С объяснением и становится легче. Оно позволяет взглянуть на все под другим углом.
Белла до сих пор не в состоянии убедить себя, что до конца поверила – не Эдварду, а тому, что случилось, – но вырабатывается план действий, оттолкнувшийся от нового знания. По нему она и намерена следовать.
Как бы тяжело больше ни было.
…Заснуть Белле удается только ближе к рассвету. К этому времени Эдвард засыпает достаточно крепко – когда девушка кладет голову ему на плечо, слез не слышно.
*
- Нет, не думаю.
- Это не то что бы работа…
- Эсми, мне очень жаль, поверьте. Извините нас, что не предупредили заранее.
Слова, слова, слова. Именно чертовы слова, вторгающиеся в зону слышимости, заставляют Эдварда проснуться. Не имеет, конечно, особого значения, где явь, а где сон – сегодня, по крайней мере, но все же у Морфея понежиться было бы приятнее. До первого кошмара.
Первое, что чувствует мужчина, открыв глаза, - боль от затекшей спины. Да такую, что даже пресловутая и неустанная тяжесть сзади ничто по сравнению с ней.
Оглядываясь на сегодняшнее место своей ночевки, он делает заметку не спать больше на не разобранном диване. Тем более без подушки.. Одно из его плеч, видимо, опиралось об подлокотник – тянет больше всего.
- Передайте Эммету наши наилучшие поздравления и пообещайте, что подарок он обязательно получит… - голос на миг прерывается, а затем звучит вновь: - …как только Эдвард вернется.
Мужчина изгибает бровь. Вернется?..
У окна прорисовывается женский силуэт. Он держит трубку ещё минуту, дослушивая, видимо, своего собеседника, а потом, пробормотав «до свидания», с огромным нетерпением отключается.
Сегодня на Белле светло-желтый домашний халат, короткий, как она любит, и зеленые тапочки. С ними она не расстается с самого приезда из Флоренции.
Повернувшись, она находит его взгляд. Ловит его, притягивает к себе. Улыбается.
И изможденное, исчерченное мелкими морщинками, которых не было, лицо (от каждого движения их больше – она-то спала сидя, что ещё хуже!), распрямляется и расцветает. Как пультом щелкнули.
- Привет, - осторожно присаживаясь рядом, шепчет девушка, обращаясь к мужу.
От неожиданности такого приема после услышанного Эдвард резко выдыхает.
- Не бойся, - приняв нерешительность за страх, Белла медленно проводит пальцами по его щеке. Над ней разбита бровь, под ней – губа. Обе ранки ещё не зажили, но уже близки к этому. Было бы так и с памятью…
- Ты осталась? – ни на какую другую фразу фантазии у мужчины не хватает. Тот единственный вопрос, что волнует его, то единственное несовпадение, невозможность случившегося задевает. А потому есть ли смысл говорить о чем-то ещё?
- Я говорила, что и до рассвета, и после, помнишь? – она мягче улыбается. Садится рядом с ним, с нежностью глядя в глаза. Не та эта реакция, которой он ожидал. Ненормальная. Вчера ночью она… услышала? Или посчитала бредом.
- Ты знаешь?..
- Знаю. Ты мне рассказал.
- И ты… молчишь?
Его слова она понимает по-своему. Кусает губы, отводит глаза, уничтожая в них отчаянье. Чувство вины – её вины – наполняет комнату.
- Эдвард, извини, конечно я… я не молчу… просто я не знаю, можно ли выразить как мне жаль словами. Я… я просто не знаю. Я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю, милый.
Так торопится его убедить, уверить, что ей не все равно… а в карих глазах снова слезы, как днем. И снова те, из-за которых он был готов попасться тени, лишь бы не видеть.
- Нет! – восклицает слишком громко. Пугает её.
Непонимающе глядя на него, Белла поспешно вытирает соленую влагу кончиками пальцев.
- Не плачь, - умоляюще просит мужчина, не зная, что делать с прорвавшимся наружу отчаяньем, - не надо…
- Ладно, - Белла легко соглашается. Последнее время она на все легко соглашается, что бы он не попросил. Кроме одного…
- Звонила твоя мама, - словно бы чувствуя тему, к которой они подбираются и желая оттянуть её, а может быть, отвлекая от очередной истерики после пришедших воспоминаний, сообщает Белла.
