Желаемое с лёгкостью удаётся. Широко распахнутые, полумертвые, пылающие непонятным огнём прямо изнутри глаза мужа вводят девушку в ступор. Она даже дыхание затаивает.
Произведенным эффектом Эдвард доволен. Держит планку, сжав зубы.
Показывает. Доказывает. Подтверждает.
За эти пять секунд видит перед собой всё. Всё, от двенадцатого декабря шестилетней давности, когда впервые законно назвал Беллу своей женой, до вчерашней ночи. У кого-то жизнь перед глазами проносится за секунду. Ему требуется больше — зато с красками, зато — с ощущениями. Прямо киносеанс нового поколения. Лучше любого 5D.
…Белла успевает придвинуться ближе за секунду до того, как он сам намеревается кинуться в её сторону. На задний план отходит даже всемогущая боль. Сейчас ему жизненно необходимы те пальцы, которые десять минут назад молил исчезнуть.
Она уговаривает его, как ребенка, положив голову к себе на колени и без устали гладя лицо.
Слово «пройдёт», кажется, настолько крепко запечатлелось в его памяти, что уже никогда не сотрётся. Вот она, беллина ошибка, вот он, её просчет: она верит, что всё пройдёт. Когда-нибудь и обязательно.
— Эдвард, я смогу тебе помочь, — убеждает, как всесильная фея, которую не раз исполняла на детских праздниках, — я обязательно смогу, если ты расскажешь мне, что случилось. Кратко, любимый. Быстро. Я пойму.
Она тоже в отчаянии, как бы ни желала это скрыть. Ей тоже страшно и тоже хочется плакать. Но каким-то чудом сегодня его маленькая девочка гораздо сильнее, чем за всю жизнь прежде. И сегодня она не позволит себе дать слабину. Ради него.
— Ничего.
— Geliebter…
— НИЧЕГО! — выкрикивает мужчина, что есть силы зажмурившись. Некогда любимейшее из прозвищ теперь ненавистно. — НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО!
Он знает, что Белла не поверит. Знает, но не оставляет попыток уйти от ответа. Потому что лучше всего иного убеждён в том, что рассказать никогда себе не позволит. Разве что на смертном одре, когда терять будет уже нечего… и то вряд ли. Есть ли ради чего идти на такие жертвы?
— Это из-за повышения? Кто-то был недоволен? — не унимается миссис Каллен.
На миг Эдвард даже забывает о предмете спора. Она узнала? ..
Немой вопрос получает ответ. Белла, видимо, и сама желает объясниться:
— Я позвонила Элиоту, и он рассказал мне.
Позвонила? Сама?
С детства нерешительная, с детства застенчивая и, если говорить открыто, трусливая, она не славилась умением сходиться с людьми, общаться с ними и вести долгие разговоры. Все вопросы обычно решал он. И, зная о слабостях жены, всегда сам звонил куда требуется. Несложным для девушки было лишь то, что она сама выбирала для развлечений, или то, что было крайне важным, — полиция, скорая, пожарные.
А теперь — боссу. А теперь — сама. Мир за эту ночь стал вертеться в другую сторону.
— Я поздравляю тебя, — смущённо добавляет Белла, легонько поцеловав его в щёку, — это абсолютно заслуженно, милый.
Вот как, значит, она узнала. Без розовых лилий, без надлежащего представления, без интригующей паузы…, а света в глазах он не увидел. И больше не увидит. Теперь он последний, кому она будет так улыбаться.
— Ч-что ты сказала ему? — с плохо скрываемым ужасом интересуется Эдвард. Внезапно этот вопрос становится единственно важным. Единственным из того, что связывает с прошлой жизнью, кончившейся так неожиданно. Табун мурашек пробегает по спине, а живот неприятно стягивает. Не помогает унять ужас даже тот факт, что Белле самой неизвестно случившееся. Следовательно, поделиться этим она не могла. Не могла привести в причину…
С замиранием сердца мужчина ждёт, когда услышит хоть что-то. И пусть временной промежуток между его вопросом и ответом жены всего какое-то мгновенье, ему кажется, что проходит вечность.
— Я сказала, что ты болен, — наконец мягко отзывается девушка, погладив его по руке, так сильно вцепившейся в её локоть. — Твой Элиот, кстати, был очень любезен…
Впервые в жизни слово «твой» по отношению к лицу мужского пола коробит Каллена. Совсем некстати он вздрагивает, больно прикусив язык. Но волна страха, к огромному удовольствию, немного затихает. Всего лишь «болен«…
— Л-любезен? .. — пытается отвлечь от того, что только что случилось. Вопрос абсолютно безынтересен, но Белла, кажется, отвлекается.
