Висящий на стене портрет с большим удовольствием наблюдал за происходящим: И, действительно, немало расплодилось у нас «от Павлика Морозова внучат!»
Опера сразу принялись крутить руки маме Ватика, к «жене», снабжённые информацией, они даже не притронулись. Строгая, вышколенная женщина-инспектор предложила рыдающей маме сделать добровольную сдачу, а сама уже приготовилась сорвать трусы с неё и залезть заблаговременно одетой в резиновую перчатку рукой к маме Ватика во влагалище. Мама ревёт как недоенная трое суток корова, но неумолимые сотрудники берут в клещи пойманную преступницу и с победоносной радостью вытаскивают из неё 10 граммов героина. Вот она, попалась, контрабандистка проклятая! Да как она только посмела!
Белый, довольный своей оперативной работой, уводит преступницу на допрос. А что же Ватик? – Свидание его с женой не прерывается, как это обычно бывает в таких случаях. Беляков, благодарно похлопав Ватика по плечу, крепко жмёт руку вставшему на путь исправления негодяю: Молодец, Павлик!
В награду за выполненную операцию Ватик забирает жену и трое суток трахает её, даже и не думая о судьбе своей несчастной матери (Разве совесть возопит, если её нет?).
На утренней оперативке Белый с заслуженной гордостью докладывал Начальнику колонии о вопиющем преступлении, которое он, добыв информацию у исправившегося осужденного, разоблачил и пресёк поставку крупной партии героина в колонию… и т.д. и т.п.
А также представить осужденного Ватика как исправившегося к условно-досрочному освобождению (то есть отпустить домой на вольные хлеба).
Всё присутствующее на оперативном совещании руководство удовлетворённо и одобрительно закивало головами. Никто не соизволил заглянуть в личное дело Ватика, где было сказано, что ему положено отсидеть не менее 2/3 назначенного срока. А мама Ватика томилась в это время в Бакальском КПЗ, ожидая этапа на тюрьму. Через три дня довольный Ватик вышел со свиданки в зону, а злосчастную маму Ватика увезли на казённом, пропитанном застоялым тюремным духом, воронке в тюрьму.
Вас интересует, чем закончилась эта мелкодраматическая история? – Как всегда, банально до смешного: Начальник опер.части Беляков был награждён медалью «За службу Отечеству», заключённый Ватик был отпущен по УДО на свободу, а злосчастная мама бесследно, для нас по крайней мере, исчезла в бездонных недрах «исправительной» системы.
Тяжело было описывать всю эту трудносмываемую грязь, рассказывая о недочеловеческих душах, о том, какие удивительные метаморфозы происходят порой с ними. Кому-то станет жалко маму Ватика, кому-то – его самого. Но это только один эпизод из жизни рядового СДПэшника, нашего современника, а следовательно, и нашей с вами, дорогие читатели, жизни. Кто-то, может быть, с возмущением скажет: «Фу, это же изгои!» – Нет, это мы с вами. Или виновных нет, или виновны все. Легко осудить звероподобную мразь, но не надо забывать и о том, что эта мразь – человек, то есть один из нас. Помните, как обожествлённый вами Иисус сказал толпе, хотевшей закидать проститутку камнями? «Пусть тот, кто безгрешен, первый бросит в неё камень». И никто не взял в руки камня. Так и в нашей печальной истории: Пусть каждый посмотрит вглубь своей души.
Колышется чёрное море,
Мутны горизонты вдали.
Не выплакать русское горе
На пядь просолённой земли.
Не спрятаться в тёмной пещере,
Не скрыться в глубоком тылу.
Поклоны вбивая химере,
Подвешенной в тёмном углу.
Отечество не обезлюдит:
Бессмертно её бытиё.
Никто ничего не забудет,
И каждый… схлопочет своё.
Да, забыли мы совсем с этим проклятым Ватиком о нашем главном герое.
