– Он наверняка вернется, – всхлипывала она. – Я знаю, он вернется и перейдет на ту сторону. Он должен нас провести… Это его долг…
Мужчина медленно уводил женщину к лесу. Керн потянулся за сигаретой. И тут он заметил, что в нескольких метрах от него возникло что-то темное, словно из-под земли вынырнул гном. Это был старый еврей, который тоже успел улечься в траву. Он приподнялся и покачал головой.
– Ох уж эти гои!
Керн ничего не ответил. Он зажег сигарету.
– Вы останетесь здесь на ночь? – мягко поинтересовался еврей спустя некоторое время.
– До трех. В три – самое лучшее время. Если никто не проходит, они устают.
– Можем подождать, – дружелюбно сказал старик.
– Это далеко, и кусок дороги теперь придется, наверное, проползти, – ответил Керн.
– Ничего. Можно поиграть себе в еврейского индейца на старости лет.
Они сидели молча. Постепенно на небо пробились звезды. Керн узнал Большую Медведицу и Полярную звезду.
– Мне надо в Вену, – сказал через некоторое время старик.
– Мне, собственно говоря, никуда не надо, – ответил Керн.
– Это бывает. – Старик пожевал травинку. – А потом опять куда-то надо. Так оно и идет. Нужно только подождать.
– Да, – сказал Керн. – Нужно. Но чего ждать?
– В сущности, ждать нечего, – спокойно парировал старик. – Когда оно приходит, оно – ничто. Тогда снова ждут чего-то другого.
– Да, может быть. – Керн снова растянулся на траве. Он чувствовал под головой чемодан, и это было приятное чувство.
– Я – Мориц Розенталь из Годесберга на Рейне, – сказал немного погодя старик. Он вынул из рюкзака тонкий серый плащ-крылатку и накинул на плечи. Теперь он стал еще больше похож на гнома. – Иногда это даже смешно, что у человека есть имя, а? Особенно ночью…
Керн смотрел в темное небо.
– И когда нет паспорта – тоже. Имена должны быть написаны, иначе они не принадлежат человеку.
В кронах деревьев ожил ветер. Он шумел так, словно за лесом было море.
– Вы не думаете, что на той стороне будут стрелять? – спросил Мориц Розенталь.
– Не знаю. Может, и нет.
Старик покачал головой.
– Когда тебе за семьдесят, в этом есть одно преимущество: не так уж много теряешь, рискуя жизнью.
Штайнер наконец узнал, где были спрятаны дети старого Зелигмана. Адрес, сунутый в еврейский молитвенник, был правильным; но тем временем детей переправили куда-то еще. Прошло довольно много времени, пока Штайнер выяснил, куда именно, – поначалу ему везде не доверяли, принимая за стукача.
Он взял из пансиона чемодан и отправился. Дом находился в восточной части Вены. Он добирался целый час. Он поднялся по лестнице. На каждом этаже было по три квартиры. Он зажигал спички и искал нужную дверь. Наконец на пятом этаже он нашел овальную медную табличку с надписью: «Самуэль Бернштейн. Часовщик». Он позвонил.
За дверью послышались шорохи и приглушенные голоса. Потом осторожный голос спросил: «Кто там?»
– Мне нужно вам кое-что отдать, – сказал Штайнер. – Чемодан.
Вдруг ему показалось, что за ним наблюдают, и он быстро обернулся.
Дверь в квартиру за его спиной бесшумно отворилась. В проеме стоял худосочный мужчина без пиджака. Штайнер поставил чемодан на пол.
– Вы к кому? – спросил мужчина в дверях. Штайнер поглядел на него. – Бернштейна тут нет, – прибавил мужчина.
– У меня тут вещи старого Зелигмана, – сказал Штайнер. – Тут должны быть его дети. Я видел, как он погиб.
Мужчина еще минуту рассматривал его.
– Можешь спокойно впустить его, Мориц! – крикнул он затем.
Зазвенела цепочка, заскрежетал ключ. Дверь в квартиру Бернштейна отворилась. Штайнер напряженно вглядывался в тусклый свет.
– Что? – сказал он. – Неужели это… ну, конечно, это папаша Мориц!
В дверях стоял Мориц Розенталь. В руке он держал деревянную поварешку. На плечи его был накинут плащ-крылатка.