— Да, — она пожимает плечами, выбирая, видимо, новую разговорную тактику, — наверное, это потому, что у вас в офисе ни одной женщины, Эдвард. Только мужчины…
Невинное рассуждение. Тихое, глупое рассуждение. Слова ни о чем, даже шутка — попытка, по крайней мере. Но на Эдварда они производят неизгладимое впечатление, что для миссис Каллен является настоящим шоком. За секунду он давится воздухом, а уже за вторую, вжавшись в её блузку, плачет. Белла чувствует солёную влагу на коже, а Эдвард — вернувшийся на прежнее место кошмар.
— Эдвард? — непонимающе зовёт она, покрепче обнимая мужа. В голосе сквозит сострадание. — Что случилось? Тебе больно?
— Белла…
— Я слушаю. Я никуда не делась, — возможно, всё дело опять в этом странном страхе, что она пропадет? Как ночью? ..
— Белла… меня… тошнит… — он всё-таки выговаривает. С трудом, то и дело сглатывая горькую слюну, но выговаривает. Договаривает. И, несомненно, ждёт помощи. Как бы унизительно эти слова ни звучали.
Девушка тут же поднимается с колен.
— Сейчас, потерпи пару секунд, — тянется к журнальному столику за так кстати стоящим там тазиком. Жёлтый, за три пятьдесят пять на распродаже в Бронксе. Выудила из кухонных полок ещё ночью, ожидая, что тот позыв был не единственным. А пригодилось только утром…
Эдвард послушно ждёт. Тяжело дыша, с мигом выступившими капельками пота на лбу, но ждёт. Упёршись локтями о пол, кое-как выбравшись из объятий жены, ждёт. И смотрит лишь в одну точку, желая не сдаться раньше времени.
Правда, как только видит таз, организм сам решает, что для него лучше. Терпеть прекращает. Белла едва успевает придержать голову мужчины, дабы не позволить сравняться в местоположении с тазиком, — кажется, что сил у Эдварда и вовсе не осталось.
Его рвёт минуту, может быть, две. Позывы всё не кончаются, заставляя его содрогаться, и с каждым новым движением, с каждым новым «освобождением» слёз на щеках становится больше. Вряд ли он уже вообще видит, что происходит. Отчего? ..
— Сейчас-сейчас, — шепчет Белла, обоими руками удерживая широкие плечи в светлой футболке, — вот так, вот так… будет легче, будет сейчас, потерпи.
Утешает так, будто бы у него есть выбор. Будто бы «терпеть» не всё, что ему остаётся. Эдварда безумно злит тот факт, что варианты отсутствуют. За всю свою жизнь с таким положением вещей он встречался лишь однажды. Лишь в детстве. И больше вернуться тому чёртовому ощущению не позволил.
…В конце концов, в какой-то из моментов, всё действительно кончается, как девушка и обещала. Правда, облегчения почему-то нет. Оно запаздывает.
С трудом удерживаясь в прежней позе, одеревеневшим взглядом смотря на таз, Эдвард часто дышит, то и дело смаргивая слёзы. Вытереть не может — знает, что если оторвёт руку от твердого пола, упадёт. Какая же несправедливость, Господи! Полгода назад покупая это чёртово жёлтое «солнышко», Белла представляла, как будет взбивать в нём карамельный крем для своего фирменного печенья… или, на крайний случай, для ванильных кексов, которые так нравились Эсми…
Очередные мечты растворились в светло-жёлтой желчи. Только что. Без возврата.
— Ч-что это за пятна? — неожиданно спрашивает Эдвард, пытаясь оторвать глаза от таза. Смотрит на свою находку, практически не моргая. На ковре… рядом… теперь. Пятна пытались отчистить, без сомнения, стереть, но это обречено на провал. Уж слишком толстый ворс у фамильного ковра Калленов…
Их цвета не видно, их запаха, благодаря освежителю воздуха с розовым маслом, тоже, но форма и размер вполне недвусмысленно отсылают к вчерашней ночи: то, что поменьше и достаточно круглое, от рвоты. Белла сидела чуть дальше, когда держала его голову. Как раз там и виднеется пятно;, а побольше, с волнистыми краями, возле самой отделки — зацепило лишь частично, большая часть, получается, была на полу — от…
За одно-единственное мгновение, за одну-единственную секунду осознания внутри Эдварда что-то разрушается. Громко, с треском, с ужасающим воем. Отвращение, крепкими когтями вцепившись в глотку, мешает сделать нормальный вдох, а мутнеющий от новых слёз обзор вперемешку с неожиданным жаром, накатившим на него, самое отвратительное из когда-либо испытанных чувств.
