Белла хмурится, тихо вздыхая. Но не говорит ничего, что может разрушить стеклянный самоконтроль мужа:
- Я подумала о том, чтобы запечь курицу на обед, - сама с собой рассуждает она, с интересом рассматривая голубую паутинку вен на запястье Каллена, - и картошку. Как тебе?
Эдвард кое-как выдавливает улыбку.
- Хорошо…
- Если ты хочешь что-то другое, что-то особенное, - продолжает Белла, - ты можешь сказать мне. Я приготовлю это.
Из всей фразы, должной быть отвлекающей и спасительной для сохранения хоть какого-то трезвого рассудка, Эдвард вылавливает слова «ты можешь сказать мне». И ничего другого не в состоянии осмыслить и запомнить. Только это. Только то, что можно… сказать. Можно быть откровенным.
Проблема лишь в том, что разговоры неминуемо повлекут за собой слезы. А слезы сейчас недопустимы. Никак. Ни в коем разе.
- Иди сюда, - на выдохе шепчет мужу, ограничиваясь одной маленькой фразой. Два слова. Два чертовых слова. Их хватит.
И прежде чем Белла сама исполняет его просьбу, придвигается к жене ближе, привлекая к себе. Обхватывает ее обоими руками, пряча в объятьях, и поднимает голову чуть выше, чтобы устроить подбородок поверх ее макушки.
Громко прочищает горло. Раз, второй, третий… недюжинными усилиями воли заставляет ледяные дрожащие пальцы не сжиматься. Не стискивать волосы, не спутывать их. Прямые. Прямые, и только так. Излишества делу не помогут.
- Сейчас… - сам себе бормочет Каллен, сжав зубы.
Белла незаметно кивает. Но не произносит никаких общих фраз, никаких подтверждений тому, что раньше говорила. Будто бы нутром чувствует, что «все в порядке» и «ты справишься» приведут сегодня к истерике. Окончательно потопят.
- Ты можешь думать о нашем медовом месяце, - тихонько предлагает девушка, легонько поцеловав его шею с пульсирующей синей веной, - эти гадкие медузы и осьминоги на ужин… боже, морепродукты отвратительны!
Эдвард слушает. Ловит тему, ловит отдельные слова, предложения. Все это поможет. Все это там, за дверью, не даст развернуться и сбежать. Вынудит остаться. Отбыть. И выйти, если повезет, победителем, как вчера все утро убеждала Изабелла.
- Мы с тобой не могли спать из-за чаек. Мы вообще ничего не могли из-за чаек, - она вымученно хихикает, поджимая губы. Дышит не слишком ровно, хоть и пытается это исправить. Отчаянно.
Эдвард с силой зажмуривается. Ждет, затаив дыхание, когда заболят глаза и покажутся «звездочки», и только потом открывает их. И снова делает вдох.
- Неплохо когда-нибудь снова съездить туда… я хочу опять сказать тебе, как сильно люблю, на пляже, Эдвард… с удовольствием.
Каллен хмыкает. Жмурится. Отстраняется.
Дверь в обитель Ада гостеприимно раскрывается, выпуская предыдущего пациента. Тоже молодой и тоже напуганный. Его лицо серо-желтого цвета. Наверное, впервые здесь…
- Мистер Каллен, - дружелюбно объявляет молоденька медсестра в белом халате, появляясь в проеме следом за сбегающим парнем, - проходите.
Эдвард поднимается на ноги с предательски подрагивающими коленями, самостоятельно и резко вырывая из сумочки жены белые листки. Напускает на лицо беспристрастное выражение и, не поворачиваясь, идет к табличке «шестьсот шестьдесят два». Изнутри проглядывает стол, ширма и даже край кушетки. Сине-зеленой, со смененной хрустящей белой простыней.
Эдвард идет меньше десяти секунд, но успевает перебрать в голове как минимум сотню мыслей, призванных дать ответ, зачем подписался на все это.
И, как ни странно, удается. В памяти всплывает картинка жены, сложившей, как вчера, позавчера и множество дней назад руки на животе – вот она, причина. И цель. И точка невозврата.
…Спустя сорок минут синяя дверь наружу раскрывается. Забавно, а ведь Эдварду казалось, что этого никогда не случится. Он забирает из протянутых рук медсестры какие-то бумажки, включающие, наверное, рецепты на те мази, что назначила доктор Сурс, и выходит обратно в белый коридор, оставляя за спиной кушетку, ширму и письменный стол с пачкой толстых зеленых ручек. Следующий посетитель, исподлобья взглянув на него, торопливо заходит следом. Считает, наверное, что чем быстрее – тем лучше.
