Она работала медсестрой всего полгода. Детской медсестрой. Оттуда этот ласковый голос? Оттуда мягкие руки?
— Помоги мне… — он не унимается. Не может уняться. Невыносимо быть ниже кого-то. Невыносимо чувствовать, что сзади есть свободное пространство.
— Они помогут, милый, помогут, — зачем-то Белла оглядывается на часы, светящиеся бледно-розовыми цифрами в темноте, — уже почти приехали… уже…
В такт её словам, словно бы только этого и ждали, звуки, всегда сопровождающие машину медпомощи, слышатся за окном. В спальне до жути холодно. Зачем она его так широко открыла?
А характерный треск мигалки всё ближе. А шансов избежать людей в белом всё меньше.
— Я в п-порядке, — заикаясь от ледяного ветра, ворвавшегося в спальню, убеждает Эдвард. Умоляюще смотрит на жену, — не надо… никого не надо…
Белла не отвечает. В этот раз упрямо-неумолима она. Нагибается к его лбу, наскоро поцеловав, а затем, как только мигалка замолкает, поднимается на ноги.
— Не делай себе больно, — просит, прикусив губу, направляясь в коридор, к входной двери, — полежи…
Указаний девушки Эдвард не слушает. Прикладывает все силы, чтобы не слушать. Делает лишь больнее, это так. Но не сдается. Не может позволить себе теперь…
Впрочем, мужчины, которые входят обратно в спальню следом за миссис Каллен, отрезвляют. На миг ослепнув от вспыхнувшего над головой света, Эдвард громко вскрикивает, заметив сосредоточенные лица врачей.
Он напоминает сам себе ребёнка. Эммет — его младший брат-«медвежонок» — похоже вёл себя в детстве, когда он рассказывал ему на ночь страшилки. Тот же безумный взгляд, тот же искривившийся в гримасе ужаса рот и те же взлетевшие вверх брови. Белла никогда не видела такое его выражение лица.
— Тише, парень, — глухим и низким голосом говорит один из пришедших — довольно высокий, — приседая рядом с ним, — мы тебе поможем.
Не успокаивает. Ни капли.
— Психически здоров? — обращается второй обладатель белого халата к Белле, когда Эдвард отшатывается от его руки, как от огня.
Та поспешно кивает, наскоро стирая с лица остатки слёз.
— Да, конечно… он просто напуган.
— Просто напуган, — протягивает следом высокий, понимающе кивая Белле и хмурясь напарнику. Вздыхает.
Эдвард не успевает даже подумать о том, что они сейчас намерены делать, как крохотная игла уже под кожей. Впрыскивает в вену какое-то прозрачное лекарство. И вместе с тем, вместе с неожиданно накатившей на тело тяжестью — как будто прессом прижали, — он понимает, что воспрепятствовать этим людям не в состоянии. Никак.
Белла сидит возле самого окошка, тонированного, впрочем, каким-то светлым цветом. Происходящего на улице почти не видно — да и что ловить там в такое время? Зато прекрасно видно и даже ощутимо происходящее в салоне.
«Скорая» едет быстро, но, на удивление, ровно. Никакие выбоины, никакие дыры в дороге не чувствуются. Идеальный асфальт. Прямо-таки автобан до Сиэтла. А потому, благодаря столь незаметному передвижению, даже подвешенная на штативе капельница если и подрагивает, то совсем немного.
Безвредное средство, они сказали, успокаивающее. Чтобы не навредил сам себе — травма-то пока неизвестна.
И это средство если и не творит чудеса, то точно производит какое-то их подобие. Эдвард, по-прежнему в своей светлой пижаме (правда, уже под каким-то плоским, но, как обещали доктора, очень теплым одеялом), лежит на подобии кровати — достаточно устойчивой, — не пытаясь ни встать, ни сесть, ни даже пошевелиться. Полуприкрыв глаза, смотрит на низкий потолок салона, время от времени что-то одними губами бормоча.
Заметно его волнение становится лишь тогда, когда Белла ненадолго убирает руку, придерживаясь на одном из достаточно резких поворотов за белый поручень. И хоть всхлипов и рыданий больше не слышно, его пальцы беспомощно вздрагивают, а парочка слёз покидает свой плен, скатываясь по щекам.