Изображать удивление Эдварду не нужно. Оно очевидно.
- Эсми?
- Да. В среду вечеринка в честь дня рождения Эммета… она хотела, чтобы мы поучаствовали.
Задохнувшись от неожиданности просьбы, Эдвард едва не давится словами, никак не жаждущими дрожащим голосом произноситься:
- Нет…
Одна лишь мысль, одно лишь мягкое представление о том, что бы провести вечер в кругу людей незнакомых, да ещё и мужчин, да ещё и на глазах у семьи… это будет последней каплей. Он лишится рассудка ещё до первого тоста – на пороге.
- Эдвард…
- Нет! Нет и нет! Я не пойду, я не буду… - он пытается прекратить очередную волну паники, но это заранее обречено на провал. Недоступно ему.
- Я отказала, отказала, - поспешно договаривает миссис Каллен, сжав его ладонь, - нас там не ждут. Нас там не будет.
Дрожь малость унимается. Ужас малость утихает.
- Не ждут?..
- Нет. Ты в очередной командировке, а у меня заказ на большой праздник… нам никак не успеть.
Невиданное облегчение волной разливается по телу. Растворяясь, силуэты толпы людей, силуэты других мужчин, которых не хочется видеть и знать, с которыми не хочется находиться на расстоянии километра, силуэты испуганных матери и отца, перекошенного от боли лица брата – все уходит. Не будет этого. Не будет.
- Насколько ты здесь? – от проснувшегося успокоения после недавних слов Эдвард собирает по крупицам силы и произносит те слова, которые волнуют больше иных. Достаточно повседневно произносит. Достаточно спокойно.
- В каком смысле? – карие омуты мутнеют, теряясь за непонятной пеленой. Им больно.
- Ты надолго со мной?
Белла делает глубокий вдох. Поджав губы, выпрямившись и покрепче перехватив его ладонь, явно готовится что-то сказать. Важное. Нужное. Волнуется, к гадалке не ходи.
- Я с тобой до конца, - с максимальной честностью, на какую способна, с максимальным доверием, какое хочет дать, отвечает она.
- Но ты помнишь про..?
- Я все помню.
- И то, что я теперь… не тот? – как же жжется это слово!
- И это.
- Не пожалеешь? – он прикусывает язык. Опасная фраза может вернуть ей трезвый рассудок.
- Нет, - но Белла так уверено отвечает ему, что исчезают малейшие сомнения, - я пожалею, если уйду.
Пара секунд тишины и пара ласковых прикосновений. Большей признательности, большей благодарности и большей концентрации того чувства, какое обычно испытывает к жене, Эдвард и представить не может. На мгновенье ему кажется, что все налаживается. Камень упал с плеч, крест отвязали…
Но не все так просто. Все в принципе не бывает просто.
- Эдвард, я хочу, чтобы ты знал, - набравшись смелости после небольшого перерыва, привлекает его внимание Белла. Ту ладонь, что держит в своей, пододвигает чуть влево и чуть вверх. Прикладывает к халату. К животу.
Он вздрагивает, но отдернуть руку не пытается. Не посмеет.
- Если остаюсь я, остается и Он. Мы вместе остаемся.
То, как за секунду рушится выстроенная картинка благополучия, пригибает к земле от боли. Эдвард душит всхлип, но пары слезинок остановить не может.
Нечестно. Нельзя. Невозможно.
- Это тот выбор, что ты просил меня сделать, - продолжает девушка. Тем же тоном, тем же ровным голосом, но с надеждой. Она не скроет свою надежду на него – пока ещё живую, - я выбрала. Я не хочу уходить, потому что люблю тебя. Но останусь только в том случае, до конца останусь, Эдвард, если ты примешь нас обоих. Нас двоих.
И, завершив речь и вздернув голову, замолкает. Не пускает в глаза ничего. Не позволяет ничему исказить лицо. Хватит на сегодня.
Белла ждет.
Ждет ответа.
Но несмотря на напускную непоколебимость, несмотря на сталь уверенности, всей душой молится на один – это почти волнами исходит от худенького тела, уже, черт подери, вместившего в себя вторую жизнь. Тот, который прозвучит так:
«Я согласен».
