— Что?
— Раз ты с нами, у нас должна быть рождественская ель. Друиды говорят, что, прежде чем отнять жизнь… любую, — на лицо Баки набежала тень, но тут же исчезла, — нужно объяснить ей, почему ты не можешь иначе.
— Блэкки извиняется перед оленями? — Стив не мог себе представить извиняющегося Рамлоу, а потому лишь недоверчиво хмыкнул.
— Блэкки — волк. Он часть этого мира, он отнимает, потому что сильнее. А человек — инородный элемент. Он только разрушает. Зачастую даже не замечая этого. Не потому, что хочет жить, а просто так. Потому что может. Ради прихоти или забавы.
— Или потому что у него нет выбора, — Стив сжал плечо Баки, понимая, о чем тот говорит. — Мне жаль, что я…
— Ты — мой ключ. Мне говорили, что так случится. И в этом тоже нет твоей вины, — он прижался щекой к щеке. — Я не помнил, кто ты, но знал, что ты меня найдешь.
Стив вдыхал полной грудью его изменившийся запах и никак не мог его отпустить. Хватался за него, как когда-то давно, в самую первую их ночь, когда не мог поверить, что красивый, улыбчивый Баки, который мог выбрать себе кого угодно, позарился на него.
Стив понимал Рамлоу: против Баки ни у кого никогда не было ни единого шанса. От него не было защиты, спасения, он был неотвратим в любви так же, как на войне. Баки можно было только сдаться.
Стив не заметил, как оказался сидящим рядом с Баки в глубоком снегу около той самой елки.
Баки гладил ее по нижним ветвям, будто уговаривая, и хмурился все больше. А потом солнечно улыбнулся и принялся откидывать снег от корней. Не задавая лишних вопросов, Стив стал ему помогать.
— Чего роетесь, как собаки на помойке? — окликнул их Рамлоу, появляясь будто из воздуха. На плечо у него были закинуты кирка и лопата. — Пацифисты хуевы. Срубить бы проще было.
— Разрушать всегда проще, — отозвался Баки, ничуть, похоже, не удивленный. — Ну не хочет елка умирать насовсем ради нашей прихоти нарядить ее свежий труп мишурой и гирляндами.
— Ну и сравнения, — хмыкнул Рамлоу, отгибая нижние ветви и осматривая очищенную от снега землю. — Молодая, может, и приживется. Роджерс, готов помахать кайлом?
Стив молча забрал у него кирку и осторожно, чтобы не повредить корни, начал долбить промерзшую землю. Что ж, Баки никогда не искал простых путей. Ни на войне, ни до нее. Дружба с тем, кто между болезнями был ужасно занудным, он же в постели вместо красивой дамочки, его же спина впереди на фронте в самом пекле.
Стиву не сложно откопать для Баки любую елку в горах Шотландии. Он бы и сами горы сравнял для него, если бы Баки это было хоть сколько-нибудь нужно.
Когда они таки выворотили чертову елку вместе с корнями и огромным пластом земли, Рамлоу жестом фокусника достал из кармана большой моток бечевки.
— Считай эту глупость моим тебе подарком, Соул, — произнес он и ответил на благодарный поцелуй. Потом они втроем под мат Рамлоу связали несчастную елку и Баки легко закинул её на плечо. С корней сыпалась мерзлая земля, оседая на кожаной одежде черными комками, но, казалось, тут это никого не волновало. Стив, как мог, поддерживал длинные корни, которые волочились по земле, а Рамлоу, подхватив инструмент и заровняв яму, замкнул их небольшое шествие.
Стоило показаться крыше дома, как Рамлоу бесцеремонно всучил Стиву кирку с лопатой и пошел куда-то в сторону деревни, бесшумно ступая по вытоптанному снегу босыми ногами.
— Куда он? — спросил Стив у Баки, который как раз пристраивал елку у стены дома.
— За кадкой. У нас тут есть волк… знаешь, легче его назвать бочаром, хотя это не совсем так. Маг он слабенький, понятное дело, в школе не учился, как большинство оборотней, но бочки, кадушки, посуду деревянную делает так, что она века служит. Не течет, не рассыхается. Чувствует он дерево, будто слышит его. Это он нам дом утеплял и укреплял. Уверен, что Брок пошел к нему за кадкой для елки. Боулз старый, охотится с трудом. Мы ему иногда подкидываем мяса. А он нам по мелочи — самоочищающуюся посуду, ложки, разделочные доски. Тут принято помогать друг другу, хотя Блэкки не особо ладит с местными, особенно с молодыми.