Сопровождающие в белых халатах деликатно молчат. Они уже спрашивали Беллу о том, что случилось, но никакого дельного ответа, кроме как «вчера, похоже, у них была драка», не получили. Говорить с ней было бесполезно. С Калленом — ещё бесполезнее. Дело передавалось в руки доктора Алека Грея — очень, по их уверениям, достойного специалиста. Тем более, сегодня его дежурство.
Слушая эти разговоры и одновременно сжимая ладонь мужа, Белла надеется, что хотя бы в клинике ей смогут по-человечески объяснить, что случилось той злосчастной ночью…
За окном светлеет. Рассвет сейчас куда позже, чем хотелось бы. Небо едва-едва подёргивается более светлым оттенком синего, а пара ламп в коридоре (дверь, почему-то, не закрыта) уже потухают. Не самая большая клиника. Зато самая близкая.
Эдвард за прошедшие два часа уже не так спокоен, как прежде. В его взгляде начинает появляться прежняя осмысленность, а слова становятся более чёткими, более понятными.
Он спрашивает:
— Где я?
Белла отвечает:
— Со мной.
Его интересует место. Повторяет вопрос. Получает ответ с названием клиники.
Все равно недоволен. Пытается протестовать — в перспективе: уйти, но для начала хотя бы встать. Однако тело, все ещё скованное успокоительным, мешает. Не слушается. Предаёт.
После безуспешных попыток мужчина сдаётся, приняв всю неутешительную правду. Как и прежде, замирает на кушетке. Не двигается.
— Когда? ..
Может даже не договаривать. Белла понимает.
— Уже скоро. Они заканчивают с анализами.
Эдвард кивает. Рассеяно, но уже с привкусом отчаянья. Уже не так безмятежно. Все, чего хочет, — домой. Обратно в квартиру. Там, по крайней мере, есть хоть какие-то гарантии, что Пиджак не придёт…
— А потом? — сглатывает, прогоняя ненавистное воспоминание.
— УЗИ. Мистер Грей предложил УЗИ.
Неприятное предчувствие эхом отзывается в его едва заметном движении. Выдаёт всё нетерпение:
— Чего? ..
Белла прикусывает губу. Покрепче перехватывает руку мужа, с усиленным вниманием глядя в глаза. Завлекая внутрь собственных и пытаясь отвлечь от того, что скажет. Гипнотизирует?
— Как в Портленде в прошлом году, — негромко объясняет, мысленно готовясь к надвигающейся реакции, — трансректальное.
…Худшего ждала не напрасно. Вся безмятежность мужчины, всё его спокойствие, всё, что удерживало на кушетке в более или менее сносном состоянии, разом испаряется. Лекарство словно бы перестаёт действовать за считанные секунды. Раз! — и нет. Раз! — и всё пропало. Недолговечный эффект.
— Нет… — молит Каллен, сжимая руки в кулаки. Некрепкие, но заметные. Почти такие же, как всегда.
— Мы же уже делали это, Эдвард.
Не слушает. Слушать не желает. И ещё раз, более протяжно, со слезами, мигом вернувшимися на своё законное в последние два дня место:
— Не-е-т! ..
У него кончается воздух. Опять же — за секунду. Белла успевает лишь провести рукой по сбившимся, потускневшим за ночь волосам, а мужчина уже задыхается.
— Послушай меня, — зовет она, нагибаясь к нему поближе и позволяя собственным волосам упасть сверху на пижамную рубашку, — это будет недолго, не доставит тебе особого дискомфорта — они дадут ещё успокоительного. Но зато это поможет точно сказать, почему у тебя идёт кровь…
Голос девушки дрожит с самого начала разговора, но теперь, с каждым словом, всё сильнее. Мука, чётко вырисовывающаяся на лице мужа, невероятно сильная. Невероятно, до последней грани пугающая.
— Эдвард…
— Белла, пожалуйста, — он кусает губы едва ли не до крови, отчаянно и безостановочно вращая глазами по тесной маленькой палате ожидания в поисках хоть чего-то, что может помочь осуществить свой план и убраться отсюда, что поможет её уговорить, — Белла, не дай им… не дай им, пожалуйста!
У миссис Каллен перехватывает дыхание. Той рукой, которой не держит его, она почему-то стискивает свою футболку на животе. Хмурится, едва-едва не плача.
— Мы это делали, — повторяет снова, надеясь, что хотя бы теперь будет услышана, — в Портленде, помнишь? Доктор Варнер прекрасный человек. И мистер Грей, я уверена, будет не хуже. Он поможет тебе.
