Задумчиво опускаю глаза на его предплечья, мышцы которых напрягаются, когда он прижимает ладони к лицу, после чего опирается руками на края раковины, встряхнув головой, чтобы отогнать остатки сна. Крепко сжимаю себя руками, сложив их на груди, и отвожу взгляд в сторону, когда О’Брайен выходит из ванной, хлопнув по выключателю:
— Опять этот кретин свет не вырубил. Кто платить-то будет? — Ворчит, задавая вопрос в пустоту, ведь не ждет с моей стороны ответа. Спускаемся вниз молча, как и, в общем, выходим в зал, где ничего толком не поменялось. Дилан заглянул под прилавок, кажется, хотел убедиться, что его нет, после чего обходит столы, направляясь ко второй двери, где я ещё не была. Моргаю, бросая взгляд в сторону грязных окон. Деревья горят разными огнями. Такой эффект создается благодаря листьям и солнечному свету. Голубое, чистое небо, и я слышу пение птиц.
Что-то екнуло внутри, заставив мое сердце ныть. Останавливаюсь, не в силах оторвать взгляда. Люблю осень. Яркую, пропитанную ароматом дождя и сухих листьев. Такое ощущение, что я отрываюсь от реальности, просто разглядывая всё это.
— Эви, — Дилан толкает белую дверь. Приходится отвлечься и последовать за ним. Парень пропускает меня вперед, дав осмотреться: это небольшая кухня, давно не мытая, так что в углах стен у самого потолка могу разглядеть тонкую паутину.
— Я не могу предложить тебе суп из креветок, но у меня неплохо выходит заваривать лапшу быстрого приготовления, — хоть О’Брайен и пытается не подавать виду, но он чувствует себя скованно. Так стыдится места, в котором живет?
Я опираюсь руками на столешницу и подпрыгиваю, садясь на её край. Сутулюсь, ведь не могу найти в себе силы для поддержки осанки. Дилан ставит электрический чайник, наполняя его водой. Прижимаюсь спиной к стене, двигаясь ближе к ней, и открыто наблюдаю за парнем, больше внимания уделяя его широким плечам, которые он расправляет, заваривая мне чай, а себе, судя по темной массе, кофе. Ему не нужно подпрыгивать или подниматься на носки, чтобы дотянуться до верхнего ящика, открывает его дверцу, взяв две упаковки лапши. Молчим. Хотя оба понимаем, что нам есть, о чем поговорить, но я не готова. Ни морально, ни физически, так что рада, что Дилан не давит на меня и ведет себя, как обычно. Закидываю голову, уставившись в потолок, когда парень поворачивается, протянув мне кружку. Без слов благодарности беру её, ругая себя за такую невоспитанность. Но О’Брайен ничего не ждет от меня, вновь повернувшись ко мне спиной. Держу кружку обеими ладонями, впитывая в себя тепло, которое обжигает кожу. Задумчиво наклоняю голову, вновь нагло рассматривая парня, отчего не замечаю, как кружка немного косится в бок, и несколько капель кипятка «осыпают» кожу через ткань штанов. Хмуро смотрю на бедро, вернув предмет в прежнее положение, но внезапно понимаю, что это приятно.
Приятно ощущать другую боль, не такую, с которой уже давно живешь, это нечто новое, что способно ненадолго отвлечь меня от неприятных ощущений внизу живота. Осторожно наклоняю кружку на бок, с дрожащим вздохом наблюдая за тем, как горячая вода капает мне на одежду, касаясь кожи ноги. Сжимаю губы, мне не хочется пищать от боли, ибо это приносит моральное удовольствие, которое обрывается, когда из моих рук грубо выдергивают кружку. Несколько секунд хлопаю ресницами, смотря на пятно на своих штанах, после чего поднимаю взгляд выше, остановив его на уровне шеи Дилана, который молча уставился на меня, кажется, подбирая слова, но, судя по его голосу, он скоро сорвется:
— Мазохистские наклонности будешь наедине с собой демонстрировать, — громко ставит мою кружку на столешницу, вновь отворачиваясь, но я практически не расслышала его слов, ведь всё это время наблюдала за тем, как выделяется на его шее вена, идущая от челюсти до выпирающих ключиц. Я стала обращать внимание на мелочи: Дилан стоит неровно — одно его плечо выше другого, темных волос на макушке больше, если края футболки задираются, он нервно тянет их вниз. Пока ждет чайник, кусает костяшки, но только указательного и среднего пальцев. Если чешет щеку или затылок шеи, то старается не задевать родинки. И мне удалось только сейчас понять кое-что. О’Брайен пытается не устанавливать долгий зрительный контакт.
