— Давай добьем эту тварь, — Минхо вырастает рядом, весь взмыленный, с порванной на груди рубашкой. Он сплевывает сгусток крови и слюны на землю и выставляет перед собой остро заточенное копье. — Вместе, — бросает он Ньюту, и на губах его играет такая привычная, залихватская улыбка, настолько лихая, что Ньют качает головой. Вот же гребнутый шенк. Прямо как Томас.
— Давай, — соглашается друг.
Они нападают вместе с разных сторон. Бесформенная тварь, лишь отдаленно напоминающая человека, теряется на мгновение, вращает своей безглазой головой и неуклюже выставляет стальные шипы из своих пальцев. Длинные, остро заточенные. Ньют и Минхо уворачиваются от них. Лезвие копья бьет в одну из ламп на теле чудовища, мачете достает другую. Минхо и Ньют танцуют вокруг твари, уходя от всех ее ударов, и бьют ее по лампам, впаянным в ее плоть, намертво и так точно. Они лишают тварь источника жизни и силы, а та рухает к их ногам. Юноши смотрят друг на друга — всего лишь обмен глазами —, а потом несутся во весь опор к зависшему над землей «айсбергу». Ньют чувствует боль в ноге, но игнорирует ее. Он не остановится, пока не будет в безопасности. Ни за что.
У Харриет обеспокоенные глаза и глубокая морщина меж бровей. Соня потеряла слишком много крови. У нее горит лоб, грудь опадает и вздымается так тревожно. Ладони Ньюта покрываются холодным потом. И горло ему спирает дикое чувство. Он не хочет потерять ту, что только что обрел. У Харриет подкашиваются ноги, и она оседает на пол, привалившись к стене. И голова у нее тяжелая. Минхо сидит рядом, чешет нос и трет шею, весь взмыленный, потный и грязный. Девичья голова клонится на его плечо. Юноша не возражает. Лишь как-то криво улыбается да чуть опускает плечо, чтобы девушке было удобнее. Ньюта эта картина забавляет. Он окидывает взглядом помещение берга, в которое их засунули. Все еле живые, еще тяжело дышащие, раненые. Вот же чертова жизнь. И когда это все только кончится? Соня слабо шевелится, все еще находясь в забытьи. На грани жизни и смерти. И он сжимает ее тонкие пальцы. Эта девочка ему важна. Он чувствует это, знает, повторяет сам себе и так отчаянно хочет вспомнить, что же их связывает. Жаждет это всеми фибрами души. Но Ньют не помнит.
ПОРОК лишает его Сони во второй раз, когда они прибывают на базу. У парня голова, налитая свинцом, уставшие глаза, напряженные под кожей мышцы. Еще чуть-чуть — сознание покинет и Ньюта. И он проваливается в черноту: просто запинается о какой-то порог, ощущает звенящую боль во всем теле и соскальзывает куда-то вниз. Юноша приходит в себя в абсолютной темноте. Тьма такая, что не видно ничего. Ньют пытается разглядеть хоть что-то, но орган зрения отказал. Слишком темно. Парень чувствует, что лежит на чем-то твердом и холодном — его лопатки врезаются в камень. Он ощущает на своем теле грязь двухнедельного перехода по Топке, чувствует скатавшуюся кровь на коже, на самой шее, на руках, ладонях, плечах и спине. От него разит немытым телом. Запах этот жуткий. Ньют хмурится, пытается пошевелиться, но мышцы натужно звенят. И тогда юноша снова проваливается в темноту.
Второй раз он приходит в себя от яркого света. Электрические лампочки бьют прямо в глаза. Ньюта ослепляет. Он садится, сгибает здоровую ногу в колене и пытается осмотреть помещение. Глаза долго привыкают к свету, а потом юноша различает очертания четырех стен. И больше ничего. Он находится в каменном помещении, в котором нет ни окон, ни дверей, ничего. Только камень и он сам. Ньют ведет головой, чертыхается сквозь зубы. Что за плюк, мать вашу? Где все его друзья? Где Соня? Сердце у него екает. Девушка ведь ранена была. Что, если… Мысль Ньют не заканчивает, бьет кулаком по стене, с таким остервенением, такой злостью. Он стягивает порванную робу, грязную, измочаленную солнцем, ветром и бойней. Холодный камень охлаждает кожу спины. И Ньют сидит, вытянув ноги, чуть запрокинув голову и закрыв глаза.