Стив не стал говорить Баки, что Рамлоу вообще редко с кем ладил, слишком наглым и агрессивным был. Потому что наверняка Баки знал это и так. За полтора года друг о друге чего только не узнаешь. И знал гораздо лучше, чем сам Стив.
Отряхнув с одежды снег и землю, они вошли в дом. С кухни приятно пахло жареным мясом, и Баки, тут же оживившись, отправил Стива мыть руки. Ванная была странной. Наверное, тут, в глуши, многое работало на магии, например, тот же подогрев воды, ее фильтрация, да и сток. Думать об обустройстве было лень. Он подставил руки под старинный выгнутый кран, и оттуда потекла теплая вода. Мыло пахло травами, и Стив, уловив знакомый запах кожи Баки, поднес ладони к лицу, жадно его вдыхая.
Думать о том, что через день-два придется уходить, не хотелось. Сейчас ему позволяли быть здесь, и он готов был принять эту подачку, как подарок к Рождеству, потому что мысль о том, что он уйдет от Баки, опять останется один в огромном чужом мире, была невыносима.
Воспоминания накатили волной, накрывая с головой, не давая вздохнуть. Сдвинутые койки, открытое окно и врывающиеся через него запахи поздней весны. Где-то орут коты, пахнет выпечкой из кондитерской на углу, до рассвета еще несколько часов, а он гладит и гладит Баки по лицу, не в силах поверить, что тот его. Что он только что был с ним, любил его, отдавался так, что не мог вздохнуть от счастья. Баки хмыкает, не открывая глаз, сонно ловит припухшими губами кончики его пальцев и выдыхает:
— Спи, мелкий. Я так тебя… — и засыпает на полуслове.
Конечно, он не спал. Смотрел при свете заглянувшей в окно луны на его совершенное лицо, растрепанные волосы, и так боялся его потерять, что сердце болело в груди. Помнил, как рвался через линию фронта, готов был идти пешком, развалить все к чертям, попасть под трибунал, умереть, лишь бы вырвать Баки, спасти, закрыть собой. Теперь, когда он мог защитить его.
Помнил их пьяные жадные ночи на фронте, когда они не могли оторваться друг от друга до самого утра, будто прорастая, сплетаясь намертво. И как он умер тогда, в итальянских Альпах, разорвался, как старая тряпка под уверенной рукой хозяйки.
И вот теперь он здесь, пройдя длинный путь в полтора года и еще в семьдесят лет, и он не имеет на Баки никаких прав. Потому что потерял когда-то их, поверив, не став искать.
Вытерев руки чистым полотенцем, он пошел на кухню, чувствуя себя неловко, будто в гостях у дальних родственников, которых видел в детстве и успел подзабыть.
Баки и Рамлоу целовались, тесно прижавшись друг к другу, терлись щеками, подставляли друг другу горло. Стив, сколько ни прислушивался к себе, так и не смог почувствовать ревность. Сожаление — да. Даже немного зависть, но не ревность. Баки было хорошо, это было видно, и он не хотел мешать. Уйдя в гостиную, он подкинул дров в камин и, видя, что поленница почти опустела, вышел во двор, утер запылавшее лицо чистым снегом и принялся искать сарай или дровяной склад. Он уже набрал приличную стопку наколотых дров, когда почувствовал лопатками пристальный взгляд.
— Рамлоу? — не оборачиваясь, спросил он.
— Ты помнишь, что обещал мне? — вместо ответа спросил тот, и голос его снова был хриплым, совсем не таким, как он говорил с Баки.
— Да. Делать все, что Соул скажет.
— Именно. Пока ты справляешься. Просто не забывай об этом.
Он ушел, тоже прихватив дрова, и Стив, заставив себя собраться, последовал за ним.
Баки подвинул к камину тот самый низкий стол и расставлял на нем миски с мясом, нарезанные овощи, вино в высоком кувшине, какие-то соусы. Увидев Стива, он улыбнулся, вытер руки о кусок чистой ткани и потянулся к нему, будто желая убедиться, что он настоящий.
— Елку чуть позже пересадит Ллулз, он знает в этом толк. Если заглянет Северус, можно будет попросить у него зелье для быстрой регенерации корней и заклинание для расширения пространства в кадке.