– Это я, – ответил он. – Но кто… Штайнер! – сказал он вдруг сердечно и шумно. – И чтобы я вас не узнал! Стал-таки плохо видеть! Я знал, что вы в Вене. Когда мы встречались в последний раз?
– Примерно полгода назад, папаша Мориц.
– В Праге?
– В Цюрихе.
– Правильно, в Цюрихе, в тюрьме. Приятные там люди. В последнее время я немного все это путаю. Полгода назад я опять был в Швейцарии. Базель. Там превосходно кормят; но, к сожалению, не выдают сигарет, как в городской тюрьме в Локарно. Там у меня в камере даже имелся кустик камелии. Не хотелось оттуда выходить. Никакого сравнения с Миланом. – Он умолк. – Входите, Штайнер. Мы, как старые грабители, стоим в коридоре и предаемся воспоминаниям.
Штайнер вошел. Квартира состояла из кухни и маленькой комнаты. Там было несколько стульев, стол, шкаф и два матраца с одеялами. На столе были разложены инструменты, а между ними стояли дешевые будильники и раскрашенный корпус часов с барочными ангелами, державшими старинные часы; секундная стрелка изображала Смерть, размахивающую косой. Над печью на изогнутом кронштейне висела кухонная лампа с зеленовато-белой искореженной газовой горелкой. На железной конфорке газовой плиты стояла большая кастрюля с супом, из которой шел пар.
– Я как раз варю кое-что детям, – сказал Мориц Розенталь. – Я нашел их здесь, как мышек в мышеловке. Бернштейн в больнице.
Трое детей мертвого Зелигмана примостились у печки. Они не обращали внимания на Штайнера. Они не отрывали глаз от кастрюли с супом. Старшему было примерно четырнадцать лет; младшему семь или восемь.
Штайнер поставил чемодан.
– Вот чемодан вашего отца, – сказал он.
Все трое одновременно посмотрели на него, почти не изменив позы. Они даже головы не повернули.
– Я еще успел повидаться с ним, – сказал Штайнер. – Он говорил о вас.
Дети смотрели на него. Они не отвечали. Их глаза поблескивали, как отшлифованные круглые черные камешки. Газовая горелка шипела. Штайнер почувствовал себя неуютно. Ему хотелось сказать что-то теплое, человеческое, но все, что приходило в голову, казалось нелепым и фальшивым перед заброшенностью этих трех молчаливых детей.
– Что в чемодане? – спросил старший после паузы. Голос у него был бесцветный, говорил он медленно, жестко и осторожно.
– Точно не помню. Разные вещи вашего отца. И немного денег.
– Теперь это наше?
– Конечно. Поэтому я и принес его.
– Можно его взять?
– Ну да! – удивленно сказал Штайнер.
Мальчик встал. Он был худой, черный и высокий. Медленно, не сводя глаз со Штайнера, он приблизился к чемодану. Быстрым звериным движением он схватил чемодан и тут же почти отпрыгнул назад, словно боялся, что Штайнер отнимет у него добычу. Он немедленно утащил чемодан в соседнюю каморку. Двое других быстро последовали за ним, плотно прижимаясь друг к другу, как две большие черные кошки.
Штайнер взглянул на папашу Морица.
– Что ж, – сказал он с облегчением. – Значит, они давно знали…
Мориц Розенталь мешал суп.
– Теперь они уже не так переживают. Они видели смерть матери и двоих братьев. Поэтому теперь это уже не так действует. То, что случается часто, уже не так действует.
– Или действует еще сильней.
Мориц Розенталь взглянул на него из-под морщинистых век:
– Нет – если ты еще очень молод. Если ты очень стар – тоже уже нет. Промежуток – вот это скверное время.
– Да, – сказал Штайнер. – Паршивый промежуток – пятьдесят лет.
Мориц Розенталь миролюбиво кивнул.
– Теперь я уже не так о них беспокоюсь. – Он прикрыл кастрюлю крышкой. – Мы их уже пристроили, – сказал он. – Одного Мейер заберет с собой в Румынию. Второго отдадут в детский приют в Локарно. Я знаю там одного человека, который за него заплатит. Старший покамест останется у Бернштейна.
– Они уже знают, что им придется расстаться?
– Да. Это тоже не слишком их пугает. Скорее они считают, что им повезло. – Розенталь обернулся. – Штайнер, – сказал он, – я знал его двадцать лет. Как он умер? Он выпрыгнул?
– Да.
– Его не вышвырнули?
– Нет. Я был при этом.
