– Сколько? – только и спрашивает он.
– Чего сколько?..
– Денег. Сколько ты взяла денег.
– Эдвард…
Он качает головой. Ничего, кроме ответа, не просит. И уж точно не хочет.
Белле приходится это признать. И сдаться.
– Сто восемьдесят.
Мужчина кивает. По-деловому.
Через полминуты на столе уже лежат двести долларов, оставшиеся, по велению Пиджака, как напоминание о «драгоценной» ночи. Как раз между тарелок.
– Этого хватит, чтобы вернуть.
– Эдвард, пожалуйста, – миссис Каллен предпринимает вторую попытку, глотая слезы, – я не хотела, чтобы он снова думал… ты же знаешь, я не хотела ссорить вас опять… прости, ну пожалуйста, пожалуйста, прости меня!
– Сейчас же верни Элис деньги.
– Да, да, конечно, – Белла поспешно оглядывается в поисках своего телефона, быстро-быстро кивая, – я верну, сегодня же. Только не обижайся на меня…
Она выглядит невыразимо хрупкой сейчас. Волосы спутались, потускнели, кожа из бледной приобрела едва ли не сероватый оттенок, а большие карие глаза в слезах. В тяжелых и болезненных, как и полагается. А остальное тело… голубой халат на нем просто висит.
Но даже этого сегодня слишком мало, дабы остановить Эдварда.
– Куда ты? – испуганно зовет жена, догоняя его, когда идет к двери.
Не отвечает. Даже не думает.
– Эдвард, – умоляюще заглядывает в глаза, хватая за рукав наспех накинутого пальто, – не надо… не надо, пожалуйста!
Панически боится его ухода, как совсем недавно он боялся ее. Между ними есть различие, он был прав. И это различие не в поле, а в отношении.
Она осталась бы, даже если бы была зла, как черт. Даже если бы он предал ее, что едва не сделал вчера, осталась.
А он нет. Для него это было слишком сложно, как бы эгоистично подобное ни прозвучало.
Кажется, Белла начинает понимать это. Отпускает его руку. Обреченно становится возле стены.
– Не бросай меня, – предпринимая последнюю попытку, тихонько просит, цепляя серый взгляд.
Но услышав хлопок двери, закрывает глаза руками. Плачет.
*
У Эдварда болит голова, а во рту сухо. Его пальцы, что есть мочи сжавшие ручки скамейки, дрожат. И дождик, моросящий не меньше часа, постепенно пробирается под пальто. Вынуждает мерзнуть.
Мужчина не решается шевельнуться или вздохнуть. Не решается попытаться подняться и уйти… вернуться домой.
С замиранием сердца каждый раз, когда рядом слышится незнакомый голос, он шумно сглатывает, усилием воли сдерживая крик.
На центральной аллее, расположившейся в километре от их дома, давно зажглись фонари. Лавки закрылись, латки пропали, а фонари – зажглись. И никого, кроме них и горящих окон сверху, здесь не должно было быть, Каллен знал. Потому и пришел сюда. Потому и выбрал это место.
Заняв крайнюю скамейку и с любопытством наблюдая, как отражаются в луже фонари здесь и на соседней улице, он успокаивал дыхание, делая глубокие вдохи-выдохи и заново проигрывал недавний разговор с отцом. По строчкам. По фразам. По буквам.
Карлайл никогда не был им доволен. Ни в детстве, ни сейчас – хотя уверял, что любил. Так почему же теперь это воспринимается так болезненно? Почему и без того стертая в порошок мужественность еще что-то да значит? Или это все из-за Беллы? Из-за ее несдержанного обещания?
Эдвард не может понять. Не может, потому что не привык к тому, что после беседы с Карлайлом глаза щиплют слезы, а в горле неприятно першит. В разрезе случившегося любое подобное поведение донельзя сильно коробит. Надо найти выход…
Пару раз за это время Каллен намеревался позвонить отцу. Позвонить и, поддавшись глупому порыву, высказать все, что о нем думает. И те же пару раз, поворачивая на полпути – сбрасывая вызов, – оставлял эту затею.
Не решался.
«Ты не в состоянии прийти на праздник к брату из-за работы».
Из-за работы… господи, лучше бы это была работа. Лучше все вокруг было работой, от которой можно отказаться и про которую можно было бы забыть. Он бы с непередаваемым удовольствием написал заявление об увольнении и разделался с этим раз и навсегда.