Однако на губах у Эдварда вертится совсем другая фраза…
С нетерпением жду ваших комментариев.
Комментарий к Глава 5
Я приняла к сведению комментарии, в которых говорилось, что Эдвард уж очень сильно страдает в этой истории. Но давайте не будем забывать, что, во-первых, он пережил крайнюю по жестокости форму насилия, а во-вторых, только-только начал
окунаться в действительный посттравматический синдром. Так что автор не садист, а реалист - из такой ямы просто так не выйти. А уж тем более без мучений.
========== Глава 6 ==========
«Зонтик на ветру» – вот как это называлось. Очень веселая, очень интересная игра, в которой следовало добежать до края обрыва, замереть над пропастью и, сделавшись невесомым «зонтиком», прыгнуть вниз.
Как правило, обрывом назывался холмик перед их домом, высотой в два кухонных стола, поставленных друг на друга. А пропасть – черная от грязи лужа, простирающаяся на полметра прямо под ним. И когда «зонтики» – Эдвард и Эммет, – обгоняя друг друга, летели в самую гущу этого болота, бабушка Шерли с криками выбегала из дома и буквально за уши вытаскивала их из грязи, причитая, как же она отстирает вконец испорченную одежду.
Эммету нравилось смотреть, как прыгает старший брат. В нем была воздушность и грация – в каждом движении. Прикрыв глаза, сжав губы и чуточку улыбнувшись, он парил вниз. С не менее удачным, чем сам прыжок, приземлением.
Эммет же, однажды не рассчитав силы и подражая брату, вывернул правую ногу. Эдвард еще год дулся на мальчика за то, что теперь бабушка не выпускала их играть в «зонтики»…
Та же бабушка, к слову, любила повторять, что в одну реку дважды не войдешь. И Эдвард слепо верил ей, руководствуясь этой истиной.
Но, похоже, Шерли заблуждалась.
Обрыв, перед которым он стоит сейчас, не менее страшен, чем настоящий. И если из грязной лужи еще можно было выбраться, то из этой пропасти – нет.
Они с Беллой сидят на коленях друг перед другом, посреди немой гостиной, безмолвно глядя в глаза и больше не соприкасаясь. В карих – надежда и призрачное отчаянье. В серых – его – бесконечно простирающаяся на многие километры горечь.
Белла готовится услышать ответ. Эдвард – его дать. И оба с легкостью согласились бы поменяться местами.
За окном начинает накрапывать дождик. За окном – холодно, а здесь – тепло, даже слишком, едва ли не жарко. И жар никак не помогает делу. Мужчина чувствует нарастающее в себе раздражение, обладающее преступной способностью переплетаться с отвращением. Только бы не сорваться…
Белла не выдерживает первой. Делает глубокий вдох, сглотнув.
– Я понимаю тебя, – признается, оставаясь сидеть неподвижно. Хочет, очень хочет коснуться мужа, но не рискует. Опасается.
И прежде чем он успевает возразить, продолжает:
– Я знаю, что бывает время, когда кажется, что вокруг только темнота и ничего больше. Что нет смысла пытаться что-то сделать и куда- то идти – со мной тоже это было.
Каллен скорбно усмехается. От этого звука Белла едва ли не морщится.
– Gelibter, – сдается в пользу тяжелой артиллерии, снова произнося это слово, – на самом деле из непреодолимого в этом мире только смерть. Когда человек мертв, нельзя ничего сделать – это безысходность, потому что его не воскресить. Но все остальное… все, даже если оно ужасно… можно пережить. У них получается. У них всех. И у нас с тобой, Эдвард, у нас обязательно получится!
Интересно, насколько в свою искрометную тираду верит она сама? Сидя здесь, глядя на него и припоминая все то, что услышала прошлой ночью и этим, черт его подери, утром. Утром Вопроса…
– До стадии переживаний, – Эдвард прочищает горло, упрямо глядя вниз, на свои руки посреди темного пола, – как правило, не доходит… сейчас очень просто оступиться на крыше или перепутать чай с кислотой…
– Зачем ты это говоришь? – жмурится Белла.
– Для большей правдоподобности.
Мужчина не знает, откуда в нем столько злобы, спеси и отвратительнейшей серой безнадежности. После требования Беллы выбрать и ее, и ребенка или потерять всех, наплевательское отношение выползло из своей темной норы. А когтями оно дерет очень больно… по живому.