Дилан возвращает меня из собственной реальности, щелкая пальцами перед лицом. Качаю головой, взяв из его рук упаковку с лапшой и вилку. Парень берет вторую, опираясь копчиком на стол, что стоял напротив меня. Мешает лапшу, не поднимая на меня взгляд:
— Ешь, пока еда вообще есть.
Держу упаковку, поднося к лицу. Вдыхаю аромат, чувствуя, как живот начинает бурчать, довольно громко, так что парень усмехается, заставляя меня смущенно опустить глаза. Мне неловко кушать при нём, как и в целом на людях. Наматываю лапшу на вилку, пытаясь справиться с ней, ведь впервые ем подобное, так что со стороны, наверное, выгляжу смешно, отчего у Дилана на лице читается непонимание, смешанное с усмешкой:
— Да ты шутишь? — внимательно наблюдает за тем, как я «сражаюсь» с лапшой, а от этого мне не легче. Хмуро смотрю на него, надувая щеки от обиды и детского раздражения:
— Отвернись.
Кажется, очевидно то, что мне не справиться, так что О’Брайен откашливается, поставив свою упаковку на стол, а сам забирает мою, сливая воду в раковину, после чего остается только лапша. Вновь отдает мне еду, поясняя:
— Поднимай к губам, и тупо вилкой загребай, — берет свою упаковку, но теперь встает рядом со мной, опираясь на столешницу. Неуверенно касаюсь краями упаковки своих губ, приподнимая её выше, и двигаю лапшу вилкой себе в рот. Обжигаю язык, резко опустив голову, и прижимая запястье руки к губам. Дилан усмехается, качая головой. Ест спокойно, а вот у меня всё не как у людей. Это вкусно, хоть и вредно, но мой желудок просит ещё. У меня обычно нет аппетита, особенно после произошедшего, не думала, что вообще смогу что-то запихнуть в себя.
Дую на лапшу, вновь касаясь краем упаковки своих губ, и опять обжигаюсь, прижимая ко рту ладонь, недовольно дергаю ногами. Вздыхаю, вновь прижавшись спиной к стене, надеясь повторить попытку поесть, но Дилан задает вопрос, сбивая мой настрой:
— Что будешь делать?
Опускаю упаковку на колени, задумчиво уставившись перед собой, и, немного поникнув, отвечаю:
— Вернусь, скорее всего.
Дилан не давится, но кашляет, повернув голову в мою сторону:
— Шутишь с утра пораньше?
Но я вполне серьезна. Хмурю брови, пытаясь оправдаться перед собой в первую очередь. Через подобное мне уже доводилось проходить: я сбегала, но в итоге либо он меня находил, либо запугивал тем, что перестанет спонсировать лечение мамы, а для меня она — единственный выход, спасение. Да, наивно, но внутри меня живет девочка, которая знает, что мать не даст её в обиду, так что вся моя надежда направлена на нее.
Или, быть может, отчим смог повлиять на мою психику таким образом, что мне проще терпеть, чем жить в страхе, что рано или поздно он найдет меня. Я устала всё время быть на нервах. Мне необходимо спокойствие.
Много хочу.
О’Брайен, кажется, еле держится, чтобы не распахнуть рот, всё ещё ждёт объяснений:
— Так нравится терпеть боль?
Поздно и с ужасом в груди осознаю, что мои губы растягиваются в жалкую улыбку. Сутулюсь, постучав пальцами по упаковке, и поднимаю на парня глаза:
— Вся моя жизнь — боль, — смеюсь. Да, черт возьми, не могу сдержать этот нервный смех, который приносит боль горлу. Прижимаю ладонь ко лбу, качнув головой:
— Тебе не понять, О’Брайен, — ставлю точку, не желая больше говорить об этом, но парень явно не понимает этого, хмурясь и выдавливая с отвращением:
— Получаешь кайф от траходрома с мужиками?
Мой взгляд леденеет. Смотрю на него с явной растущей внутри злостью, открывая рот:
— Ты — кретин, — шепчу, сглотнув. Тошнота. Я так хорошо почувствовала, как съеденное начало обратно подниматься по горлу, что, не думая, соскочила со столешницы, игнорируя упавшую на пол упаковку, и упала на колени рядом с урной, не сдержав больше рвоту. Кашляю. Впервые этот процесс сопровождается сильной болью в груди, так что прижимаю руки к животу, давясь. Не спасаю локоны волос. Выгляжу отвратительно. Глаза начинают неприятно гореть, а руки трястись, поэтому опускаю лицо, когда заканчиваю опустошать желудок. Сижу на коленях у стены, прижавшись к ней плечом и лбом, пальцами смахиваю покатившиеся слёзы, слышу, как Дилан перемещается по кухне, включив кран. Оставляет воду, направившись ко мне, отчего вздрагиваю, сильнее прижимаясь к стене, и скрывая лицо ладонью. Дилан не церемонится. Его ладони скользят мне под руки, тянет наверх, заставляя подняться на ноги, после чего ведет к раковине, оставив меня возле неё. Медленно и скованно, но смываю с кончиков волос рвоту, полощу рот, пытаясь дышать через нос. Затылок ноет. Дилан смотрит, сверлит взглядом, чувствую это.