Многоопытный Арбалет точно знал, что из вещей положено пропускать, а что запрещено. Но его новый спортивный костюм (в колонии это не запрещено для занятий спортом) приглянулся Индюку (вернее, индюшке), председателю секции СДП, самому главному козлу колонии. Это звучное прозвище он получил за безобразное строение своего тела. Был он здоровым, крупным, ширококостным, но широким не в плечах, а в нижней части своего тела. Эта часть: талия, зад, ноги были огромными как у взрослого слона, зато голова и плечи непропорционально малы, что в целом составляло впечатление крайне неблагопристойное. Вот этому Индюшке и захотелось примерить новый арбалетовский костюм, а если не подойдёт (что вероятнее всего), то продать или обменять с выгодой. Индюк начал что-то озабоченно деловито нашёптывать Рифу, склоняя его не пропускать костюм, а отправить на склад (Кладовщик свой – сам принесёт. Алчный Индюк успел уже везде посадить своих прихвостней на сытые должности, где можно было как-то крутиться, не голодать, жить безбедно, да ещё и УДО зарабатывать).
Арбалет всё это видел. Кровь закипела, раздражение было готово выплеснуться через край. Последние этапы совсем нервы вымотали, душа кормилась только злостью. И он начал:
– Эй ты, свинья! Костюмчик мой понравился?
У Индюка глазёнки на лоб полезли от такой наглости этапника. Привык он, что все молчат, окружённые прапорами и ими, СДП.
– Ты, ттты, это мне, этапная морда? Да ты знаешь, кто я такой?
– Бес ты покарябанный! – рявкнул Арбалет.
Он откинул свои вещи в сторону и приготовился вцепиться в горло Индюку. Опытные прапора сразу встали между повздорившими сторонами и предотвратили назревающую драку. Но Арбалет уже спустил своих собак. Он уже не сдерживал себя и злобно рычал на всех: и на СДП, и на прапоров. Устроил такой маленький кипиш на грани рукоприкладства, не стал молчать, но зато отстоял свои вещи.
А Индюк сбегал, куда надо и пожаловался дежурному оперативнику. Тот, особо не вникая в дело и полностью доверяя своему подопечному, распорядился:
– Давайте его до утра в ШИЗО. А там пусть опера разбираются с этим дерзким клиентом.
Пока шли в ШИЗО, Арбалет с Рифом всё-таки разговорились. Риф, явно смущённый происходящим, оправдывался:
– Да я тебя сразу узнал, сделал вид, что не знаю. Сам понимаешь. Заколебали эти СДПешники: чего углядят, всё утром – на доклад вышестоящим. И всё, жди выговора.
– Да, хорошо живёте. – улыбнулся, отходя от недавней стычки, Арбалет. Оказывается, красные зеки запугали даже Администрацию, все друг за другом следят и сдают по инстанциям. Весёленькое дело!
– Эх, быстрей бы доработать, да на пенсию. – продолжал ворчать Риф, человек простой и доброй души. – Год остался. На меня не серчай. За мной семья, дети, внуки. Только бы пенсию получить, а потом хоть куда отсюда: хоть в сторожа, хоть в пастухи…
– Да, ладно, Риф, не гони. Знаю я, какой ты нормальный мужик. А внуки, это – хорошо, это – продолжение нас.
Арбалета до утра закрыли в одиночку, куда обычно запирали тех, у кого не было ещё выписано суток. В этом холодном мешке со всех сторон был только голый бетон. Вместо окна была небольшого размера зарешёченная дыра, через которую в камеру залетал снег и укладывался на полу миниатюрными живописными сугробами. Ни скамейки, ни табуретки в камере не было. Из мебели в этом узилище было только грязноватое ведро, стоявшее в углу и напоминавшее исходящим из него едким запахом о возможности хоть какой-то человеческой жизнедеятельности и в этих преисподних условиях.
Утомлённый этапной суетой, Арбалет присел на корточки и задумался: «Вот и приехал в знакомый лагерёк, и в первый же день угрелся в изолятор. Ладно, хоть свои вещи сумел отстоять. Даже лагерную публику обуяла всеобщая алчность. Народ жиреет и теряет человеческий образ».
Тошно стало Арбалету от пережитого стресса. Несусветная тоска затуманила его, вообще-то приноровившуюся к постоянным страданиям, душу. Мысль улетела из скованного цепями тела и маялась от одиночества где-то в недоступных человеческому разуму далёких местах. Да, щедро одаривала непредсказуемая судьба нашего героя неожиданными подарками! Слабым утешением было то, что именно в таких ситуациях проверялась, закалялась и крепла душа.