Все это время Белла, прикусив губу, ждет у окна, но как только слышит хлопок двери, оборачивается. Быстрым шагом, закинув на плечо сумочку, идет к мужу. Останавливается на расстоянии двадцати сантиметров.
Робко улыбается, стирая с лица все волнение, какое уже достаточно уютно на нем обосновалось.
- Привет.
- Привет, - отвечает Эдвард. Смотрит в карие глаза, испуганные и растерянные, и сглатывает. Достаточно шумно.
Белла терпеливо ждет, скажет ли он еще что-нибудь. Подойдет ли к ней, обнимет… потребует обнять. Но ничего не происходит. Эдвард с каменным выражением лица продолжает стоять посреди коридора, сжав руки в кулаки. Ни слова, ни звука… и слез нет. Нет даже ничего, что их предвещает.
Полная отстраненность.
- Поехали домой, - в конце концов шепчет миссис Каллен, кивая на гостеприимно раскрытые двойные двери наружу, к лестнице и к выходу из клиники. До побелевших костяшек стискивает кожаный ремешок сумки.
Но взять мужа за руку не решается. Даже не пробует.
Умная девочка…
*
Пряжка большая и металлическая. Пряжка такая же, как на старом дедушкином ремне отца. А сам ремень кожаный. Настолько же грубый, насколько Его шершавые руки. Они сжимают. Они не дают дышать.
- Мистер Каллен, - зовет Она, представляясь, - меня зовут Кэролайн Сурс.
Ее настоящее лицо соответствует фотографии. Разве что сегодня на голове светло-синий обруч, а тени из фиолетовых стали голубыми.
Резкий выдох и глубокий спасительный вдох. А потом, сжав зубы, шипение. И отвратительнейшее теплое тело, вжавшееся в него. Кирпичи наоборот, холодные. Контраст непередаваем.
- Переодевайтесь и ложитесь на кушетку, мистер Каллен.
Зеленая сорочка, ждущая своего часа специально для него, и ширма из плотной ткани в двух шагах. Не надо искать, не надо думать лишнего. Чисто механические человеческие действия.
Медсестра, дабы не смущать и без того смущенного пациента, занимает свой уголок за письменным столом. Готовит бланки, рассматривая принесенные данные.
Синие буквы граффити. Грязного граффити, который уже и не помнится, кто нарисовал. Плохое слово. Нецензурное. Но, стоит признать, правильное. Правильное для того, что, судя по нарастающему давлению сзади, Он готовится пустить в ход.
- Вся процедура займет около получаса, мистер Каллен, - терпеливо объясняет доктор, пока он дрожащими пальцами расправляется с пуговицами джинсов. Рубашка, нижнее белье… сорочка холодная. На коже оправданно появляются мурашки.
Звук, сопровождающий расстегивание маленькой молнии, – громче биения сердца Эдварда в собственном горле. Неминуемо и неизбежно Он надвигается, с насмешкой сообщая о том, чем займется. Его голос низкий и хриплый. Его голос хриплый от вида Эдварда…
- Дышите глубже и ровнее, пожалуйста, - советует Она, когда мужчина по наказу медсестры занимает требуемую позу на кушетке. Как предлагала Белла, думает о чайках, осьминогах и медузах. Правда, всего полминуты – на большее терпения не хватает.
Грязная ладонь зажимает рот.
Воздух! Воздух!.. Хоть каплю… нечем… незачем… сейчас… уже сейчас…
Белые стены. Во всем кабинете белые стены. Настолько белые, что рябят в глазах. Белла бы сказала, для неконфликтности. Белла бы предложила повесить парочку картин в ярких рамках – или темных рамках, – чтобы выделялись и не было так светло. Но Кэролайн, похоже, снежное царство не смущает. Она невозмутимо моет руки каким-то дорогим мылом с антисептиком и готовится надеть полупрозрачные резиновые перчатки, терпеливо ждущие в коробке рядом.