– На каждый день рождения мы задували свечи, помнишь? – она с трудом, но еще в состоянии делать вид, что все в порядке; по крайней мере, голосом – старается. – И всегда загадывали желание. Чего просил ты? Каждый год, Эдвард!
Каллен стискивает зубы. Цедит:
– Жить рядом с тобой.
– Со мной и..?
– С тобой. Жить рядом с тобой, – мотает головой он, раскусывая план жены, – каждый гребаный год. Чтобы без тебя не остаться.
– Ты тоже хотел Его, – девушка громко втягивает воздух, вырываясь из цепких лап всхлипов. Бережно и нежно, как настоящая мама, как всегда делала и Эсми с Эмметом, укладывает ладони на свой живот. Гладит его кончиками пальцев.
– Когда-то – да.
– Ничего не изменилось, – уверяет Белла, пересиливая испуг и подбираясь к нему ближе. Робко притрагивается к пальцам левой руки, особое внимание уделяя тонкому ободку золотого кольца, – мы вместе, мы друг друга любим, и у нас все получится.
За раздражением следует ненависть. Без промежуточных этапов и шагов она накрывает собой так крепко, что выпутаться – невозможно. Эдвард ощущает, как горит лицо и как сжимаются в кулаки ладони. От усилий сдержаться ему тяжело дышать – не та эта реакция, какой можно было ожидать после столь выматывающей ночи.
– Когда-нибудь этот ребенок с гордостью скажет в школе, что один из его родителей – существо неопределенного пола, – ядовито выплевывает мужчина, переступая через себя и глядя-таки жене в глаза. Чтобы уничтожить возможность списать все на шутку.
– Эдвард…
– Ты можешь хотя бы на минуту представить себе, что просишь сделать? – Каллен распаляется больше прежнего. Отчаянные попытки жены найти аргумент для ответа – причем конечный, беспрецедентный – будят в нем зверя. Он вырывает руку из маленьких пальчиков.
– Да, я понимаю…
– Ни черта. Ни грамма не понимаешь! Я не смогу стать тем, кого он должен будет во мне видеть! Стать его отцом! Я не смогу защитить его, не смогу ему помочь и не смогу дать ему даже совета… простого совета! А все потому, что слушать совет оттраханного мужчины, – он с такой силой ударяет по доске пола, что Белла вздрагивает, прикусив губы до самой крови, – все равно что расспрашивать заключенного о правопорядке!..
Белла смотрит на него широко раскрытыми глазами и часто дышит. Смотрит, впитывая в себя каждое слово, пропуская через тело. Слезы уже набухли, уже готовы катиться вниз, но держатся на месте. Из последних сил.
– А самое страшное, что я не смогу его любить… так, как надо. Как он заслуживает.
Заканчивая, Эдвард тяжело выдыхает, закрывая глаза. Тщетно старается выровнять дыхание и унять дрожь. Огонь внутри все еще пылает. Чтобы он затух, нужно не меньше часа спокойствия, брать который неоткуда.
– Неужели если бы это случилось со мной, – после нескольких секунд молчания, негромко и дрожащим голосом, но с ощутимой уверенностью внутри, уверенностью в нем, как и прежде, спрашивает девушка, – ты бы позволил мне убедить себя во всем этом?
Выдох. Еще вдох – отказывается пока терять самообладание. И смотрит так пронзительно, так честно, что не посмотреть в ответ – неизмеримый по жестокости поступок. Эдвард не выдерживает – смотрит.
– Нет… – сомневаться не приходится. И не пришлось бы.
– Вот видишь, – уголков побелевших губ касается улыбка, – тогда почему ты решил, что это дам тебе сделать я?
– Мы отличаемся друг от друга.
– Всего лишь полом…
– Хотя бы полом, – Эдвард мужественно продолжает говорить, хотя жжение в горле уже просто невыносимо, – ты – женщина.
– Это не значит, что я не могу тебя защитить, – она робко прикасается к его груди, проводя линию ровно там, где сердце. По царапинам, затянувшимся коричневой коркой.
– Не можешь. Ты можешь помочь зализать раны, но не защитить. И это все, на что теперь способен и я сам…