— Что? — редко можно смутить мулатку. На это способен внимательный взгляд Сони и лукавый взгляд Минхо.
— Неужели ты думаешь, что организация, устроившая нам такие испытания, способна на созидание? Они никогда не найдут лекарство. Никогда.
— Я говорила тебе, что ты странная? — в голосе Харриет — улыбка.
Соня смеется.
— Говорила.
И у девушки на душе теплеет. Все-таки друзья, дорогие люди ткут ткань жизни каждого. Без друзей мы — ничто. Соня думает о Ньюте. Но без любимых мы еще больше ничто. Она уже давно перестает сопротивляться этой жгучей, непонятной тяге к этому юноше, еще недавно бывшему просто мальчиком, сущим мальчишкой. Соня уверена, что они похожи больше, чем думают оба. Все сокрыто в их прошлом. Общем прошлом. Ей бы хотелось знать. И она все не перестает верить, что Ньюта удастся убедить. Наверное, Харриет права. Его ложь слишком безыскусна, слишком шита белыми нитями, слишком проста. Соня не верит.
О решении вернуть память им сообщают так же неожиданно, как до этого сообщили о том, что среди них не все иммунны. Соня радуется этой возможности. Действительно радуется. Голос разума шепчет о том, что это может быть очередное испытание, очередная ловушка. Девушка смотрит на сотрудников ПОРОКа внимательно, на этого Крысуна. Она не чувствует подвоха. Наверное, не врут в этот раз, хотя с них еще станется. Соня не боится своих воспоминаний, как многие ребята, окружающие ее. Даже Харриет нервничает. Там ведь начало, так ведь истоки: болезнь, безумие, лица родных, которые уже давно мертвы, привычная жизнь, которая у них всех когда-то была. Соня отчаянно хочет знать правду. Потому что в той обыденной жизни был Ньют.
Операция проходит безболезненно. Ей словно снимают бетонный блок, бьют камень в крошево. Соня лишь вздрагивает, приходя в себя. Сознание — чистый холст. Она моргает пару мгновений, а потом вдруг ощущает, как со скоростью снежной лавины в горах, на нее нахлынивают картинки. Такие пестрые, такие яркие. Лица отца и матери, смех младшей сестры, детство, прошедшее на заднем дворе большого дома, радостный лай Чаппи, большой овчарки с высунутым языком, а потом школа. И первые шаги к успеху, первые неудачи, дружба и зависть. Соня вспоминает все свои слезы, весь свой смех. До Харриет у нее были подруги. Веселые, остроязычные, симпатичные, умные. Соня помнит изрисованную шариковой ручкой парту в любимом классе, носатую учительницу. А потом экзамены и ворох белой бумаги. Соня вспоминает человека в белом костюме с отороченными стрелками на брюках. Крысун улыбается ее отцу и просит подписать документы. Соня помнит, где и как кончается ее жизнь.
Девушка почти плачет в простой комнате с широким окном, скрючивается на матраце, зажимает голову коленями. Только бы не разрыдаться, только бы не заплакать. Ей надоели слезы на собственном лице, пусть для этого есть причины. Вспышка обрушивается на мир еще до ее рождения. Ее родители чудом выживают, не поддаются всеобщему безумию, перебираются в город-крепость, где все еще идет нормальная жизнь, но который сейчас, увы, превратился лишь в руины. Но она вспоминает застенье, которое видит, когда ПОРОК забирает ее в свой штаб. Кругом лишь выжженная земля, трупы, гниль и смерть. Вот такая она, эта жизнь. И таков их мир. Соне хочется заскулить. Ее надежда на мирное будущее тает, но решимость лишь крепнет.
Соня вспоминает Ньюта. Соня знает, что не ошиблась. Соня уверена, что сейчас Ньют ей лжет.
- Мама, а это кто?
Светловолосая девочка дергает высокую женщину за юбку, задирает голову, чтобы увидеть родительское лицо, а потом показывает на дом через дорогу. Такой большой, двухэтажный, из белого кирпича.
- Это наши новые соседи. А вон тот мальчик — их сын, — мать присаживается рядом с ней на корточки. — Мы обязательно с ними познакомимся.
***
- Ты пригласила Ньюта на День рождение?
- Нет, мам.
- Соня, почему?
- Он скучный, мам. Кэтрин говорит, что он странный.
Мать поворачивает голову, внимательно смотрит на свою дочь, которой вот-вот исполнится десять.
- А ты сама что думаешь, а?
***
- Он тебе действительно нравится?
- Да, Кэт, мне он нравится.
