должны, начиная от Борзига и кончая последним ремесленником. Мелкие лавочники разорены вконец, так как у них отбивают покупателей большие универсальные магазины, принадлежащие евреям. Все партии подкуплены французами и еврейскими банкирами, оттого в Германии с каждым днем делается все хуже и хуже. Приближается двенадцатый час: если германский народ не уничтожит своих врагов, то погибнет сам.
Только одна партия может спасти Германию – это национал-социалистская. Гитлер ее создал. Он не раз рисковал жизнью для спасения германского народа; он был простым солдатом, страдал в окопах; он был маленьким человеком, вырос в бедной семье. Если национал-социалисты получат большинство, они разобьют всех врагов германского народа, они уничтожат Версальский договор и создадут «третью империю», в которой не будет ни безработицы, ни нужды. Национал-социалисты уничтожат власть процента и банков, выгонят всех паразитов из страны, дадут безработным работу, откроют рабочей молодежи доступ в армию. Универсальные магазины будут разделены между мелкими лавочниками, фабрикантам запретят выделывать обувь и готовое платье. Благодаря этому улучшится положение ремесленников.
Германия вновь станет могущественной державой, ее будут все бояться. Германия потребует себе новые земли для заселения их немцами. Германия отомстит французам за все унижения и подлости. Если Гитлер получит власть, он спасет немецкий народ. К Гитлеру идут все немцы чистой крови, против него только преступники и изменники.
Вот что я понял из речи Гитлера. Когда он кончил говорить, все начали кричать «хайль Гитлер!» и протянули к нему правые руки. Я кричал изо всех сил и чувствовал себя как бы пьяным. Потом я решил стать национал-социалистом. Теперь я знаю, кто виноват в том, что я живу плохо. Национал-социалисты знают, что нужно делать, они молодцы. Завтра пойду к Юрги, пусть он мне скажет, как сделаться национал-социалистом. Фреда я не мог найти при выходе из Спортпаласа, пошел к нему домой. Больше я с ним не буду разговаривать: этот дурак ничего не понял и говорит, что все это комедия. Дома я никому не сказал о своем решении: еще перестанут, пожалуй, кормить и выкинут на улицу.
28 мая 1932 г.
Вот уже три недели, как я стал национал-социалистом, и чувствую теперь себя другим человеком. На следующий день после того, как я слышал речь Гитлера в Спортпаласе, Юрги повел меня в районную национал-социалистскую организацию. Меня записывал человек в коричневой рубашке. Как мне объяснил Юрги, это был начальник штурма. Оказывается, пятьдесят штурмовиков образуют «шар», четыре «шара» – «трупп», два «труппа» – «штурм», два штурма» – «штандарт»; четыре «штандарта» называются «группой», две или три «группы» – «обер-группой». Записывавший меня командир ни о чем меня не спрашивал, сказал только, что я должен буду сообщить ему адреса всех известных мне коммунистов.
– Это нам нужно для статистики, – добавил он.
Сидевшие в углу трое парней громко засмеялись.
– Тише вы, ослы! – буркнул штурмфюрер.
Я был несколько разочарован, так как ожидал, что принятие в члены национал-социалистской партии пройдет более торжественно. Записывавший меня партейгеноссе Дитрих указал мне на сидевших в углу и сказал:
– Они тебе объяснят, что нужно делать дальше.
Один из парней с довольно странной фамилией скривил свое изрубцованное лицо, зажег папиросу и сказал:
– Слушай, что тебе скажет доктор прав Герберт Грейфцу, три года живший на средства девок, а теперь нашедший наконец свое настоящее место: молодой национал-социалист должен поменьше думать, а если думать, то о жратве, пиве и бабах. То, что тебе прикажет твой начальник, должно быть исполнено, хотя бы тебе для этого пришлось самого себя перелицевать.
Грейфцу собирался, видимо, еще долго поучать меня, но другой парень прервал его и сказал:
– Не будь дураком. Разве ты не видишь, что имеешь дело с птенцом, который все берет всерьез? Как твоя фамилия? – обратился он ко мне.
– Вильгельм Шредер.
– Ну, так слушай, Шредер: ты должен ежедневно приходить сюда и узнавать, что тебе поручено. Сначала ты будешь расклеивать плакаты, продавать «Ангрифф». Потом наше начальство решит, на что ты годишься. Мне кажется, что ты подошел бы для нашего ХИБ у нас мало подходящих парней для этой работы. Пока получай десять талонов на обед в спортивной казарме на Герэсштрассе. Потом ты, конечно, должен знать, что надо говорить при разговорах с молодыми рабочими о национал-социализме, «третьей империи», кризисе и т. д. Главное – надо запомнить, что говорил наш вождь. Потом тебе придется послушать Доктора – так мы зовем Геббельса – и, наконец, Розенберга. Этот, впрочем, часто так говорит, что ничего нельзя понять, но зато он хорошо рассказывает разные истории о расах, евреях и старых германцах. А Доктор, он хотя и хромой, но молодец: сам маленький, худой, а голос как у Таубера.