По плечам. Пальцы по плечам. Короткие и мозолистые. Ногти длинные, с каемкой из грязи. Одна рука уверенно держит его, а вторая, играя и подразнивая, крадется ниже и ниже. Это не просто так. Это не просто для результата. Важен сам процесс…
У нее довольно мягкий и ласковый голос. Не сравнится с беллиным, конечно, но все же лучше любого мужского. На ней светлый чистый халат, а ее смоляные волосы выгодно оттеняют ровный цвет кожи. В глазах – профессионализм. В глазах – невозмутимость.
- Начнем с внешнего осмотра, мистер Каллен.
Его губы оставляют после себя мокрую дорожку на коже мужчины. Они твердые и холодные, поэтому ощущения от подобных поцелуев соответствующее. Кажется, в том месте, где располагается слюна, кислота медленно разъедает внешние покровы.
А мозолистые пальцы уже у него за поясом. Уже сжимают кожу… внизу.
Эдвард не помнит, чтобы даже в детстве, когда получал жесточайшее, по меркам бабушки, наказание, в минуту величайшего страха лежал так неподвижно. И это при том, что колотит будто в лихорадке. Еще только зубы друг о друга не стучат, но до этого уже не так далеко.
Изящные пальцы, короткие круглые ноготки которых проглядывают сквозь тонкую резину перчатки красным маревом, поднимают край выданной ему зеленой сорочки.
Эти штаны сидели на нем плотно и тесно. Очень плотно и тесно, даже слишком… а Он, не особо напрягаясь, сумел, не расстегивая замка, стянуть их вниз. Резко и болезненно, но, стоит признать, профессионально.
Эдвард что есть мочи стискивает зубы. Они скоро треснут.
- Расслабьтесь, мистер Каллен, - спокойно советует доктор, никак не поражаясь его реакции, - так нам обоим будет проще.
И терпеливо ждет, пока пациент послушает. Ждать – в ее компетенции.
«Белоснежный – говорил Он, наслаждаясь зрелищем – белоснежный мальчик». И улыбался своей ядовитой пьяной улыбкой.
- Скорее всего это анальная трещина, мистер Каллен, - пару минут спустя, когда он все-таки выполняет просьбу, заявляет Кэролайн, отходя от задней части кушетки. Мужчина съеживается скорее машинально, чем осознанно. И дрожь ощущается уже гораздо сильнее.
Слова о какой-то анестезии он попросту не слышит.
…В тот момент Эдвард применил все силы для того, чтобы вырваться. Он резко дернулся вправо, затем влево и, если бы увернулся от целенаправленного удара Пиджака, наверняка бы сумел выиграть пару секунд форы и навсегда забыть про чертово граффити. Но нет. Удар попал в цель. И, задохнувшись, больше оспаривать происходящее Каллен не смог. Не сумел. Преступно сдался.
Толчок…
Эдвард вздрагивает, когда тонкая игла проникает под кожу. Секунда – и жидкость внутри. Секунда – и чувства притупляются.
- Чтобы не доставить вам лишнего дискомфорта, мистер Каллен, - разъясняет доктор, подходя к нему спереди и заглянув в глаза, - через несколько минут мы начнем и определим диагноз.
Звучит «утешающе».
Но стон Эдвард мужественно сдерживает. И так же мужественно, припоминая, что пути обратно уже не будет, опускает голову на руки.
Старается сделать лишь одно – не прекратить дышать. Чайки. Медузы. Осьминоги. Пляж.
Белла. Белла, полчаса спустя, в коридоре. Ошарашенная, напуганная… она никогда не узнает причину, которую он назвал доктору Сурс на «откровенный вопрос о том, откуда повреждения».
Толчок.
Толчок.
Толчок…
Спальня, ночь, голубые подушки и мягкое шелковое одеяло. Сжавшись, свернувшись клубком вокруг него, он всхлипывает, сжимая и разжимая кулаки. Хныкает, как ребенок.
Белла здесь. Обхватив его лицо руками, целует, целует и целует. Каждую слезинку. И уговаривает открыть глаза и посмотреть, что все хорошо, что он дома, что она – рядом.
На жене синяя ночнушка и стянутые в тонкую, наспех заплетенную косу локоны. Они серебрятся от яркой луны, повисшей прямо над их балконом. Все лицо Беллы серебрится, отливая белым цветом. И только поэтому Эдвард замечает на нем точно такие же, как у себя, прозрачные слезы.
Каскадами.
- Не выйдет… не вышло… - с ужасом стонет он, припоминая наиболее яркие моменты сна-воспоминания.