Свет в комнате гаснет через несколько часов. По крайней мере, так юноша думает. Помещение погружается в непроглядную, уже такую знакомую темноту. Вдруг противоположная стена вспыхивает. Чем-то ярким, слепящим глаза. Ньют подносит ладонь к лицу, щурится, пытается всмотреться. Экран. Длинный, словно вышедший из камня, большой, как в кинотеатре. Ньют уже не удивляется тому, что помнит то, чего не знает. Экран вспыхивает. Мигает некоторое время, проясняет изображение. А юноша замирает, чуть подается вперед. На его лице застывает волнительное выражение. Он чувствует, как внутри начинает поколачивать, драть внутренние органы. Ньют ощущает дикую злость, такую лютую ненависть к ПОРОКу и слабую надежду. Глупец. Какой глупец. Они ведь всего лишь играют с ним, так, в кошки мышки. Издеваются, глумятся. Показывают то, чего так отчаянно желает его сердце. Ньют понимает, что ему жжет глаза. Он закрывает их на слепое мгновение, делает несколько глубоких вдохов, а потом снова открывает, чтобы видеть эти картины, сменяющие одна другую.
Пленка похожа на старую, как в фильмах начала двадцатого века. Юноша знает откуда-то. Мелькают черные помехи, цвета приглушены, словно смотришь на старую фотографию, сделанную еще на те громоздкие фотоаппараты, которыми полнились улицы городов когда-то. Воспоминания обыденных вещей рождаются в сознании парня легко и просто, но это совсем не то, что его сейчас занимает. Важнее то, что он видит. То, во что так отчаянно хочет верить. Он видит зеленый луг, высокие кроны деревьев, обширную поляну, поросшую травой, расстеленное на ней одеяло, корзину фруктов. Он видит светлые волосы. Распущенные. Не заплетенные в привычную косу. Ветер подхватывает пряди, играет с ними, заставляя Соню каждый раз трясти головой, сгонять непослушные локоны. Ее фигура затянута в легкое платье. Она разваливается на одеяле, юбка ее задирается выше колен. На вид ей лет пятнадцать. Примерно столь же, сколько и было ему, когда он пришел в себя в том железном ящике, доставившем его в Лабиринт. Кожа у девушки белая. Верхняя пуговица на платье игриво расстегнута, обнажает яремную впадину. Соня ест яблоко, вонзает в него свои зубы, смеется время от времени и косит глаза.
Видеть самого себя Ньюту несколько странно. На нем хлопковая кофта с закатанными рукавами. Волосы длинные, собранные в хвост. На руке браслет из льняной ткани, совершенно такой же, какой обхватывает его правое запястье сейчас. Он смотрит на девушку перед собой, на всю ее прелесть, тепло так, в чем-то собственнически. И Ньюта в холодной комнате прошибает осознание. Они были близки так, как только могут быть близки люди. Звука нет. Но ему он и не нужен. Он просто смотрит, жадно впитывает. Соня говорит что-то ему, он ерошит своей рукой волосы, отвечает ей, она смеется, снова падая на расстеленное одеяло, он смеется в ответ. Она деланно хмурит брови, а потом ловко подскакивает на ноги. Юбки ее неприлично взлетают вверх, но такое чувство, что она делает это специально. Им по пятнадцать — Ньют не сомневается. Соня бегает резво, но он настигает ее в мгновение ока. Обе ноги у него здоровы. Крепкие руки хватают женскую фигуру, и Ньют уверен — Соня на экране взвизгивает, зажатая в кольцо его твердых мышц. Ее светлые волосы лезут ему в лицо, а он просто подхватывает ее на руки, перекидывает через плечо. Она визжит. Ньют из настоящего качает головой и грустно улыбается. Они просто ненормальные, слишком пьяные счастьем и свободой. Юноша ставит девушку на землю. И тут же чувствует тепло ее губ. Ньют смотрит, как они целуются в том, далеком прошлом. Наверное, прошлом. Как Соня льнет к нему каждым изгибом своего уже начинающего по-женски оформляться тела. Ее пальцы путаются в его прядях, стягивают резинку и распускают их. А его руки прижимают ее тесно и плотно. Так они и стоят. Их светлые волосы сплетаются, ее юбка взлетает по ветру. Она хохочет, разрывая поцелуй, стремясь опустить непослушную ткань вниз, практически до самых колен. А он смотрит на нее, засовывает руки в карманы и улыбается. Ньют не знал, что умеет так улыбаться.
Парень из настоящего еще долго сидит в темноте, когда гаснет экран. Сидит и думает о том, что это было, что ему показали. Правда ли это? Общее ли это их прошлое? Или фальсификация? Очередная ложь от ПОРОКа? Он и Соня были так реальны на этой записи, так естественны, столь счастливы. Ньют хочет верить, что это было. У него даже руки покалывает, словно он только что обнимал ее теплое тело. Он ведь знает, как она улыбается. Как там, на той самой картине. Удивительная девочка. И эта девочка была его. Юноша хочет верить лишь так.