Но не выйдет. Но невозможно.
Дома ждет Белла, в стеклянном офисе – Элиот Паркер, а за сотню километров – семья. Они все претендуют на его внимание, и ни от кого из них он не в состоянии отказаться. Никак.
С его ухода прошло уже часа три, на улице потемнело, похолодало, и дождь усилился. Белла, наверное, волнуется, и это, несмотря на то, что горечь от поступка жены витает в сознании, заставляет Каллена подумать о возвращении.
Он трижды смотрит на дисплей своего телефона и каждый раз подмечает, что никому, кроме девушки, позвонить не может. И ни к кому больше не может прийти сейчас, среди ночи, чтобы как следует выплакаться.
Эсми он напугает, да и до нее нужно доехать. А там Карлайл. А там – очередной упрек.
Эммет наверняка в баре. А если не в баре, то с девушкой. А если не с девушкой, то вряд ли в состоянии после вчерашней вечерники – а их на неделе много – принимать гостей.
Друзья?.. Мужчины – их главный недостаток.
Так что, в конце концов, зажмурившись и вдоволь надышавшись зимним воздухом, Каллен собирается медленно направиться вдоль аллеи назад, к подъезду.
Но планы неожиданно рушатся.
Они всегда, к слову, рушатся неожиданно.
Как и восемнадцатого.
На его скамейку – именно на его, хотя вокруг полным-полно пустых, – на край садится незнакомец. Фигура в серой куртке и с телефоном. Фигура, закуривающая длинную тонкую сигарету и что-то приглушенно обсуждающая. Легонький дымок, вырывающийся с каждым его выдохом, душит не хуже ядовитого пара.
Застыв на своем месте, как каменное изваяние, Эдвард считает секунды, а затем и минуты, сдерживая возгласы. Здесь темно – от фонарей свет тусклый, – холодно и безлюдно. Здесь, как и тогда, просыпается ошеломляющее ощущение беспомощности. Он снова один и снова – в западне. Белла далеко, прохожие – далеко, а на часах время уже близится к десяти. И пусть здесь есть пару окон – много времени для желаемого никому не понадобится. Теперь, к огромнейшему сожалению, мистеру Каллену это известно.
Он не готов принять свою участь, но готов с ней смириться.
Убежать не получится так же, как и отсрочить приговор. Остается только ждать его исполнения.
И чувствовать ненавистный липкий страх, линиями расходящийся по всему организму. Он пробуждает боль – там. А еще тошнит.
Однако незнакомец почему-то тянет время. Все так же сидит, все так же курит и все так же разговаривает. Ни нервозности Эдварда, ни его ужаса не замечает. Или делает вид.
Каллен шумно сглатывает, а человек в сером укладывает ногу на ногу.
Каллен сжимает пальцами ворот пальто, а незнакомец стряхивает пепел с сигареты.
Кто-то должен прервать игру и начать расправу. Кто-то просто обязан.
И тот, кто заварил кашу, огонь и гасит.
Мужчина поднимается так же изящно и неслышно, как сел на скамейку. И ровной, спокойной походкой, не выдающей его планов – вернуться, быть может? – движется к одному из подъездов на аллее. Телефон из рук так и не выпустил. Разговаривает.
Эдвард ждет меньше минуты, недоверчиво глядя на то, как расстояние между ним и человеком в сером увеличивается.
И когда тот собирается набирать код к своей двери, не до конца отдавая себе отчет, что делает, вскакивает со скамейки, почти бегом кидаясь в нужную сторону.
Посылает к черту боль, сбитое дыхание и побелевшие пальцы. Посылает к черту холод.
Сметая все на своем пути, он несется вдоль аллеи, минуя высокие темные деревья и игнорируя свет фар из дворов напротив. Так быстро еще никогда не бегал. И такого страха еще никогда не ощущал – вот как оно, значит, на деле.
Чтобы обойти переулок, выводящий прямо к своему подъезду, приходится потратить лишних пять минут. Одна треть квартала – вот как выглядит это расстояние. Но Эдварду и на это наплевать. Оббегает. Обреченно, согласно. Лишь бы домой… лишь бы попасть…
На бегу, задыхаясь от нехватки кислорода, не раз вспоминает недавний кошмар, где случилось то же самое.