- Все вышло, - качнув головой, уверяет девушка, гладя его вспотевший затылок, - все получилось, Эдвард. Ты справился.
- Не так… не с тем…
Как же отвратительно! И как глупо! Глупо было полагать, что он способен как следует сделать все, что требовалось. Пройти осмотр, получить результат, вернуться и, как полагается тихо провести ночь. Проспать. А вместо этого…
- Gelibter, - Белла прижимает мужа к себе, пытаясь укачать, как ребенка, - все кончилось… все кончилось, мой хороший. Все пройдет.
- Она… и внутри… и я… - Эдвард сбивчиво пытается рассказать о том, что происходило за дверью, но не может заставить себя. Не в состоянии. Никак.
- Я так горжусь тобой, - шепчет Белла, кивая на его недорассказ, - ты сделал это, ты смог… ты ради нас решился, Эдвард, ради себя. Ты настоящий победитель.
От этих слов слезы текут сильнее. Каллен никак не может поймать достаточно воздуха. Неужели она не понимает, что своей верой, своим доверием и подобными фразами топит его окончательно? Не оправдав ожиданий можно скатиться куда ниже, чем в простую яму. Позади уже показалась пропасть…
- Нет! - едва ли не истерично выкрикивает он. Ногти со сводящим с ума звуком скользят по подушке.
- Да, да и только да, - Белла прокладывает дорожку поцелуев по его лбу, не обращая внимание на все отнекивания, - все получилось, у тебя все получилось. Ты молодец.
- Я не смогу… еще раз, нет! – Эдвард приходит в ужас от подобный мысли. Поражается смыслу, заключенному в ней, и плачет громче. Рыдания не остановить.
- Больше не надо, - терпеливо заверяет Белла, качая головой, - теперь ты поправишься, и нам не надо будет туда еще раз. Никогда.
Каллен ощущает жар, холод, слезы – все сразу. И ничего не может сделать, чтобы из этого отвратительного состояния вырваться. Помнит все и все вспоминает. Минута за минутой.
Случилось самое страшное из того, чего боялся – руки миловидной женщины стали олицетворением Его. И это сравнение забыть никак не получится… оно выжжено в подкорке.
Сегодняшняя ночь – очередная за последнюю неделю – становится бессонной. Он не посмеет закрыть глаза. Он не решится.
- Ш-ш-ш, - бормочет Белла, накрывая его одеялом. Хочет согреть. Хочет успокоить. Никаких задних мыслей нет и в помине.
Но голубая материя оказывается… мокрой. Больше о спокойствии речи идти не может.
Мужчине кажется, что он снова вернулся в ту ночь. Что снова замечает пятна на ковре, снова плачущую Беллу, снова вспоминает… и думает… и видит.
Только в этот раз до утра осталось куда больше, чем в предыдущий. Горизонт даже не думает светлеть.
Правда, в этот раз и сдержанности больше. Больше желания контролировать себя и все, что способно сделать тело… особенно после обнаружения мокроты простыней.
А потому, почувствовав малейшее жжение где-то в горле, Эдвард отталкивает Беллу, как раз начинающую говорить очередное утешение, соскакивая с кровати. Он сбегает из спальни, на удивление хорошо ориентируясь в темноте, к которой глаза ещё не успели привыкнуть. Сбегать, похоже, теперь единственное, что ему остается.
Ванная. Деревянная дверь. Холодная ручка. Унитаз…
Его выворачивает наизнанку. Нет ни мыслей больше, ни страха – только физиология. Раз за разом, минута за минутой сгибаясь над бочком и схватившись за его края для опоры, Эдвард мечтает лишь о том, чтобы все кончилось; чтобы по-человечески вздохнуть.
Белла, приходя в комнату следом, зажигает свет и достает из полки полотенце. Мочит его, складывая вдвое. Ни слова не произносит.
С холодным компрессом Каллену становится легче. Рвоты уже нет, остались только затихающие позывы, но и они скоро кончатся. Благодаря полотенцу появляется возможность сделать тот самый желанный вдох.
- Спасибо, - тихо произносит мужчина.
- Пожалуйста, - так же тихо и чуть-чуть подрагивающим голосом отвечает Белла. Обнимает мужа со спины, одной рукой по-прежнему удерживая полотенце. Легонько чмокает в щеку, не зная, позволительно ли для него сейчас такое поведение.
Эдвард выпрямляется, прочищая горло. Прикрывает глаза, успокаивая сбившееся дыхание.