— Скользкий парень, — заключил новый, познакомившись со своим подчиненным, — слишком жадный, слишком упрямый и слишком хитрый. Боюсь, не сработаемся.
Хотя оценка эта была дана в очень узком кругу, Ворбьев о ней узнал и понял: карьера в органах госбезопасности для него закончилась.
И тогда он пошел к Эстету.
Одному Богу ведомо, как Ворбьев смог его найти, вызнать, кто скрывается за этим прозвищем, которое в городе было известно многим, тогда как в лицо Эстета знали единицы. В их числе оказался и Ворбьев.
В их числе был и Фогель.
Оба знали об этой приобщенности, но никогда ее не обсуждали, осторожничая и не очень доверяя друг другу.
— В некрасивую историю влипли твои ребята, — как бы между прочим сказал Ворбьев, неторопливо выпуская дым. — Зря ты помогаешь насильникам…
— Это я-то кому-то помогаю? — отшутился Фогель, но понял: Ворбьев знает о недавней истории. Его оболтусы изнасиловали девчонку, оказавшуюся дочкой старого приятеля Эстета. И Фогель сразу превратился из радушного хозяина, к которому на огонек заглянул старый приятель, в человека холодного, колючего. Спросил напрямик: — Эстет знает?
— Нет пока… Кстати, и о твоей встрече с людьми Вагита он тоже пока не знает.
Вот, значит, зачем пришел Ворбьев!
— Не было никакой встречи! — запротестовал Фогель.
— Было — не было… Чего волнуешься? Перепутал, с кем не бывает? И квартирку на Пушкинской собираешься загнать не дружку Вагита…
— Хм… Вынюхал, да? Ну, допустим, имел дело с одним кавказцем, только откуда мне знать, чей он дружок. Кроме того, как помнишь, я действовал в наших общих интересах. Так что разговору твоему цена копейка.
— Согласен! — с готовностью ответил Ворбьев. — Нам и без этого есть о чем поговорить. Например, о том, что болтают злые языки… Слону, говорят, дорогу перешел — водочку гонишь… — уже с открытой насмешкой в голосе произнес Ворбьев, с явным удовольствием смакуя знаменитую фогелевскую вишневку.
— Докажи!
— Зачем? Моя информация в доказательствах не нуждается. Это все знают. Видишь, сколько пулек в моем барабане! Выбирай любую… — Развеселившись собственной шутке, Ворбьев радостно засмеялся. Знать всё и всегда — его козырной туз. С ним он не раз выигрывал и у Фогеля, и у Слона, и у Вагита. Это ценит даже Эстет.
— Ты, Сашок, смотрю, все, что накопал, решил оптом продать…
— А чего мелочиться?
Фогель посмотрел на Ворбьева с брезгливостью и какой-то затаенной грустью: дескать, вот дурак — рассиропился, блинками кормил, в сваты набивался… А все почему? Прикупил его Ворбьев, поймал на крючок своим предупреждением, что Эстет готовится к войне и о нем мысль держит.
Фогель поднялся с кресла, несколько раз обошел веранду, дотянулся рукой до виноградного листа, поправил его зачем-то, пригляделся к перилам и, заметив облупившуюся краску, сколупнул ногтем — красить пора. «Везде нужны деньги!» — подумал зло бережливый, даже немного жадноватый Фогель.
Ворбьев наблюдал за ним молча, терпеливо, лишь время от времени усмехаясь. В тот момент, когда губы его раздвигались в улыбке, вдруг оживали и начинали шевелиться его необыкновенные уши, одно из которых было похоже на подсохший капустный лист, изъеденный гусеницей.
Наконец Фогель перестал вышагивать по веранде, резко остановился и, повернувшись к Ворбьеву, спросил:
— Сколько?
* * *
Вернувшись поздним вечером из казино, Зоя Иннокентьевна обнаружила в почтовом ящике коротенькую записку от Поспелова: «Кажется, знаю, кто такой Эдуард Андреевич. Завтра заеду и расскажу».
Она испытала легкую досаду — ну, и написал бы, если знаешь. Зоя Иннокентьевна была нетерпелива, и ей с трудом удалось удержаться, чтобы тотчас же не позвонить Поспелову. Но был третий час ночи, и звонить она не стала. Зато утром, еще и семи не было, уже набирала поспеловский номер.
Как ни странно, несмотря на раннее утро, телефон оказался занят.
Прошло не меньше получаса, но короткие гудки, раздражающие и неприветливые, не прекратились. Бросив нелепое занятие, Зоя Иннокентьевна прошла на кухню, достала рыбу для кота, просительно трущегося о ноги, хотела было поставить ее варить, но передумала, положила в блюдечко на полу сырую рыбью тушку и снова вернулась к телефону.
Поспеловский номер был занят.
Значит, придется ехать самой.
Зоя Иннокентьевна переоделась, на скорую руку подкрасила ресницы, на ощупь мазнула по губам помадой и вышла из квартиры. Ей повезло — Сливка, как называла она свой старенький «Запорожец» синего, как перезрелая слива, цвета, будто почувствовав, что не время проявлять свой капризный норов, завелась легко. Машин на улицах было немного, и до дома Поспелова она добралась относительно быстро. И все же чуть не опоздала. Еще несколько минут, и не застала бы его. Поспелов уже садился в машину, когда во двор въехал «Запорожец» Зои Иннокентьевны. Он узнал Сливку, приветственно помахал рукой и заторопился навстречу.
— Доброе утро!
— Какое оно доброе? — заворчала в ответ Зоя Иннокентьевна. — Никак не могла дозвониться, у вас телефон все время занят.