И чтобы успокоиться и раньше времени не сойти с дистанции, дает памяти волю, вытягивая на поверхность шепот Беллы:
«Это просто сон, gelibter…»
«Я помогу…»
«Это пройдет… это пройдет и мы справимся, справимся…»
Эдвард со свистом втягивает воздух, зажмуривается что есть сил. Дождик усиливается. Холодно…
Каштановые локоны по его коже, по плечам, по животу…
– Я люблю тебя.
Маленькие пальчики гладят волосы, стирают слезинки…
– Я тебя не брошу.
Ласковые глаза. Большие, нежные, доверху наполненные болью – его болью, – взятой на себя…
– Я в тебя верю.
Вот он. Вот он, с железной дверью и мигающей тусклой лампочкой. Неужели?.. О господи!
…Белла открывает дверь через несколько секунд после услышанного звонка. Осторожно, боязно открывает, несмело выглядывая наружу. Она плакала. Много и долго, так и не ложась спать. Глаза, кожа – все выдает это. Не оставляет сомнений. Но при виде мужа все эти слезы отходят на второй план.
– Можно мне?.. – с трудом не опустив взгляд, надломлено шепчет Эдвард. Только сейчас, черт подери, понимает, что у нее есть полное право не пустить его. После такого-то ухода…
Однако Белла никогда не поступает по чьим-то ожиданиям. Наоборот, с готовностью кивает, кое-как преодолев всхлип, и распахивает чертову дверь. Прижимает руку ко рту, другой, свободной, буквально втягивая его внутрь.
Закрывает деревянную заставу, громко ей хлопнув. На все замки.
– Эдвард… – испугано смотрит, обнаруживая влагу пальто и дрожь его тела.
Мужчина вздергивает голову и стискивает ее запястья, чудом не повредив их.
– Не прогоняй меня.
– Эдвард, – второй раз произносит она. Глаза наполняются слезами – снова, как и прежде, – ну что ты…
– Я не брошу… я тебя не брошу, – как мантру бормочет он, привлекая девушку к себе и зарываясь лицом в каштановые локоны, отдающие манговым гелем.
Миссис Каллен кивает, нежно проведя пальчиками по его щеке. Верит.
– Но и ты, Белла, и ты…
Вместо ответа она дважды целует его в щеку. С невероятной лаской.
– Я искала тебя возле дома… где ты был?
Искала? На улице?..
Эдвард мотает головой. Мотает и с силой зажмуривается.
Белла понимает намек.
– Ты замерз, – тихонько замечает она, меняя тему и расстегивая пуговицы пальто.
Мужчина втягивает в себя как можно больше воздуха, дрожащими пальцами помогая ей. Но к моменту завершения, когда одежда уже снята, теряет самоконтроль. Набрасывается на жену, крепко обнимая ее. Всхлипы как никогда болезненны теперь.
– Ш-ш-ш, – Белла обнимает его в ответ, приподнявшись на цыпочках и чмокнув в губы, – потерпи, любимый.
И потерпеть на самом деле приходится. Сначала – чтобы дойти до спальни, потом – чтобы переодеться. Но зато когда они вдвоем оказываются на кровати, сдерживание прекращается. Уходит на второй план.
Сбиваясь, Эдвард рассказывает жене про встречу на аллее – вплоть до малейшей подробности в виде сигаретного дымка. Вслух недоумевает, как решился прийти туда и каким чудом ушел. Плачет, обрисовывая худшие варианты возможных событий, которых вдоволь напридумывал, пока бежал сюда.
– Я думал, я умру…
– Нет, не умрешь, – Белла приникает к его груди, уверенно качая головой, – тебя больше никто не тронет, а я всегда тебе помогу. И ты всегда можешь вернуться сюда, ты знаешь. Всегда, когда бы ни захотелось. Я тебя не прогоню.
– Я обидел тебя…
– Я не обижаюсь, – она слабо улыбается, пригладив его волосы, – не волнуйся.
Рассеяно кивнув, Эдвард легонько целует ее лоб. Потом еще раз. Потом – скулы и постепенно, спускаясь вниз, щеки, губы, шею…
А Белла не перестает его гладить. Не шевелится лишний раз, но руки не опускает.
Впервые за все время Эдвард видит отголосок прежней жизни в этой кровати. С поцелуями, с касаниями, с теплыми словами и безбрежным, неудержимым счастьем.