Эдвард не слушает. Не слушает и отказывается слушать в принципе.
Глотая слёзы, сжимает её запястье, особое внимание уделяя филатхе, и смотрит с такой мольбой, о которой Белле прежде и слышать не доводилось, не то что видеть.
— Забери меня домой, dama… забери, пожалуйста.
Вечер встречи. Праздник «Возвращение к истокам». Повсюду — латинский язык. И он, в чёрных джинсах и голубой футболке, идёт навстречу. Первый комплимент их отношений — «прекрасна, как лань». Dama…
— Я заберу, обязательно заберу, милый. Только чуть позже, — убеждает Белла, ласковее держа его руку, — всё будет в порядке.
— Нет… — мужчина отчаивается, судя по голосу, окончательно. Не помогла «лань», значит, ничего не поможет. Но он не сдаётся. Не сдаётся, как и тот Эдвард, за которого она согласилась выйти замуж, как прежний Эдвард, — потом… не надо. Сейчас. Белла, сейчас! ..
Внутри девушки всё так и заходится — от его голоса, вида, просьбы, слёз… от всего того, что случилось этой ночью и прошлой. От дня, пробежавшего серой тенью и не принёсшего ничего, кроме слёз и немого отказа мужа рассказать, что, чёрт подери, произошло. Он отказался от “Омара”… от «Омара», чёрт подери, отказался!
Ей придётся сказать ему. Сказать «нет» такой мольбе и такому взгляду. В глаза глядя сказать и не подавиться словами.
В пустом коридоре слышатся шаги. Они эхом отдаются от серых стен, с лёгкостью долетая до слуха. Невозможно скрыть. Невозможно не заметить. Идущие всё ближе — от двери до двери каких-то ничтожных сто метров. Это удобная палата.
— Ты говорила, что любишь меня, — тихо-тихо, максимально понижая голос, шепчет Эдвард. Закрывает глаза, укладывает разжавшиеся кулаки по бокам кушетки. Замирает. Все, что остаётся от его уговоров теперь, — едва слышное постукивание зубов и тоненькая слёзная дорожка, оставляющая с обеих сторон белой подушки маленькое мокрое пятнышко…
Белла не успевает ничего сделать, не успевает ничего сказать — в дверном проёме появляется человек. Все, что в её силах, — стереть свои слёзы. За последнюю секунду их слишком много набежало.
— Миссис Каллен.
— Доктор Грей, — как по команде, девушка поднимается со своего небольшого скрипнувшего стула. Руку мужа приходится отпустить.
Доктор начинает говорить. Говорить, говорить, говорить… об анализах, о диагнозе в целом, о том, что определить точную картину сложно, но благодаря УЗИ, он надеется, будет возможно, о том, что они будут делать в ближайший час, и, если она знает хоть какие-то подробности случившегося в той драке, ей стоит рассказать прямо сейчас — это может ощутимо помочь.
Краем уха Белла действительно слушает Алека. Краем сознания действительно пытается уговорить себя, что рационально, правильно, а главное трезво надо поступить, позволив докторам сделать то, что они должны и умеют. Позволить им помочь Эдварду, даже если самому ему это кажется ужасным.
Но другим краем уха она вслушивается в звенящую тишину, подмечая всякий раз прерывающееся дыхание Каллена, когда доктор затрагивает особенные темы. Интимные. А другим краем сознания – тем, что вовсе нерационален, и тем, что бормочет ерунду, — верит, что причина его столь категоричного отказа не так проста. Что ответ не на поверхности. Что это не банальное смущение и уж точно не банальный стыд.
Ему не то что не хочется… ему страшно, до жути. В каждой эмоции на бледном лице это проскальзывает. В каждом шевелении губ, в каждом подёргивании сиреневых век.
А ещё в голове вместе с кровью раз за разом отстукивают его слова: «Ты сказала, что меня любишь…».
— Миссис Каллен, — Алек привлекает её внимание, возвращая обратно из болезненных раздумий, — мы можем начинать?
Белла мнётся всего секунду. Хватает одного случайно брошенного на Эдварда взгляда. Самого незначительного. И губы, повинуясь собственной воле, говорят совсем другое слово, вместо нужного. Вместо правильного.
— Нет.
Доктор удивлён. Даже больше — очень удивлён. Он не ожидал этого ответа.