- Но это же Ньют! Странный парень, который говорит такие вещи, которые я даже не понимаю.
Соня поджимает губы.
- Я дружу с ним с семи лет. Он — мой сосед.
- И ты не пригласила его на свой десятый День рождение. Я все еще это помню.
- И я. Между прочим, это ты говорила, что он странный. Вот я и послушалась.
- Я и сейчас так считаю.
- Он потом со мной не разговаривал.
Кэтрин трясет черными короткими волосами, хмыкает, качает головой. Соня сама всегда была странной. Она не удивляется.
***
- Ты считала меня странным, да?
Смеется. Смех грудной, такой теплый. Соня поднимает руку, пытается отобрать бутылку.
- Ты не думаешь, что еще маленькая для алкоголя?
Дразнит, чуть ли не издевается. Девушка пытается извернуться в объятиях юноши, но Ньют лишь выше поднимает бутылку, поблескивающую стеклянным дном.
- Какая ты зараза, — тянет она.
- Тебе нравится это с семи лет.
Он склоняется ниже, к самым ее губам. Чуть приоткрытым, теплым, мягким и влажным. Он проводит по ним пальцем. А она так задорно улыбается. Ньют не сдерживается, целует, и бутылка исчезает из его ладони, как и девушка из объятий.
- Засранка, — смеется Ньют и поднимает голову.
Соня стоит недалеко, болтает жидкость в бутылке, все не сводит лукавого, хитрого взгляда с юноши. А он становится серьезнее на мгновение.
- Знаешь, — говорит Ньют. — Пусть наши пятнадцать не кончаются никогда.
***
- Боишься?
- Боюсь.
Юноша едва дергается, чуть приподнимается, но женские руки обхватывают его шею.
- Может, не стоит тогда?
- Нет.
Соня качает головой, смотрит в до боли родные глаза.
- Нас забирают куда-то, — шепчет она, лежа растрепанной и обнаженной на мятых простынях, — организация, которая ищет лекарство. Мне почему-то кажется, что мы можем не вернуться.
- Соня… — он сжимает ее руками, чувствует остроту ее левой лопатки раскрытой ладонью.
- Поэтому я хочу. Здесь, прямо сейчас, с тобой.
Ее губы дрожат, когда он целует ее. Соль. Слезы. И тихий вскрик. И его теплое дыхание на ее шее.
- Не двигайся.
- Хорошо.
И пальцем ведет по ее лицу, подбородку, шее. Детство кончается с ее едва слышным «давай», с подписью на тех бумагах. Ньют знает.
Соня из настоящего всхлипывает. У нее щеки мокрые, горло саднит, дерет сдерживаемыми рыданиями. Вот так вот. Они дурачились, дружили, вместе проводили время, думали, что весь мир у их ног, даже расставались с надеждой.
Мы любили.
Соня знает, что мир алогичен, что перевернут в самом центре. Она не хочет так жить. И вся белеет, когда узнает, что Ньют, Минхо и Томас отказались возвращать себе память. Соня морщится как от удара, ощущает себя преданной. Она знает, что это их свободный выбор. Выбор Ньюта. Но ей почему-то так горько от осознания того, что Ньют не помнит то, что помнит она. Она хочет, чтобы он знал, хочет подарить это знание, поделиться, рассказать. И Соня принимает решение. Но ее решение встречает массу препятствий. И у нее почти опускаются руки.
Они сбегают из ПОРОКа под руководством Терезы, не находя ни Ньюта, ни Минхо, ни Томаса. Харриет сохраняет видимое спокойствие, но Соня знает, что та страшно волнуется. Девушка не ведает всей природы отношений Терезы и Томаса, но видит, как Тереза заламывает пальцы, щелкает суставами. Нервничает. Они все такие. В одинаковом положении. Так проходят дни, почти недели. Время сгорает жестоко и беспощадно. Соня думает о Ньюте. Вместе с временем сгорает и он. Она смотрит на циклопические стены Денвера, и они напоминают ей Лабиринт. Город огромный, цивилизованный. Соне это не важно: ни город, ни большой мир, уже слишком изгаженный заразой. Она все Ньюта вспоминает. А потом узнает, что больных увозят в одно место. Хряскосанаторий. Слэнгово, зато правдиво.
— Слушай, как думаешь, он может быть там? Уже там?
Харриет поворачивает голову, когда Соня садится рядом. Нога девушки отбивает один ей ведомый такт.
— Хочешь туда идти?