На этом наш разговор прервался. И так как я почувствовал голод, то решил пойти на Герэсштрассе. Через полчаса я нашел то, что называлось спортивной казармой. Прежде здесь был какой-то магазин, теперь в двух больших комнатах стояли койки, в третьей – длинный стол и скамьи. За столом уже сидело тридцать-сорок молодых парней. Они курили и кричали:
– Давай скорее жрать!
У меня потребовали удостоверение, забрали талон и указали место у стола. Давно я не ел сосисок с капустой и поэтому так увлекся, что мой сосед толкнул меня в бок:
– Смотри, не проглоти тарелку.
Только мы кончили – пришла вторая смена. Если здесь будут кормить и, как говорят, давать деньги на папиросы, то только дурак будет сидеть дома. Правда, этот Грейфцу мне не по душе, но посмотрим, каковы другие национал-социалисты.
На следующее утро я опять явился к Дитриху. Он меня спросил, нет ли у нас в доме коммунистов. Я назвал ему четверых. Затем мне дали расклеить плакаты на Кэсслинерштрассе. На плакатах была надпись: «Смерть красной чуме!» Не успел я наклеить первый плакат, как меня окружила группа рабочих. Один старик мне сказал:
– Не стыдно ли тебе, молодому парню, расклеивать гитлеровскую дрянь?
Я сильно толкнул его в бок; в результате у меня забрали все плакаты, и я с подбитым глазом вернулся к себе в организацию. Когда я рассказал Дитриху о своей неудаче, он пробурчал:
– Ничего, скоро ты получишь возможность расквитаться с коммунистами.
Вечером я был на докладе Альфреда Розенберга. Кое-чего я не понял, но многое меня заинтересовало: оказывается, не все люди одинаковы. Есть народы низшей и высшей расы, между ними идет борьба. Германский народ – это самая лучшая раса, но часть его испорчена разной дрянной кровью. Эти нечистокровные немцы идут против Гитлера. Французы – низшая раса. Русские были арийцами, но смешались с татарами, оттого они стали большевиками. Самая низшая раса – это евреи; их даже нельзя назвать настоящими людьми. Евреи хотят истребить немцев с чистой кровью или хотя бы испортить их расу. Если бы не Гитлер, то германский народ погиб бы. Теперь вокруг вождя собираются все настоящие германцы. Каждый национал-социалист является человеком лучшей крови и будет господином в «третьей империи». Когда национал-социализм победит и уничтожит врагов германской расы внутри страны, он сведет счеты со всеми теми, кто пытался унизить и оскорбить немцев. В первую очередь получат свою порцию наглые народы – так Розенберг назвал поляков и чехов. Потом к Германии будет присоединена Австрия, затем будут отняты земли у русских, которые все равно не умеют их использовать.
Это все, что я понял из речи Розенберга. Остальное для меня было слишком учено. Одно место я даже записал в тетрадку, чтобы потом у кого-нибудь спросить: «Германский человек находит свой обратный путь к своему душевному центру, который я называю мифом народа». Я спросил у Дитриха, что это значит. Он сказал, что это нужно не понимать, а чувствовать, что желание все понимать умом свойственно только евреям, еврей не способен чувствовать, он ни во что не верит и ценит только деньги, – поэтому, мол, в «третьей империи» не будет места евреям.
Грейфцу, когда я прочел ему эти слова Розенберга, прищурив глаз, сказал:
– Не пытайся, Шредер, понять Розенберга. У тебя в мозгу извилин немногим больше, чем у лошади. Но если бы ты имел их столько, сколько я, потомок четырех поколений юристов, то ты тоже ничего не понял бы, так как Розенберг сам не понимает, что он говорит.
Больше я не буду ничего у Грейфцу спрашивать, так как он надо мной издевается. Мне все же кажется, что теперь я понимаю, что такое национал-социализм: Гитлер хочет создать хорошую жизнь только для немцев, и я считаю, что это правильно. Другие пусть думают о себе сами. В «третьей империи» будет все иначе, чем теперь. Там я, Вилли Шредер, буду значить больше, чем какой-нибудь толстый банкир. Меня только удивляет, что те национал-социалисты, с которыми я говорил об этом, мне отвечали:
– Брось чесать языком. Главное – это хорошо пожрать и выпить.
Правда, я еще мало с кем говорил.
3 июня 1932 г.
Вчера мне пришлось быть на митинге, на котором выступал Геббельс. Сначала Доктор меня разочаровал: он похож на еврея, которых рисуют на карикатурах, и очень уж некрасиво хромает. Зато он прекрасно говорит, пожалуй, не хуже самого Гитлера. Особенно мне понравилось, как он сказал о нас, молодых рабочих:
«Вставайте, воспряньте вы, молодые аристократы нового рабочего сословия. Вы – дворянство “третьей империи”. То, что вы посеете своей кровью, взойдет роскошной жатвой. Разбейте равенство демократии, которое закрывает путь в будущее молодому рабочему».