Ну для чего человек приходит на эту землю? Арбалету казалось порой, что душа его попала в Ад на переделку, а суетящиеся вокруг него люди – это просто так, мелкие истопники, сами не понимающие смысл и цель своей бесполезной деятельности. А где же правда и справедливость? Есть ли они хоть где-нибудь на этом свете? Или прав предок когда-то, видимо, в крайнем отчаянии, написавший пессимистическое четверостишие:
Пришла пора умирать – подыхай!
Цепляться за жизнь не надо.
А впрочем, и жизнь наша – это не рай,
А слепок смердящего ада.
Нет, надо жить, страдать, идти дальше, чтобы хоть в самом конце разобраться и понять, где истина… или хотя бы где собака зарыта.
Увы, философскими измышлениями было совершенно невозможно согреться в этом собачьем морозильнике. Арбалет встал и принялся ходить туда-сюда по крошечной камере, периодически то приседая, то отжимаясь для кратковременного сугрева. Так, борясь с уральским морозцем, метался он в своей камере до утра. В 12 часов будут «крестины», сколько суток отвалят ему за скандал на этапе? Приходится страдать за своё же сало.
Утром пришла другая смена. Открыв и осмотрев камеру, новый ДПНК с ходу ляпнул:
– Ну шо, блатуем, гражданин? Мы тебя отучим.
На эту многообещающую эскападу должностного лица Арбалет ответил презрительным молчанием. Единственное, о чём он мечтал, это быстрее сходить на «крестины», где начальник колонии раздавал нарушителям режима содержания сутки. Ему просто хотелось лечь и отдохнуть хоть немного: всё тело ныло от усталости ещё со вчерашнего дня (Этапы вообще всегда сильно изнуряют человека и физически и эмоционально). Но когда подошло время идти за «сутками», Арбалета не вывели из камеры. Выждав некоторое время, он постучал в броню (дверь):
– Командир, в чём дело?
Глазок с другой стороны зашевелился.
– Чё хотел?
– Я здесь уже почти сутки. Веди в камеру или выпускай.
– Ага, сейчас. Жди. Придёт ДПНК, ему и задашь вопрос.
Когда Арбалет под конвоем добряка Рифа маршировал в ШИЗО, тот успел сообщить доверительно, что у них в зоне есть одна «отмороженная» смена, в которой собрались одни хохлы, приехавшие на Урал с Западной Украины, видимо, из-за безработицы в тех местах. Сами себя они в шутку называли «бандеровцами». Они отличались от других смен какой-то небывалой жестокостью по отношению к зекам, не гнушались ничем, били и издевались над заключёнными в ШИЗО и на вахте. Творили, что хотели, явно беспредельничали. Сколько на них не писали жалоб зеки и родственники в разные инстанции, мер не принималось никаких. Поговаривали, что у них имелась широкая крыша в Управе. Может быть, и Начальник не связывался с ними из-за этого (Арбалет давно заметил, что в каждой колонии обязательно была своя беспредельная смена, видимо для того, чтобы постоянно держать в страхе своенравных зеков). Даже осмотрительный и осторожный Риф назвал своего коллегу ДПНК Фрола «конченой» мразью.
Когда смена Фрола совершала обход камер штрафного изолятора, Арбалет, сидевший в самом конце коридора, слышал издалека приглушённые удары, крики, невнятные, видимо сдерживаемые, стоны. Наконец, дошла очередь до нашего истомившегося от неизвестности героя.
Фрол оказался крепким рыжим мужиком с кривым носом хищной птицы, крепко сжатыми губами и ненавидящим взглядом светло-серых пустых глаз.
– Вопросы, жалобы.
– Гражданин начальник, я нахожусь здесь уже сутки, а это незаконно.
– А-а-а, ты у нас умный приехал?
– При чём здесь «умный»? Это предварительная камера. Здесь просто невозможно находиться. Здесь ничего нет.
– А мы здесь вас, блатных, перевоспитываем.
– Какие блатные? – возмутился Арбалет. – Я просто забрал свой костюм.
– Нет, врёшь, осужденный, – процедил сквозь зубы уже с угрозой Фрол. – В рапорте написано, как ты матом всех облаживал, кидался на Актив, мешал законному досмотру.
Арбалет понял, что доказывать что-то бесполезно. Пока они с Фролом разговаривали, камера постепенно наполнялась сотрудниками. Но Арбалет ещё надеялся быть услышанным и продолжал доказывать свою правоту.