— Да, — кивает Соня. — Хочу проверить. Он должен быть еще жив, — и поворачивает голову, смотрит на озабоченное лицо подруги. — Харриет, я его люблю. Понимаешь? По-настоящему. Я хочу рассказать о прошлом, хочу увидеть его в последний раз, может, остаться до самой смерти.
— Это невозможно, — подруга категорично качает головой.
— Но…
— Соня! — Харриет вдруг вскакивает, хватает девушку за плечи. — Он сойдет с ума. Понимаешь? Он захочет тебя убить, он действительно всадит тебе пулю или нож в тело, потому что не будет понимать, кто ты такая. Вспышка выест его мозг. Он забудет тебя. Если уже не забыл.
Соне хочется ударить Харриет по рукам, но она лишь сбрасывает знакомые ладони со своих плеч.
— А если бы это был Минхо, а? Что тогда? — и так зло, на саму себя не похоже.
— Тогда бы я его оставила.
— Ты и так его оставила! — вдруг взрывается девушка. — Ты даже не знаешь, где он!
Харриет молчит. Она понимает, что Соне больно. Лишь кривится. Да, она не знает, где Минхо. Она может лишь верить, надеяться, почти молиться, чтобы все с ним было хорошо. Иного ей не остается. Харриет не удивляется, когда на следующий день Соня бесследно исчезает. Дура, конечно. Мулатка лишь судорожно втягивает воздух носом. Ей страшно за Соню. Соня ведь умная, но иногда такая наивная. Денвер кишит хрясками. Харриет замечает, Харриет чувствует. Тут маргинальное общество. А девочка еще в хряскосанаторий идет. В клоаку ада и разложения. Неужели она действительно думает, что найдет там парня? Харриет закрывает глаза и почему-то в сознании встает образ Минхо. И девушка ощущает огромное облегчение от того, что они оба иммунны. Жестоко по отношению к Соне, так правдиво для нее.
Соня умудряется попасть в санаторий для хрясков, как официально зовется это место, на одном из аэростатов, возящих туда зараженных. Она прячется в складском помещении среди коробок и ящиков. Маленькая, юркая, невысокая — ее не замечают. Собственная худоба и хрупкая конституция играют девушке на руку. Проникнуть на огороженную территорию санатория тоже оказывается просто. И Соня понимает — это место плохо охраняют, хоть и стены здесь высокие. Она сразу понимает, что охраны, состоящей из иммунов, тут мало, и она практически не имеет никакого веса. Лишь следит, чтобы зараженные не выбирались за периметр.
К тому, что Соня там видит, девушка оказывается не готова.
Ей казалось, что людям здесь помогают если не справиться с неминуемой смертью, то хотя бы должно принять ее, свыкнуться с мыслью о неотвратимом конце. Соня же попадает в ад на земле. По крайней мере, девушка думает, что выглядит он именно так. Территория санатория огромна. Он вообще похож на большое селение, почти город. Здесь есть улицы и постройки, как большие, так и маленькие, закрытые двери и заколоченные окна. Первое, что поражает Соню — это невыносимая вонь. Такая гремучая смесь человеческих отходов, запаха мертвой, разлагающейся плоти, запаха давно немытых тел и гнили. Такое чувство, что санаторий гниет изнутри. Соня идет по улицам и видит нечистоты. Они образуют грязные лужи, в которые не хочется случайно наступить. Иногда попадаются трупы. Соню чуть ли не выворачивает, когда она видит раскуроченный живот дохлой собаки. Вокруг вывалившихся внутренностей багряного цвета копошатся мухи. Она замечает, как из мертвой плоти выползают черви и практически сгибается пополам. Соне становится страшно.
Девушка обращает внимание на людей. Их совсем мало. Все они прячутся по домам, глазеют на нее из дыр в стенах или из щелей в заколоченных окнах. Соня обнимает себя руками. Жуткое место, аж кровь в жилах стынет. Ее идея вдруг кажется ей безумной. Если Ньют здесь, то где гарантия, что он узнает ее? Ей остается лишь верить в это. Главное — найти его. Это самое главное, самое важное, самое драгоценное. Это то, ради чего она здесь.
Соня движется аккуратно, понимая, что иногда под ноги ей попадаются человеческие кости. Хрустящие. Девушку всю передергивает. Иногда она встречает людские трупы, но не смотрит на них. У них, порой, не хватает конечностей или что-то на теле выедено. Соня чувствует, как за ней следят несколько десятков пар глаз. Соня знает, что ей позволяют здесь находиться. И девушка приходит к выводу, что Ньюта надо искать быстрее. Ведь это место — девятый круг Ада, жаровня для грешников. И как только человек может обрекать другого человека на существование здесь? Соне этого не понять. Она слишком гуманистка.