— Я попрошу, — пообещал Стив. — У него или у Гарри.
— У Поттера? — Баки выпустил его из объятий и удивленно вздернул брови. — Они все-таки вместе?
— Не уверен, но, думаю, все к тому идет, — улыбнулся Стив.
— Давайте поедим, сплетники, — насмешливо позвал Рамлоу, и они уселись на теплый пол. На улице стемнело, и в доме будто сами собой зажглись свечи. Их свет мягкими мазками ложился на волосы Баки, на шкуры, застилавшие пол пестрым ковром, отражался в глазах Рамлоу, который по-звериному чутко прислушивался к чему-то вне дома и периодически касался руки Баки, будто без слов говоря, что все в порядке.
Вино было терпким, отлично оттеняло жестковатое жареное мясо, и Стив пил его, как воду, и смотрел на них. На то, как они постоянно касаются друг друга: волос, колен, рук. Как без слов говорят друг с другом.
Они с Баки никогда не могли так. Стив все время будто сомневался в себе, в них, в своем праве называть Баки своим. Ревновал страшно, до удушья, до темноты перед глазами к каждой симпатичной дамочке, которой улыбался его Баки. К каждой возможности для него завести «правильную» семью и быть, как все.
Теперь он чувствовал только оторванность от него, одиночество и свою чужеродность тут, в этом домике в горах, выстроенном собственными руками этих двоих. И Стив сидел теперь с ними, отпивая терпкое вино, и даже не хотел забрать Баки себе, отбить его, отобрать, потому что совершенно ясно понимал, что ему нечего предложить своему бывшему любовнику, кроме себя, вечных проблем и тянущейся за ним по пятам войны.
Баки и Рамлоу убрали стол, собрали посуду, отмахнулись от предложений помощи, и устроились на пушистой шкуре у камина, глядя на весело полыхающий огонь. Когда Баки потянулся к Рамлоу всем телом, как когда-то тянулся к нему, Стив ушел в небольшую комнатку, отведенную ему как гостю. За темным окном снова тихо падал снег, и Стив изо всех сил старался не прислушиваться к звукам из гостиной: в деревянном доме, пронизанном магией, звукоизоляция была практически на нуле. Тут не от кого было что-то скрывать.
Когда раздался первый стон, Стив рванул раму окна, жадно дыша морозным воздухом, собрал в горсти холодный сухой снег и растер им лицо, гадая, будет ли слишком глупым выбраться из дома через окно и уйти, куда глаза глядят, прямо так: босиком, в штанах и футболке, когда из гостиной Баки позвал:
— Стив!
Позвал, сорвавшись на стон, задыхаясь, как от быстрого бега или любви, отчаянно, голодно и страстно. Дернул этим окриком к себе, за прочный канат, идущий от сердца к сердцу, позвал, принимая другого мужчину, отдаваясь ему.
— Роджерс, иди сюда, мать твою. Окно только закрой, — негромко позвал Рамлоу, зная, что он услышит.
Стряхнув с ладоней снег, Стив закрыл окно и наскоро вытер мокрое лицо, пригладил волосы, не зная, что ему делать, куда деться от мыслей о Баки, о его губах, руках, обо всех тех ночах, что они провели вместе.
Баки звал его. Баки его звал, и Стив просто не мог не прийти.
Когда он заглянул в гостиную, как вор, сгорая от странного стеснения и желания, какой-то извращенной радости, и увидел их обоих: обнаженных в мягком свете камина, возбужденно ласкающих друг друга, то захотел провалиться сквозь землю.
Или присоединиться.
— Иди сюда, — позвал Баки.
Стив, как загипнотизированный, сделал шаг, не видя ничего вокруг, только Баки, его тело, почти золотое в свете камина, его глаза и протянутые к нему руки. Он опустился сверху, прижимая Баки, накрывая его собой, не помнил, кто и как снял с него футболку, потому что перестал быть отдельно, сам по себе, его будто склеивали, сшивали из кусков, делая целым.
Он чувствовал, как остро мешают штаны, как тесно ему в них, будто на привязи, но не мог, физически не мог оторваться от Баки. Сильные руки сдернули с него мешающие тряпки, будто выпускали на волю, к Баки, освобождали от последних условностей, и он притерся к Баки всем телом, жадно целуя его, ощупывая руками, касаясь горячей плотной кожи, тяжелых шелковистых волос.