Он просыпается от света электрических лампочек. Яркого, режущего самую кромку глаз. Снова морщится и хмурится, снова садится. Комната встречает его теми же самыми голыми стенами. Но есть одно небольшое изменение. Ньют видит поднос с едой. Хлеб, какая-то каша, фрукты и стакан молока. Юноша хмыкает. Видимо, живым он нужен ПОРОКу, заботятся, чтобы не сдох от голода. Целый день Ньют бесцельно шатается по камере, иногда долбится в стены, отжимается, чтобы сохранить силу мышц. Он думает о Соне, о ее вчерашней улыбке. Он вспоминает Минхо и Томаса. Он понятия не имеет, сколько прошло времени с их побега из Топки, где все его друзья, где она. Незнание душит и убивает. Парень лишь сцепляет зубы. Ему пока ничего не остается, как сидеть в этой каменной клетке и ждать. Просто ждать.
Экран появляется снова тогда, когда комната погружается в темноту. Ньют смотрит на него безразлично, старается подготовиться ко всему, что там могут показать. Его прошлое? Правду о мире? Или что-то похуже? Он просто сидит и ждет, когда мерцание закончится, когда картинка станет четкой и ясной. Ньют бледнеет моментом. Он подскакивает на ноги. Лицо его искажается бешеным выражением, диким, звериным. Он всегда считал, что с контролем эмоций беда у Минхо, но уж точно не у него. Он умел сохранить бесстрастность во многих ситуациях, умел руководить, но сейчас юноша понимает, что крышу ему начисто сносит. Ему хочется бесцельно и беспричинно колотить стены с каждым сменяющимся кадром. Ньюта мелко трясет. Дрожь тела такая сильная, ладони так зудят. Он чувствует чуть ли не физическую потребность что-то сломать. У него хрустят кости, когда он бьет кулаками в камень. Бьет и бьет. Удар за ударом. Пока все костяшки не превращаются в кровавое месиво. Рука жутко саднит. Ньют падает у самой стены. Кровь, грязь и слезы. Он дышит хрипло и страшно смотрит на экран. Он ненавидит ПОРОК. Ненавидит.
Он мог ждать чего угодно, но только не этого. Конечно, он узнает ее тело. Молочно-белое, эту россыпь родинок на бедре. Он откуда-то знает, что она у нее там есть. Такие охровые точки, маленькие. Он считал их пальцами. Знает. Он узнает ее роскошные волосы, все спутанные сейчас, грязные. И живот в кровоподтеках. И небольшую грудь, вздымающуюся и опадающую сильно. Лица девушки, обнаженной, растянувшей на грязном полу, он не видит, но знает, что это Соня. Плечи ее мелко трясутся. Она плачет, вязко рыдает, лежит у ног троих здоровых мужиков, лапающих ее так беспардонно, так грязно и пошло. Мнущих ее кожу, выкручивающих соски, шныряющих своими пальцами меж ее бедер. Ньют не может смотреть, когда один из них вытаскивает свой член и пристраивается меж девичьих ног. Ньют дышит на грани, воздух скребется о его горло, царапает глотку. Он едва держит себя в руках. Они насилуют ее долго и качественно, мотают ее голову, заставляют брать свои члены в рот, долбятся и долбятся, пока не оставляют ее лежать изломанной, избитой и истасканной. Картинка ее белого тела с дрожащими пальцами и мелко вздрагивающими плечами стоит долго, столь долго, что Ньют готов взвыть. Его дерет отчаянное желание прикоснуться к ней, заключить в объятия, согреть и успокоить. Его человечность ревет диким зверем, его чувства к этой девушке не дают ему спокойно жить. Изверги. Изуверы. Садисты. Мрази. Твари. Скоты. Ньют долбит кулаком в самый пол. Он никак не может успокоиться. Психует, мечется по клетке, будто раненый зверь. Он едва засыпает и просыпается со светом электрических лампочек. Руки у него болят, горло хрипит, а глаза красные. А в душе такая ярость, которую он не испытывал никогда.