Поворачиваю голову, бросив на него взгляд через плечо. Дилан держит руки на груди, подняв брови:
— Минус лапша и мусорное ведро, — издевается.
Грубо вытираю губы рукой, выдавив:
— Извини за лапшу, — выходит сухо, мне не стыдно. Я не хочу говорить об этом, ни о чем, что связанно со мной и отчимом. Выпрямляюсь, направляясь в сторону двери, ускорив шаг, когда в спину бьет сердитый голос парня:
— Эви, — судя по звуку шагов, он двигается за мной.
— Я не буду говорить с тобой об этом, — мой голос звучит не менее грубо, а походка становится жесткой, несмотря на слабость в ногах. Толкаю белую дверь, чтобы выйти в зал, но торможу, сделав непроизвольный шаг назад, из-за чего врезаюсь парню в грудь. Подобное уже было, нет? И в тот раз я отскочила, как ошпаренная, но сейчас не чувствую в этом необходимости. Совсем наоборот.
Да и Дилан не отступает.
Мы оба смотрим на Ника, который вошел в зал, окинув нас своей фирменной приветливой улыбкой, и поднял ладонь, медленно приближаясь:
— Здоров.
Закидываю голову, взглянув удивленно на Дилана, который откашлялся, сменив гнев на милость:
— Что ты тут делаешь? — он сам сбит с толку. А разве нужна причина для того, чтобы один друг навестил другого?
— Вот, решил проведать вас, на сообщения и звонки ты ведь не отвечаешь, — делает акцент на последних словах, остановившись напротив меня. — Привет, Эви. Из Дилана неплохая опорная стенка, верно?
Эти слова как пинок под зад. Отхожу от О’Брайена, сложив руки на груди:
— Привет, — делаю глубокий вздох, но молчание между нами длится недолго.
— Ого, мамочка отпустила? — Дилан сегодня на редкость остроумен.
Ник откашливается:
— Нужно поговорить.
— О чём? — его друг интересуется, хотя в тоне звучит раздражение. Кто-то явно не с той ноги поднялся сегодня.
— Я хочу поговорить с Эви, — уточняет, взглянув на О’Брайена в ответ. — Наедине.
Дилан щурит веки, пустив смешок:
— А как мое здоровьице не интересно? — Не дожидается ответа со стороны растерявшегося друга, который не долго мялся, коснувшись меня рукой. Перевожу взгляд с Дилана, который остановился у прилавка, чтобы повторно заварить себе кофе, хотя он пил его уже, на Ника, который кивает в сторону столика, стоявшего у самого окна. Направляюсь за ним, почесав макушку, ведь не знаю, что ему нужно. Всё время поворачиваю голову, мельком поглядывая на О’Брайена, чтобы убедиться, что он не ушел. Мне не хочется оставаться с Ником наедине, и это странно. Он ничего плохого мне не сделал, даже помог, но… Есть в нём что-то отталкивающее. Мне трудно понять, что именно.
Сажусь на стул, предварительно стряхнув с него грязь. Ник садится не напротив, хотя рассчитывала на это. Он опускается рядом, и мы вместе повернуты к Дилану спиной, так что не могу его видеть. И это напрягает.
— Как у тебя дела? — Начал легко разговор, подвинув стул ещё ближе к моему, так что ерзаю, вовсе садясь на его край.
— Хорошо, — ложь превращается в стиль моей жизни. Сжимаю ладони на коленях, сутулюсь, поникнув.
— Я долго раздумывал над твоей ситуацией, — парень откашливается, прочищая горло. — И пришел к выводу, что тебе лучше будет перебраться ко мне.
Перевожу на него опухшие глаза, хмурясь:
— Ты имеешь в виду…
— Да, я хочу забрать тебя, — откидывает взглядом зал, шепча. — Посмотри на всё это. Это совсем не те условия, Эви. Здесь холодно, нет горячей воды, мужики пьяные бродят. А ты, как погляжу, ещё не поправилась. И не поправишься, если останешься.
Устало смотрю на него, проглатывая скопившуюся во рту воду:
— Это не имеет значения, — тереблю ткань кофты, опустив глаза.