Когда Геббельс это говорил, я почувствовал себя высоким и сильным. Лишь бы только скорее наступила «третья империя»! Потом Геббельс сказал, что он зовет нас к мщению и беспощадной расправе с врагами национал-социализма, что пусть течет кровь.
1 июля 1932 г.
В течение целого месяца я не писал ни строки, так как дома почти не бываю. Родители уже знают, что я стал национал-социалистом, и Фрид часто кричит мне: «Фашист! Коричневая чума!» При случае надеру ему уши.
Я уже больше не расклеиваю плакаты и не продаю «Ангрифф». Мое начальство решило, что я умею неплохо говорить, и послало меня на курсы агитаторов. Уже через две недели я поехал с одним из опытных наших ораторов на завод Борзига. Там есть национал-социалистская заводская ячейка, но меня удивило, что в ней нет рабочих, а все служащие. Они выслушали мою речь, потом кричали «хайль Гитлер». Затем подошло несколько рабочих. Мой спутник говорил им, что в безработице виноват не Борзиг, что он даже не имеет автомобиля и приезжает на завод в подземке, что Борзиг работает двенадцать часов в сутки и, если бы не разные Гольдшмидты и репарации, он не увольнял бы рабочих. Один рабочий пробовал возражать, но вскоре замолчал. Как я позже узнал, на заводе Борзига почти нет открытых коммунистов, так как их сразу же выкидывают с завода.
Не везде однако так легко агитировать, как на заводе Борзига. Через несколько дней меня послали на завод Сименса, где у меня были старые знакомые. Я должен был собрать группу молодых рабочих во время обеденного перерыва и завербовать хотя бы двух-трех человек в национал-социалистскую партию. Сначала все шло хорошо, меня многие узнали.
– Здорово, Вилли! Ты что, получил работу?
Я отвечал, что пришел только посмотреть, что делается на заводе.
– Чего тут смотреть – в цехах работают по три-четыре дня в неделю, а акционеры и директора набивают себе карманы.
Я вспомнил, что говорилось на наших митингах, и сказал, что германские промышленники здесь не при чем, что во всем виноваты французы, евреи и марксисты. Не успел я кончить, как один из ребят заорал:
– Смотрите, Шредер стал гитлеровцем!
Другой меня спросил, служу ли я в полиции и как мне платят: поденно или помесячно.
На шум пришел контролер; он подошел ко мне и, схватив за плечо, заорал:
– Я тебе покажу, как здесь вести агитацию!
Узнав, однако, что я национал-социалист, он сразу изменил тон, пожал мне руку и дал талон на обед в столовую. Я считаю, что в этом нет ничего плохого. Один немец должен помогать другому. Меня очень взбесило, когда в столовой рабочие на меня показывали пальцем и называли «зексгрошенюнге». Ничего, придет время – мы их научим, как держать себя с национал-социалистами. Очевидно, нам придется основательно вправить им мозги. Я думаю, что Адольф Гитлер прав, говоря, что коммунисты враги германского народа. Если бы не они, то национал-социализм уже победил бы и народ был бы объединен для борьбы против Версаля и процентного рабства. Мне не раз приходилось говорить с молодыми беспартийными рабочими о национал-социализме и коммунизме, и, признаться, я часто попадал в неприятное положение. Коммунисты действительно не замешаны ни в каких жульнических «гешефтах» и смелы, как черти. Но это, по-моему, не мешает им быть изменниками. Только национал-социалисты борются за единую, могучую Германию. А то, что они получают деньги от Тиссена и Круппа, по-моему, ничего не значит, так как Тиссен и Крупп – настоящие немцы, преданные родине; рабочие работают руками, а они головой. Я все это хорошо понимаю, но при спорах как-то не нахожу слов, особенно когда много народу. Я люблю действовать больше кулаком, а не языком.
15 августа 1932 г.
Как я и предполагал, агитатор вышел из меня никудышный. Я теперь уже на другой работе и очень этим доволен. Пусть языком болтают те, у кого он хорошо привязан, – студенты, адвокаты. Я люблю настоящее дело!
5 июля меня вызвали к Дитриху, он дал мне в руки конверт и приказал пойти к начальнику 21-го штандарта пэге фон Люкке. «Ты, – говорит, – Шредер, парень крепкий, годишься для СА, у тебя руки лучше, чем голова, советую тебе меньше философствовать. В СА надо повиноваться командирам и бить, кого прикажут».
Вечером я был в казарме 21-го штандарта. Явился к командиру фон Люкке. Это был здоровый парень с бритым затылком и офицерской выправкой. Глаза его смотрели не мигая и были странного желтого цвета. Мне казалось, что он не видит меня, хотя и не сводит с меня глаз. Я кашлянул и переступил с ноги на ногу.