Ньют понимает, что показ видеозаписей ему устраивают ночами, что электричество дают днем, а кормят его по утрам. Картины насилия чередуются с картинами счастья. Он наблюдает ее смех и радостную улыбку, ее в его собственных объятиях в погожий день, а потом смотрит на надругательство над ее телом и душой. Он закрывает глаза, но ее мелко дрожащие плечи стоят перед его внутренним взором. Ньют ничего не может поделать. Просто сидеть в этой долбаной камере и смотреть раз за разом. Одним вечером — смех, другим — слезы. Садистское глумление. Ньюту кажется, что еще чуть-чуть, и он не выдержит. Свихнется. Калейдоскоп картинок сменяется в его сознании с огромной скоростью. И все она. Лишь она. Соня.
- Я выбран для какого-то эксперимента. Они заставили мать подписать бумаги на согласие.
- Ты тоже?
- Что значит «тоже»?
- К нам приходили. Отца тоже заставили что-то подписать. Говорили о благой цели. — Она прерывается, вздыхает, и голос ее дрожит. — Ньют, я не хочу. Мне это не нравится.
Он обнимает ее, прижимает к себе, носом утыкается в ее светлую макушку.
- Мне тоже, Соня. Мне тоже.
У Сони тянет спину. Она чувствует это, когда шевелит плечами, когда ворочается на жестком полу камеры. Кожа вздутая, еще больная, красная местами. Будет шрам. Глубокий, уродливый. Она чудом осталась жива. Врачи из ПОРОКа позаботились, оказали нужную помощь. Одежда на ней чистая. Волосы еще мокрые — девушка только что вышла из душа. Со светлых прядей капает вода. Соня их, конечно, отжимала, но плохо, особо не старалась. Вода холодит спину, которая, как ей кажется, ночами у нее еще горит. Ее третья фаза уже окончена. Так сообщила ей женщина в белом в очках в роговой оправе. Таким менторским тоном, прямая, словно палку проглотила. О третьей фазе Соне страшно вспоминать. Она думает лишь об одном — о Ньюте. Если это правда, если правда все то, что ей показывали… Она прижимает ладонь ко рту. Нет. Не будет думать. Ньют жив и не истерзан. Только так. Она верит. И ее вера не оказывается слепа.
Стоит ей выйти из душевой, как она видит знакомую сухопарую фигуру в самом конце коридора. Эти пшеничные волосы, знакомая, чуть тянущая походка, высокий рост. Ньют. Это он. Его ведут куда-то, чуть подталкивают вперед. Рядом с самой Соней стоит женщина, ее сопровождающая. По зданию ПОРОКа иммунам нельзя разгуливать одним. Но девушка забывает все правила. Она просто стоит и смотрит, как юноша бредет, опустив голову. Она может с уверенностью сказать, что он хмурится и о чем-то думает. Такой невыразимо родной, любимый, ее. Живой. Целый. Невредимый. Какие бредни. Ей такие ужасы показывали.
Соня сама не осознает, но срывается с места, бежит. Она налетает на Ньюта сгустком тепла и энергии, бросается на его шею со всего маху, так, что юноша делает вынужденный шаг назад. Он все еще грязный, в рваной одежде, пропахнувшей потом и кровью. Она уже чистая, но ей плевать. Она прижимается так тесно, как в той видеозаписи, которую крутили перед их глазами. Смотрит на него, обхватывает лицо ладонями. У Ньюта проясняется взгляд, стелет странными эмоциями. Он вдруг так крепко сжимает ее, хватает за запястья, всматривается в каждый миллиметр обнаженной кожи.
— Ты в порядке? — шепчет он, склоняясь к самому ее уху.
— Я цела, а ты? Тебе ничего не сделали?
— Нет.
Соня плачет на его груди. Чувство облегчения распирает ее грудную клетку. Она шумно дышит, прижимается так тесно. Ньют не хочет ее отпускать. ПОРОК издевается и глумится над ними. Сначала лишают памяти, лишают дружбы, лишают любви, потом занимаются моральными пытками, играми со смертью. Девушку от Ньюта отрывают с силой, говорят, что юноше необходимо привести себя в порядок, говорят, что у них будет время пообщаться. Соня лишь кивает и продолжает пальцами цепляться за крепкую руку. Лицо у нее все мокрое. Сердце колотится бешено. Она давно поняла, что они никогда не были чужими. Просто забыли о собственной близости по чьей-то злой прихоти. Это так жестоко, так несправедливо. Сопровождающие никак не могут расцепить ее фаланги, и тогда Ньют просит дать ему самому это сделать. Он подтягивает девушку к себе, гладит ее по голове. Он не знает, что с ней делали в третьей фазе, но он там явно был, иначе бы не было столь бурной эмоциональной реакции, такого дикого желания его не отпускать.
— Соня, — зовет он ее, — мне надо привести себя в порядок. Со мной ничего не случится. Я вернусь к тебе сразу.