Это не стыд и не смущение. Это ЯРОСТЬ и НЕНАВИСТЬ, направленная на самого себя. За все случившееся.
— Неважно, — быстро качает головой Белла, погладив его по спине. Сразу же переводит разговор на другую тему: — Тебе легче? Я принесу воды.
Делает вид, что всё в порядке. Делает вид, что саму не мутит от вида рвоты, от запаха пота и от всего этого вместе взятого. Знает, что права лечь здесь, рядом с Эдвардом, у неё нет. Сегодня точно. И самое главное, что ему это известно тоже.
Мужчина отказывается брать тяжёлый стеклянный стакан — понимает, что за этим последует. Тем более, теперь открылись ещё и новые обстоятельства, прибавляющие желания в который раз прочистить желудок. Белла с трудом уговаривает его хоть на пару глотков. Поступает так, как учила мама. И как всегда удавалось помочь.
Уже через несколько секунд снова, как по команде, держит мужа за плечи, усаживаясь рядом. Гладит волосы и шепчет что-то хоть мало-мальски утешающее. В кратких перерывах он скрепит зубами, хрипло прося «Не надо», но сейчас девушку это не трогает.
— Нам нужно съездить в больницу, — говорит ему, позволив немного отдышаться, — иначе это может плохо кончиться…
И снова тот тон… тот чёртов, тот проклятый тон!
— Эта рвота… пройдёт… — его аргументы глупы, Эдвард знает. Отец — глава престижнейшей адвокатской конторы Сиэтла — от таких бы лишь презрительно усмехнулся. Белла же вытирает его рот тёмно-зелёным полотенцем, убирая оставшиеся на коже капельки. Говорит устало, но с уважением. Всегда, даже сейчас, его уважает:
— И днём, и ночью? — взывает к трезвому рассудку, который когда-то он так ценил. — Эдвард, я видела кровь на простыни… Пожалуйста, послушай меня.
Кровь? .. Оглядываться не стоит. Всё равно знает, откуда она. А Белла нет. А Белле и не нужно.
На только что заданный вопрос жены он мотает головой. Мотает с усталостью и испугом. Заметным испугом, несмотря на все старания. И жмурится.
— Я никуда не поеду.
Странный огонёк решимости, странный огонёк отчаянья в серых глазах при этих словах выглядит отрезвляюще и страшно. Маленькие пальчики, гладящие его, подрагивают.
Она снова хочет сказать «Пожалуйста» и снова уговорить его, как в первый раз, со взглядом, но такого шанса мужчина больше не даёт.
Закрывает глаза.
Отворачивается.
*
До дома — сто метров. До магазина — двести пятьдесят. На Белле лёгкое хлопковое платьице с забавными овечками, а на нем гавайская рубашка, подаренная Розали, единственной из сестер новоиспечённой миссис Каллен, которая принимала её выбор.
Эдвард держит руку жены, задумчиво поглядывая на её запястье. Обвившая его тонкая красная ниточка с маленькими узелками, создающими неповторимый узор, никак не подходит к цветовой гамме наряда, и уж точно надета впервые. Украшение крохотное и, по сравнению с тем браслетом, что она носит на второй руке, — его рождественский подарок, — выглядит совсем невзрачно, но Беллу это абсолютно не трогает.
— Это «филатха» — амулет рождения, — объясняет она, с лёгкой улыбкой глядя на мужа. — Когда в нашей семье рождался ребенок, это первое, что ему дарили. Но до свадьбы надевать его запрещено — детей не будет…
Снова о ребенке… Ну вот, её нижняя губа подрагивает, а глаза недвусмысленно влажнеют. И этот день — день без слёз, как они условились, — катится под откос. Рушится.
Эдвард покрепче обнимает жену, целуя каштановые волосы. Вздыхает.
— Я уверен, нам понадобится не одна «филатха», — оптимистично заверяет он. Пытается вселить ей новую надежду вместо застарелой, пропадающей. Верить надо, говорила Эсми, когда веришь — мечты сбываются. Это правило уже очень долго служит ему верой и правдой. Сейчас тоже не подведёт.