– Я услышал об этом в Праге. Говорили, что его вышвырнули. Тогда я вернулся сюда. Присмотреть за детьми. Я когда-то обещал ему это. Он был еще молодой. Всего шестьдесят. Не думал я, что все так получится. Но он немного свихнулся с тех пор, как умерла Рахиль. – Мориц Розенталь взглянул на Штайнера. – У него было много детей. У евреев часто так бывает. Они любят семью. Хотя, в сущности, им не следовало бы ее иметь. – Он закутался плотнее в свою крылатку, словно его знобило, и показался вдруг очень старым и усталым.
Штайнер вытащил пачку сигарет.
– Как давно вы уже здесь, папаша Мориц? – спросил он.
– Три дня. Нас один раз поймали на границе. Я перешел с одним молодым человеком, которого вы знаете. Он мне о вас рассказывал. Его зовут Керн.
– Керн? Да, я его знаю. Где он?
– Тоже где-то здесь, в Вене. Я не знаю где.
Штайнер встал.
– Попробую его найти. До свидания, папаша Мориц, старый бродяга. Бог ведает, когда увидимся.
Он зашел в каморку, чтобы попрощаться с детьми. Все трое сидели на одном из матрацев, разложив перед собой содержимое чемодана. Мотки пряжи были аккуратно сложены в кучку; рядом лежали ремни, мешочек с шиллингами и несколько пакетиков с шелковыми нитками. Белье, ботинки, костюм и другие вещи старого Зелигмана еще оставались в чемодане. Увидев вошедших Штайнера и Морица Розенталя, старший непроизвольно прикрыл вещи руками. Штайнер остановился.
Мальчик посмотрел на Морица. Его щеки раскраснелись, а глаза блестели.
– Если мы это продадим, – сказал он возбужденно и указал на вещи в чемодане, – будет на тридцать шиллингов больше. Тогда мы сможем сложить все деньги и еще взять материю – шотландку, шерстяную ткань с начесом и чулки тоже – на них больше заработаешь. Я прямо завтра начну. Завтра в семь начну. – Он серьезно и очень напряженно глядел на старика.
– Хорошо! – Мориц Розенталь погладил его по узкой голове. – Завтра в семь начнешь.
– Тогда Вальтер не поедет в Румынию, – сказал мальчик. – Он может помогать мне. Мы продержимся. Тогда только Максу придется ехать.
Трое детей глядели на Морица Розенталя. Макс, младший, кивнул. Он считал это правильным.
– Посмотрим. Мы еще раз обсудим все это потом.
Мориц Розенталь проводил Штайнера до двери.
– Им некогда горевать, – сказал он. – Слишком большая нужда, Штайнер.
Штайнер кивнул.
– Надеюсь, мальчика не сразу поймают…
Мориц Розенталь покачал головой.
– Он уж будет начеку. Он достаточно много знает. Мы рано учимся жизни.
Штайнер отправился в кафе «Шперлер». Он давно не заходил туда. С тех пор как у него появился фальшивый паспорт, он избегал тех мест, где его знали раньше.
Керн сидел у стены на стуле. Он спал, положив ноги на свой чемодан и откинув назад голову. Штайнер осторожно присел рядом; он не хотел его будить. «Немного повзрослел, – подумал он. – Повзрослел и возмужал».
Он огляделся. Около двери сидел, нахохлившись, советник окружного суда Эпштейн, перед ним на столе лежало несколько книг и стоял стакан вина. Он сидел один, и вид у него был недовольный; напротив него не было ни одного клиента, испуганно зажимающего в ладони пятьдесят грошей. Похоже, что конкурент, адвокат Зильбер, переманил у него клиентуру. Но Зильбера в кафе не было.
Подошел кельнер, хотя Штайнер и не подзывал его. Узнав гостя, он просиял.
– Вы снова здесь? – фамильярно спросил он.
– Вы меня помните?
– Еще бы не помнить. А я уж о вас беспокоился. Ведь сейчас порядки стали много строже. Как всегда, один коньяк, сударь?
– Да. А куда же подевался адвокат Зильбер?
– Это тоже жертва, сударь. Арестован и выслан.
– Так. Господин Черников давно заходил?
– На этой неделе не был.
Кельнер принес коньяк и поставил поднос на стол. В тот же момент Керн открыл глаза, заморгал, потом вскочил:
– Штайнер!