Она встречает женщину, сидящую спиной к дороге. Девушка медлит, боится подходить, но женщина кажется вменяемой. Поэтому Соня все же решается.
— Эй, вы не подскажите мне?
Женщина молчит, не оборачивается.
— Эй! Мисс!
Недвижная фигура дергается. Соня вздрагивает. Женщина поворачивается медленно и тут же вперивает свои чернявые глаза в хрупкую девичью фигуру. Соня не видит следов гнили на ее лице, ее нос цел, глаза достаточно ясны, даже пальцы не изломаны косыми, надрывными линиями. Соня выдыхает. Кажется, нормальные люди тут еще есть. Женщина молчит, смотрит на девушку, ждет.
— Я ищу юношу, — начинает Соня. — Он высокий, долговязый, волосы практически такого же цвета, как и у меня. И…
— Волосы! — вскрикивает женщина. — Волосы! У тебя такие красивые волосы, деточка, — шепчет, причмокивает, и глаза ее все темнее и темнее. — Волосы! Дай мне свои волосы!
Женщина вскакивает на ноги, кидается прямо на Соню. Та, гораздо моложе, оказывается проворнее, но чужая рука все равно выдирает клок светлых волос, тонких золотистых прядей. Соня несется во весь опор, петляет по улицам, даже не обращает внимания на то, что творится кругом. Сердце бьется в самом горле. Соня злится на себя, на собственную глупость, на доверчивость. Здесь все безумны. И даже видимость цивилизованного поведения и цивилизации как таковой — всего лишь иллюзия. Стоит искать охранников, иммунов, объяснить им, просить помощи. Она не уйдет, пока не увидит Ньюта. И это решено.
Соня врезается на бегу в чье-то тело. Так резко, так внезапно. Задумалась слишком. А сумерки уже сгущаются. Хряски выползают наружу. День их пугает, ночью им лучше. Девушка вскидывает голову. На нее смотрит один глаз. На месте второго — пустая глазница. Руки у незнакомца крепкие, пальцы больно впиваются в девичьи плечи. Волосы темные, сальные, длинные. Шрам рассекает всю правую половину его лица, спускается до самой шеи, исчезает в вороте футболки.
— Кто тут у нас? — тянет он. — Давай-ка посмотрим.
— Какая хорошенькая! — визг раздается рядом, и Соня даже рта не успевает открыть, как ее за щеки хватают чужие руки. — Какая у нее упругая кожа! Хочу себе такую, хочу такую! Хочу!
Соня понимает, что голос женский, хоть и пальцы очень грубые.
— Заткнись, дура, — рычит незнакомец.
— Давай ее возьмем! Давай! Давай! Давай! У нее такая кожа… — голос тянет мечтательно, а Соня не смеет и головы повернуть. Слишком страшно.
— Да, девка, — вдруг говорит мужчина, — ты хороша. Тащим ее!
— Послушайте… — Соня пытается возразить.
— Руби ее.
Глухой удар в самый затылок и темнота.
Когда Соня приходит в себя, то ощущает, как у нее ноет голова. Она прикладывает к ней ладонь и с трудом садится. Перед глазами плывет черно-серый мир. Соня едва различает, где находится. Чуть ведет головой из стороны в сторону, моргает, давит пальцами на затылок.
— Хорошо же они тебя приложили, — голос приходит из одного из углов четырехугольного помещения. Это говорит девица в черной коже. Сидит, широко расставив ноги, на голове — большое количество туго заплетенных маленьких кос. Девушка напоминает медузу. — Не дергайся, — и голос у нее скрипучий. — Мы в таком же положении, как и ты. Хана нам всем, — и смеется.
Соня приваливается к стене, осматривается. Скорее всего, их держат в каком-то подвале. Девушка приходит к такому выводу, чувствуя затхлый воздух помещения. Стены грязные, пол едва лучше. Есть несколько стульев и клеенка, постеленная в самом центре. Она в чем-то выпачкана. Соня смутно догадывается, что там кровь. Ее подругами по несчастью оказываются две девушки. Одна пухлая, вся такая рыхлая и ярко-рыжая, Криста, сидит в дальнем углу и ноет, раскачиваясь, будто китайский болванчик. Другая, та самая, с которой Соня говорила, Элоди, иногда треплется, храбрится, сыплет матами. На ней полно блестящего металла по телу — пирсинга и угольных рисунков — татуировок.