— Верно, имеет значение то, что я помогу тебе в ситуации с отцом, — Ник слишком внезапно накрывает мои ладони своей, но не отдергиваю руки, лишь сильнее хмурю брови, сжав зубы, отчего челюсть кажется напряженной.
Ник поддался вперед, приблизив свое лицо к моему, чтобы шептать ещё тише:
— Ты же умная, понимаешь, что Дилан тебе в этом плане не помощник.
Резко поворачиваю голову, сердито уставившись на Ника, который еле заметно улыбается, пожимая:
— Это же Дилан.
***
Мешает кофе в кружке, наполненной холодной водой. Смотрит на свои пальцы, изредка бросая взгляд на Ника и Эви, которые с каждым разом всё ближе друг к другу. Нет. Серьезно.
Дилан опирается спиной на столешницу, сложив руки на груди. Кружка с кофе стоит на прилавке, и желание разбить её внезапно появляется внутри, но парень, вроде, адекватен, так что не собирается вести себя, как ребенок.
Да, как ребенок, у которого отняли игрушку. Сравнение грубое, но ощущения те же.
Чешет висок пальцем, из-подо лба в открытую пялясь на «парочку», которая сидит к нему спиной. Ник частенько близко сидит при разговоре с кем-то, и это раздражает О’Брайена, хотя со временем смог привыкнуть, вот только сейчас такая любовь к «близости» выводит из себя. Парень уверен, что у Эви хороший слух, так что, чтобы они там не обсуждали, ей всё прекрасно было бы слышно. И да, Дилан знает, что Ник говорит шепотом, следовательно, это то, чего не должен слышать О’Брайен.
И это чертовски злит.
Дилан цокает языком, опускает руки, опираясь ими на края столешницы.
Прекрати пялиться.
Эви не меняется в лице. Смотрит с прежней серьезностью на Ника, который счел положение О’Брайена весьма забавным, хотя причин для смеха девушка не видит. Только сейчас она, наконец, осознает, что именно с этим парнем не так. Да, он вежлив, да, воспитан и вполне добр, но ему, жившему в хорошей семье, в достатке, не понять таких, как Дилан. Для него нет ни бедности, ни проблем. И Эви не думает, что это плохо. Ник — нормальный.
Но поверхностный, совсем не глубокий человек.
— Я могу тебя забрать сейчас, вещи тебе собирать ведь не нужно? — Уточняет, начиная рыться в карманах. Эви немного смутилась, бросив взгляд в сторону Дилана, который резко отвернулся, потирая затылок ладонью.
— Если волнуешься по поводу него, то я могу сам ему всё пояснить, — у Ника хорошее настроение, поэтому на лице играет улыбка. - Ты, наверное, уже поняла, как он комплексует по поводу того, где и как живет? Его никогда не воспринимали ни парни, ни девушки. Таких считают, практически, людьми с улицы.
Девушка наклоняет голову, наконец, равнодушно задавая волнующий её вопрос:
— Почему ты улыбаешься? — щурит веки, внимательно всматриваясь в лицо Ника, который не прекращает растягивать губы, ещё сильнее наклоняясь вперед, так что чуть не касается своим носом носа Эви:
— Я хочу лучше узнать тебя, и, думаю, это неплохая возможность, — его взгляд опускается на бледные искусанные губы девушки, которая приоткрыла их, не в силах сдержать растущего возмущения:
— Ты совсем не думаешь о чувствах Дилана, — шепчет, но Ник уже не слышит её. Его выражение лица внезапно стало серьезным, а рука скользнула по столу, поднявшись к тонкой шее Эви, которая замерла, прекратив глотать пыльный воздух. Смотрит на него, не шевелится, пока парень касается носом её щеки, напряженно вздохнув.
Дилан отрывается от столешницы, немного наклонившись вперед, и глотает воду во рту, с неявным напряжением смотрит на Ника, не веря, что тот вдруг решил так резко перейти к действию. О’Брайен слишком хорошо его знает. С чего Нику так резко потребовалось сблизиться с Эви? Если бы парень так этого желал, то, скорее всего, ещё в тот день предложил ей остаться у себя дома, но нет. Всё было не так.
Дилан прячет мокрые ладони в карманы джинсов, прикусив кончик языка во рту. Его не должно это удивлять и уж тем более волновать. Происходящее в данный момент — очевидно и нормально, ведь это Ник — парень из приличной семьи, у которого всё схвачено, живущий в достатке. К таким, естественно, тянутся, и О’Брайен осознал это ещё давно. Бродя с другом по коридорам школы, подметил даже то, что с Ником все здороваются, а с ним нет. Ник — личность.
А кто такой Дилан О’Брайен?
Никто.