– Это – беспредел, и ты, начальник, знаешь…
Первый, сокрушительный удар дубинкой по голове он получил сзади, потерял ориентировку и не смог оказать никакого сопротивления. Его просто зажали всей сменой в углу и забили дубинками (Позже в служебном рапорте было написано, что он кинулся с кулаками на ДПНК, поэтому были применены спец.средства).
Досталось Арбалету крепко. Хорошо ещё, что он сумел вовремя сгруппироваться. Когда всё закончилось, и броня за истязателями захлопнулась, он полежал в углу и отчётливо слышал, как весело гоготали, уходя по продолу, исполнившие свой «служебный долг» надзиратели.
«Ну и суки, фроловские мрази!» Обидно было до слёз. Били-то его с каким-то садистским остервенением, как врага народа. Неужели он и вправду попал в плен к бандеровцам? – Уж лучше бы сразу в гестапо. Вспомнил Арбалет, как его бабушка, как-то, рассказывая о войне, с горечью промолвила: «А нашего Колю убили не немцы, а бандеровцы». Постепенно приходя в себя, избитый Арбалет, со сладкой горечью во рту, думал: «Дурдом какой-то. Вроде все русские, одной крови. А тут братья заколотили своего же брата и ушли, самодовольно посмеиваясь. Ладно, чёрт с ними. Надо приходить в себя».
Арбалет почувствовал, как у него ныло от побоев всё тело, при первой же попытке пошевелиться он понял, что у него сломано, по крайней мере, одно ребро. От пронизывающей боли ему стало всё безразлично, и он бессильно лёг на грязный и холодный бетонный пол. В воспалённую, гудящую голову лезла всякая ерунда, вплоть до мыслей о самоубийстве. Да, ему действительно в этот момент хотелось умереть. На матрасе, наверное, умирать легче, чем на холодном бетонном полу… И тут он вспомнил персидское четверостишие, которому научил его когда-то отец, и которое он всегда вспоминал вот в такие, трагические мгновения своей нелёгкой жизни.
«Сумей мечту свою согреть,
Сразись с судьбой!
Сумей себя преодолеть,
Чтоб стать самим собой».
«Да, надо вставать. Держись». – твердил Арбалету внутренний голос. – «Главное – не падать духом». Всю жизнь выручало Арбалета его спортивное детство. Вот и сейчас он начал потихоньку массировать болезненные места, приводить разными лёгкими упражнениями своё измудоханное тело в надлежащий, соответствующий обстановке, порядок… Ближе к отбою он уже снова ходил по камере, спасаясь от родного уральского холода…
Поздно ночью с угрожающим скрипом отворилась дверь камеры и два надзирателя затащили положенные на ночь матрас и одеяло. Бросив «постельные принадлежности» в ближний угол, надзиратели-гопники стали рядом и молча упёрлись бычьими взглядами на стоящего у противоположной стены Арбалета.
Это были надзиратели Тлущ и Деменчук, которые, по словам Рифа, отличались особо изуверской жестокостью. Кстати, именно эта дружная парочка стояла сзади Арбалета во время его «беседы» с ДПНК Фролом, и кто-то из них первым ударил Арбалета дубинкой по голове. Опытный боец Арбалет сразу понял: сейчас начнётся второй раунд и внимательно осмотрел своих будущих соперников.
Перед ним красовалась довольно живописная пара.
Тлущ – приземистый, дебёлый, с раскоряченными ногами, рыжеволосый пухломордый мужик лет тридцати производил, на первый взгляд, впечатление довольно миролюбивого человека.
Деменчук, напротив, был высоким, жилистым, с длинными обезьяньими руками, напоминавшими две кувалды, подвешенных на его могучих плечах. Под хищными блестящими глазами висел столь же хищный горбатый нос. Губы были плотно сжаты и кривились в насмешливой, плотоядной ухмылке.
Слегка пошатываясь, надзирательская пара продолжала молча стоять, как-то недоумённо уставившись на стоящего перед ними Арбалета (возможно, они ожидали увидеть своего поверженного врага по-прежнему лежащим на грязном камерном полу, но тот, к их немалому удивлению, стоял на своих ногах и спокойно смотрел на своих ночных гостей).