Баки выгнулся под ним, оплетая ногами, направляя в себя, принимая так легко и жадно, будто они не расставались вовсе. Будто только вчера Баки так же выгибался под ним, заглушая стон поцелуем.
Он был горячим внутри, нежным, готовым, и Стив пропал уже после первого толчка, сладкого выдоха в шею, будто заново обрел себя, смысл, получил обратно свою жизнь.
— Я тебя люблю, — прошептал Стив Баки на ухо, как тогда, когда их могли услышать, осудить и распять, и Баки ответил так же: сжал в себе до боли, надавил пятками на поясницу, и отпустил, безмолвно прося подняться на руках, чтобы можно было смотреть друг на друга.
Баки потянулся куда-то вбок, притянул к себе Рамлоу… Брока, о котором Стив напрочь забыл. Жадно выдыхал ему в губы, смотрел в глаза, выгибаясь на каждом толчке, а потом толкнул его голову вниз, к члену, и Стив увидел темноволосый затылок так близко от своего паха, что на мгновение ему показалось, что это Брок делает ему минет, позволяя таранить упругую глотку.
Баки стонал, запустив пальцы в темные короткие волосы, далеко запрокидывая голову, и у Стива перед глазами двоилось от возбуждения.
Он никогда не был ни с кем, кроме Баки, даже не думал о таком, но это оказалось неожиданно возбуждающим: наблюдать, как Брок ласкает Баки, как делает ему хорошо.
Наверное, он слишком давно хотел этого, слишком истосковался по Баки и его телу, по простому человеческому теплу, прикосновениям, поцелуям, поэтому надолго его не хватило. Он кончил с громким криком, сжав бедра Баки до синяков, и его тут же отстранили, бросив на шкуру рядом. И он целовал, целовал раскрытый в крике рот, скорее, чувствуя, чем видя, как Брок переворачивает Баки на живот, как по-животному жадно вылизывает его, прежде чем покрыть, взять жестко и быстро, кусая за загривок, позволяя Стиву целовать, нежно гладить Баки между ног, лаская член, пить его хриплые стоны, снова возбуждаясь.
Это было форменным сумасшествием. Казалось, у них вообще отсутствовал рефракторный период, потому что, едва кончив, Баки выбрался из-под Брока, жадно поцеловал, потянувшись к влажному от семени члену, погладил, выкручивая металлическими пальцами сосок, снова добиваясь каменной твердости, и подмял под себя, расталкивая крепкие ноги, засаживая быстро и глубоко, постоянно добавляя смазку из какого-то глиняного горшка.
И Брок, этот жилистый желчный гад, совершенно бесстыдно подавался навстречу, рыча в голос, и глаза его отливали потусторонней краснотой, напоминая, что он не вполне человек.
Баки дернул Стива на себя, целуя незнакомо, до боли в распухших губах, и смотрел, смотрел в глаза, занимаясь любовью с другим мужчиной. И от поплывшего взгляда знакомых с детства глаз у Стива внутри все плавилось, вибрировали струны, о наличии которых он даже не подозревал, и ему уже было все равно, сколько их в постели и кто они друг другу. Баки целовал их обоих, ласкался, как кот, брал член Стива в рот, нежно массируя за яйцами, и от его стонов вибрировало что-то внизу живота, отчего возбуждение растекалось по венам, как горячий яд, заставляя терять голову и стыд.
Если поначалу он старался не касаться Брока, то, встретившись с ним губами около шеи Баки, зажатого между ними, разомлевшего, горячего, тяжелого, он с каким-то новым трепетом ответил на поцелуй, продолжая обнимать Баки, чувствуя его всем собой, а рукой, которой обнимал его, еще и твердый живот Брока. Приятно мохнатый, в отличие от жесткой щетины, от которой горели щеки и подбородок.
Баки уснул, свернувшись между ними, и Брок принес откуда-то теплое меховое одеяло с хлопковой подстежкой, укрыл его и Стива, потянулся, зевая, и впервые за последние несколько часов заговорил:
— Я в лес. Полнолуние близко. Проводишь?
Стив молча поднялся, подоткнул вокруг Баки одеяло и натянул на голое тело штаны.
Голый Брок ждал его на крыльце, курил, подняв лицо к огромной луне.
— Тебе не холодно? — невольно вырвалось у Стива, потому что насколько он был выносливым, а от вида смуглого тела на фоне глубокого снега и у него побежали мурашки.