– Иди сюда, – ответил тот спокойно. – Выпей-ка этот коньяк. Ничто так не освежает, если спишь сидя, как глоток спиртного.
Керн выпил коньяк.
– Я уже два раза искал тебя здесь, – сказал он.
Штайнер улыбнулся.
– Ноги на чемодане. Значит, ты без пристанища?
– Да.
– Можешь ночевать у меня.
– Правда? Это было бы чудесно. До сих пор я снимал комнату у еврейской семьи. Но сегодня пришлось выметаться. Они слишком боятся держать кого-либо дольше двух дней.
– У меня тебе нечего бояться. Я живу далеко отсюда. Можем отправиться прямо сейчас. У тебя невыспавшийся вид.
– Да, – сказал Керн. – Я устал. Не знаю почему.
Штайнер сделал знак кельнеру. Тот прискакал галопом, как старый боевой конь, долго ходивший в упряжке и вдруг заслышавший звук трубы, играющей сбор.
– Спасибо, – сказал он, полный ожидания, прежде чем Штайнер успел расплатиться, – благодарю покорно, сударь!
Он взглянул на чаевые.
– Целую руку, – пробормотал он восхищенно. – Ваш преданный слуга, господин граф!
– Нам надо в Пратер, – сказал Штайнер, когда они встали.
– Я пойду куда скажешь, – ответил Керн. – Я уже совсем проснулся.
– Поедем на трамвае. Ведь у тебя чемодан. Все еще туалетная вода и мыло?
Керн кивнул.
– А я тем временем переменил имя; но ты можешь и дальше называть меня Штайнером. Это имя я ношу на всякий случай как человек искусства. И всегда могу утверждать, что это мой псевдоним. Или что другое имя – псевдоним. Смотря по обстоятельствам.
– Кто ты теперь?
Штайнер рассмеялся.
– Некоторое время я был помощником кельнера. Потом прежний помощник вышел из больницы, и я вылетел. Теперь я ассистент в аттракционе Поцдоха. Подсадной в тире и ясновидящий. А что у тебя на примете?
– Ничего.
– Может быть, я устрою тебя к нам. Нам бывают нужны люди для подсобной работы. Завтра я капну на мозги старому Поцдоху. В Пратере хорошо то, что никто не контролирует. Тебе даже не потребуется прописка.
– Господи, – сказал Керн. – Это было бы великолепно. Мне очень бы хотелось теперь задержаться в Вене.
– Вот как? – Штайнер искоса взглянул на него. – Очень бы хотелось?
– Да.
Они вышли из трамвая и пошли по ночному Пратеру. Перед жилым вагончиком, немного в стороне от ярмарочного городка, Штайнер остановился. Он открыл дверь и включил свет.
– Ну, крошка, вот мы и дома. Для начала соорудим, так сказать, ложе.
Он извлек из угла пару одеял и старый матрац и расстелил их на полу рядом со своей кроватью.
– Ты, конечно, голодный, а? – спросил он.
– Я уж и не помню.
– Вон в том маленьком ящике хлеб, масло и кусок копченой колбасы. Да, сделай и мне бутерброд.
В дверь тихо постучали. Керн отложил нож и прислушался. Его взгляд искал окно. Штайнер рассмеялся.
– Старый страх, а, малыш? Видно, нам уже никогда от него не избавиться. Заходи, Лило! – крикнул он.
Вошла стройная женщина и остановилась у двери.
– У меня гости, – сказал Штайнер. – Людвиг Керн. Молод, но уже закален чужбиной. Он останется здесь. Можешь приготовить нам немного кофе, Лило?
– Да.
Женщина взяла спиртовку, зажгла, поставила на нее маленький котелок с водой и начала молоть кофе. Она проделала все почти бесшумно, медленными, скользящими движениями.
– Я думал, ты давно спишь, Лило, – сказал Штайнер.
– Я не могу заснуть.
У женщины был глубокий, хриплый голос, лицо – худое, с правильными чертами, черные волосы разделял прямой пробор. Она была похожа на итальянку, но говорила на жестком немецком, характерном для славян.
Керн сидел на сломанном камышовом стуле. Он очень устал, не только от мыслей – на него накатилась сонная истома, какой он давно уже не испытывал. Он чувствовал себя в безопасности.
– Подушка, – сказал Штайнер. – Единственное, чего не хватает, – это подушки.
– И не надо, – ответил Керн. – Я положу под голову куртку или вытащу из чемодана белье.