Карие глаза после его слов сияют. Прямо сквозь слёзы.
Пробормотав что-то вроде «Конечно» или «Спасибо», — такой шепот не всегда можно расслышать, — Белла, коротко вздохнув, уверенно обвивает руками его талию, пряча лицо на груди. Той самой, на которой, по её словам и мнению, можно спрятаться от чего угодно.
Мужчина опускает голову на макушку жены, делая глубокий вдох. Этот запах — его талисман. И она знает.
…Начинается дождик. Сначала мелкий, грибной, а потом, несмотря на идеально голубое, чистое небо, настоящий осенний ливень. Полупрозрачная пелена ударяет по коже ледяными струями.
Он моргает всего раз — чтобы не потерять из поля зрения маленький козырёк бывшего здесь когда-то, а теперь закрытого обувного магазина. Там можно спрятаться и от косых струй в том числе. Но когда глаза открывает, нет никакого козырька. Нет и Беллы — он сжимает в руках кого-то другого. Кого-то гораздо большего, гораздо более сильного и ужасно, ужасно неприятно пахнущего.
Мгновенье — и гаснет свет. Они в темноте. И их только двое.
Эдвард пытается освободиться из ненужных объятий —, а держит не только он, но и его, — и поискать Беллу, как сквозь землю провалившуюся. Но отпускать мужчину никто не собирается. Наоборот, чьи-то грубые пальцы лишь сильнее сдавливают его рёбра.
— Мы ещё не закончили, красавчик, — шепчет Чёрный Пиджак, злорадно усмехаясь.
Задохнувшись, Эдвард с громким хрипом вырывается из череды кошмарной ночи, взвизгнув от боли и зажмурившись от вида крови на камешках тёмного переулка, претворившегося теперь в реальность, — на что-то белое и вроде как мягкое.
Его трясёт хуже, чем в самой страшной лихорадке, а руки пьяного истукана настолько реальны, что, кажется, держат его и здесь. Прижимают к себе. А спихнуть сон на бред, к сожалению, никак не возможно…
— Эдвард, — из жара и холода, сменяющих друг с завидной чёткостью, его снова забирают маленькие пальчики. Снова эти робкие, прохладные, нежные пальчики. Его любимые… здесь!
Сжавшись в комочек, чтобы как можно сильнее к ним прижаться, — в идеале всем телом, — он даже не допускает мысли отстраниться, унять слезы, сделать глубокий вдох и взять себя в руки. Слишком страшно. И слишком, слишком больно… там.
— Я здесь, — ровно, медленно и спокойно говорит Белла, делая вид, что не замечает ни его дрожи, ни слёз, — я здесь, мой хороший, я с тобой. Ты в безопасности. Я уже вызвала «скорую». Тебе помогут, потерпи.
Кислород грубыми пузырями разрывает глотку, когда Эдвард начинает рыдать громче. Среди бесконечной череды всхлипов и криков он пытается отказаться, пытается отговорить жену от принятого решения, но все его попытки тщетны. Она не понимает. И не поймет.
— Это просто сон, — продолжает Белла, так и не добравшись до истины, оставив попытки разобраться в череде хрипов. Ложится рядом с ним, перебирая бронзовые волосы. Смотрит в глаза. Смотрит и призывает к тому же. Словно бы боится, что если опустит взгляд, то что-то потеряет. Этой ночью спрятаться от карих омутов Каллену не под силу. Он даже не пытается.
Красивые глаза… родные…, а какие были у Него? ..
Простынь… нет, в этот раз одеяло, на котором он лежит, снова становится мокрым. Во взгляде Беллы блещет отчаянье, но как только видит, что крови больше не становится, малость затухает.
— Мой хороший, — она почти улыбается от того, что только что увидела его конфуз. Очередной, к слову. Будто бы только этого и ждала. Будто бы это, прости Господи, единственное её желание, — тише…
— Дай мне встать, — насилу проговорив слова внятно, доступно для понимания, стонет мужчина. Протягивает вперёд обе руки, как прошлой ночью, надеясь снова найти опору в беллиных.
— Нет-нет, — мягко укладывая его обратно, придерживая за плечи и пресекая любые попытки движений, сегодня лишь качает головой, не слушает, — сейчас надо полежать, Эдвард. Сейчас нельзя вставать.