— Миссис Каллен, возможно, я недостаточно точно обрисовал ситуацию, — призывая её к здравому смыслу, чересчур медленно и чётко проговаривает он, — я могу повторить в таком случае. Диагноз…
— Нет, — она отказывается ещё раз. Уже увереннее. — УЗИ будет лишним. Возможно чем-нибудь его заменить?
Мистер Грей часто моргает. Покрепче прижимает к белому халату планшет с только-только записанной историей болезни своего ночного пациента.
— Ректальный метод, но он…
— Без проникновения, — обрывает Белла, не дав ему закончить. Делает глубокий вдох, пытаясь говорить в прежнем тоне и не дать себе усомниться в правильности принятого решения — планка очень высокая. Непомерно.
— Внешний осмотр уже был, Изабелла, это устаревший метод, и он не позволит с точностью определить диагноз. УЗИ наиболее подходящий вариант. То, что кровотечение остановилось, ничего ещё не значит.
Затаённое дыхание мужа — слушает, без сомнений, — придаёт сил. Вдохновляет, несмотря на всю абсурдность того, что она делает.
— И всё же…
— Миссис Каллен, это может быть очень серьёзно. Вплоть до опухоли. Нецелесообразно отказываться. Кровь — серьёзный симптом.
Неимоверного труда Белле стоит пропустить слова Грея мимо ушей. Заставить себя не заметить их.
— Я думаю, мы вернемся к этому вопросу чуть позже, — девушка оборачивается к Эдварду. В этот раз серые глаза открыты. В них — неверие, в них — ожившая надежда. Они горят. И испуг, хоть стал меньше, никуда не делся.
— Миссис Каллен…
— Вы не одолжите мне телефон на минутку, мистер Грей? Вызвать такси.
Доктору ничего не остаётся, как кивнуть. Вид у него недоумённый, кислый, а губы крепко поджаты. Но больше убедить ни в чем не пытается. На нет и суда нет…
Бормочет лишь, что оставил в ординаторской. Сейчас вернётся.
Едва негромкие шаги стихают за дверным проёмом, Белла, всеми силами убеждая себя, что не навредила, а помогла, осторожно присаживается рядом с мужем. Снова берёт его за руку, крепко обвивая длинные холодные пальцы.
— Что ты делаешь? — неслышно спрашивает он, до конца не веря тому, что девушка его послушала. На щеках снова слёзы, но теперь они от облегчения… он весь словно бы наполнился им. До краёв. И благодарностью. Слишком большой для того, чтобы называться «от выполненной просьбы». Здесь всё куда серьёзнее. И куда сложнее.
— То, что ты и хотел, — Белла насилу улыбается, коротко вздохнув, — я забираю тебя домой, Эдвард.
В такси они едут молча. В такси играет ненавязчивая, нежная, тихая музыка. Водитель —, а это, по стечению обстоятельств, женщина — неслышно мурлычет одной ей известные слова, отгородившись от пассажиров пластиковой перегородкой, а за окном мелькает просыпающийся после долгой ночи город.
Белла сидит слева, Эдвард — справа. Между ними расстояние ровно на ещё одного пассажира. И в окна смотрят свои. Друг на друга – нет. Сразу после выхода из клиники оба почувствовали опустошение. И оба отгородились серой стеной.
…Проезжают первый квартал по направлению к дому. С кирпичными многоквартирными домами, высокими заборами и лающими в преддверие прогулки собаками. Это дорогой район. Здесь есть все, что нужно детям, — расчёт идёт на семьи, где их не так много и есть возможность обеспечить каждому достойное существование, — детский сад, две школы, творческий центр через дорогу и большой детский магазин, где игрушки, сухие смеси и коляски занимают половину территории молла возле их дома. Когда-то пределом мечтаний Беллы было жить здесь.
Проезжают второй квартал. Уже победнее, уже — без высоких заборов. Дома не выглядят грязными, но уже и не искрятся новизной и чистотой. Здесь, как правило, детей нет. Здесь взрослые, которые либо копят деньги на соседний район, либо те, кто пытается свести концы с концами. Какие уж тут собаки…
На перекрёстке между вторым и третьим городскими кварталами стоит билборд. Социальная реклама. Про рак. Люди разных национальностей и, судя по одежде, конфессий, стоят, взявшись за руки и пристально, с легкой улыбкой смотрят на проезжающие мимо машины. А над их головами, в синем небе оставшегося пространства рекламного щита, висят слова: «Мы не сдадимся — мы не уйдем».