Когда-то голубые простыни дарили блаженство. Сейчас в них – утешение. И такое по силе еще стоит поискать.
– Я тебя люблю.
– Эдвард, я тоже, – на этот раз девушка улыбается широко, безмятежно, – неужели ты сомневаешься?
– Нет.
– Ну вот видишь, – теперь ее черед целовать, а Эдварда – гладить. Они меняются местами, но ни дискомфорта, как боялся мужчина, ни испуга, как ожидала Белла, не наблюдается. Все хорошо.
Вокруг витает запах ванильного мыла и чуть-чуть мангового геля. Вокруг – свежие хрустящие простыни и легкий ветерок из приоткрытого балкона. Здесь спокойно и тепло, здесь – безопасно.
Но самое главное, что ни незнакомцев, ни липкого страха, ни побегов не предвидится.
Белла права, она может его защищать. И куда лучше, чем он ее.
– Засыпай, – мягко советует девушка, повыше подтянув одеяло, – это был долгий день…
– И важный, – мужчина робко, готовясь, если нужно, убрать руку, прикасается к пока еще плоскому животу жены. И вспоминает, как горели ее глаза каждый раз, когда он говорил о ребенке и о том, что согласен… что будет… станет папой. Попытается.
И в тишине и умиротворенности спальни это не вызывает такого жуткого отторжения, как прежде. Может, из-за приглушенного света лампы, создающей комфортные условия? А может, из-за тихого жужжания холодильника, напоминающего о домашнем уюте?..
Однако, как бы там ни было, это состояние прекрасно.
– Знаешь, Эдвард, – карие глаза Беллы, когда она начинает через пару минут говорить, почему-то влажнеют, – если бы родителей можно было бы выбирать, я бы выбрала папой тебя.
Каллен теряется, а девушка торопится объяснить:
– Никто и никогда не заботился обо мне больше.
Эдварду становится легче дышать. Да и вообще легче – смотреть, лежать, думать, ощущать…
Устраивая жену в своих объятьях – маленькую, хрупкую, нежную и очень, очень любимую, – он опускает подбородок поверх ее макушки, выравнивая дыхание.
Постепенно план-решение, которое он искал еще на скамейке на аллее, само собой выкристаллизовывается в голове. И кажется правильным. Непреложным в свете всего, что сегодня почувствовал, увидел и пообещал.
– Белла, – негромко зовет, проведя рукой по ее спине. По мягкой материи тонкого халата.
– М-м-м? – сонно отзывается девушка, удобнее прильнув к его груди.
– А женщины среди проктологов есть?..
Простите за долгое молчание - обещаю, что таких задержек больше не будет.
Надеюсь, что для отзывов еще не слишком поздно и вы поделитесь с нами своим мнением :)
========== Глава 7 ==========
Мой любимый, мой родной -
Будь со мной, будь со мной;
Самый лучший на Земле!
Ты только мой, только мой!
Унеси меня высоко.
Я не боюсь, ведь я с тобой -
Мне свободно и так легко;
Ты только мой, навеки мой!
Багровое солнце клонилось к горизонту. Тонкие розовые линии, отходя от круглого небесного светила, сплетались с желтоватыми облачками, кучками собирая их на небосводе. Это зрелище очень напоминало картинку из доброй детской книжки, где маленькие добрые герои, любуясь таким закатом, понимали, что живут не зря.
Как правило, на экране на такую сцену отводится пять-десять минут. И это в лучше случае. Но на самом деле, чтобы действительно полюбоваться закатом, нужно не меньше часа, а в идеале – двух. И без спешки, без лишних мыслей, без терзаний о напрасно теряемом времени. Эдвард по пальцам в состоянии пересчитать, сколько раз за всю жизнь наслаждался пейзажем в самом прямом смысле этого слова. Да и моментом тоже…
Вокруг слишком много бессмысленной беготни, слишком много никому не нужной торопливости и ускоренного времени, которого никогда и никому не хватает.
Вокруг слишком много дел, слишком много работы, встреч, звонков… сначала от первого шага до второго, потом от второго до третьего, потом от третьего и до четвертого… и уж если повезет когда-нибудь добраться до верхушки, до десятки, то, оглянувшись назад, можно и не найти причины, зачем поднимался по этой крутой лестнице. Жизнь – за спиной. А ценности в достигнутом верхе слишком мало, чтобы искупить потраченные впустую минуты.