— Это из-за поломки на линии, — пояснил Поспелов и предложил: — Поднимемся к нам?
Зоя Иннокентьевна без энтузиазма подумала о пятом этаже. Лифта в доме не было.
— Поговорим лучше здесь. Рассказывайте поскорее, что вам удалось узнать.
— Фамилия Эдуарда Андреевича — Фогель, — сказал Поспелов, когда они направились к скамейке у подъезда.
— Достаточно распространенная, — с сомнением заметила Зоя Иннокентьевна.
— Это только кажется. В городе Фогелей оказалось не так уж и много. А Эдуард Андреевич среди них и вовсе один. Мне удалось кое-что о нем разузнать. Раньше работал в торге, а сейчас держит сеть ларьков на Привокзальной площади. Ни номера телефона, ни адреса пока не знаю, но, думаю, сегодня, максимум завтра, смогу сообщить его координаты.
— А почему вы решили, что это тот человек, который нам нужен? Он — квартирный аферист?
— Не похоже, чтобы он был замешан в чем-то таком. Но зато подходит по описаниям вашего племянника. К тому же, по слухам, связан с криминальным миром, хотя вроде бы ведет жизнь обычного предпринимателя. Но, главное, его не раз видели вместе с человеком, у которого есть яркая характерная примета… Догадались, с кем?
— Лопоухий?!
— Он самый!
— А я его вчера в казино искала…
— Вот это напрасно! Мы же договорились, что вы не будете заниматься самодеятельностью. Сходили бы все-таки в милицию.
— Ходила. Только какой от этого толк? Начальник милиции сейчас в командировке.
— А зачем вам начальник? Заявление примет и дежурный.
— Принял. Записал все подробно, нигде не ошибся. Только мне показалось, сунут мое заявление в дальний ящик — на том все следствие и закончится, — сказала Зоя Иннокентьевна. — А вам спасибо, очень помогли. Я обязательно найду этого Фогеля, хотя скорее всего мне нужен не столько он, сколько этот… лопоухий.
— Почему вы так думаете?
— Не знаю… Интуиция подсказывает, наверное. Он главный, он, лопоухий! Да и вы косвенно подтвердили это, рассказав, что Фогель в квартирных аферах не замечен.
— Возможно, вы и правы, — согласился Поспелов. — Ну, ладно, мне пора. Вечером перезвоню. И вы тоже не пропадайте. Идет?
— Идет, — улыбнулась Зоя Иннокентьевна.
Они разошлись по своим машинам и со двора
выехали вместе. Поспелов, помахав рукой в открытое окошко, поехал в центр, а Зоя Иннокентьевна свернула в сторону своего дома, обдумывая все, что рассказал ей Поспелов. Ситуация немного прояснилась, и теперь, пока не вернется начальник милиции, который, как ей сказали, будет дня через два-три, нужно разыскать этого Фогеля, через него выйти на лопоухого, и, когда делом по-настоящему займется милиция, она сдаст обоих негодяев, что называется, тепленькими.
В том, что она должна действовать именно так, Зоя Иннокентьевна не сомневалась. Она решительно развернулась и поехала на Привокзальную площадь, где, как сказал Поспелов, находились ларьки Фогеля.
Вокзальный ансамбль, построенный еще в тридцатых годах, был настоящей удачей архитекторов. Все в нем было продумано до мелочей и воплощено с тем вкусом, который у сегодняшних градостроителей, увы, встречается редко.
Большое здание вокзала тянулось вдоль всей площади, но не казалось ни тяжелым, ни громоздким. Возможно, такое ощущение создавалось оттого, что оба крыла, идущие от центрального фасада, были невысокими, как и здания, построенные перпендикулярно к вокзалу и обрамляющие площадь с двух сторон. В одном из них находился ресторан «Встреча», а в другом — центральные железнодорожные кассы. Перед ними были разбиты два небольших сквера из аккуратно подстриженных акаций, с фонтанами, окруженными скамейками для отдыха.
Фасад вокзала, ориентированный на юго-запад, сейчас, в середине дня, был хорошо освещен солнцем. Небольшая колоннада у центрального входа будто вбирала в себя потоки света, гасила яркие солнечные блики, и оттого огромные витражные окна вокзала, отражавшие солнце, не слепили, как зеркала, а лишь мягко посверкивали.
Площадь была закольцована лишь с трех сторон. С четвертой, от фасада вокзала, уходила далеко вперед, завершаясь большим старинным домом, спокойным и не вычурным, а уже от него разбегалась в разные стороны улицами-близнецами.
Одно лишь портило вид Привокзальной площади — облепившие фонтаны ларьки. В них было что-то чуждое, словно вторглись они из другого мира.
Зоя Иннокентьевна помнила первые ларьки, появившиеся у вокзала, — убогие, разнокалиберные. Одни приспособленные из бывших газетных киосков, другие деревянные, похожие на сортиры, какие обычно хозяева ставят где-нибудь в конце огорода, стыдливо пряча за деревьями, чтоб не мозолили глаза.
Сейчас, правда, все ларьки были сделаны из одинакового серебристого металла, с одинаковыми витринами, в которых выставлен тоже одинаковый товар: сигареты, пластмассовые бутылки с пепси, фантой, баночками и коробочками с чем-то съестным, (а может, и не очень). Но это лишь немного, лишь чуть-чуть скрашивало, извиняло их вторжение в уютные некогда скверы Привокзальной площади.
Зоя Иннокентьевна подошла к крайнему ларьку и, увидев в окошке немолодую женщину, обрадовалась — значит, легко удастся завязать разговор.
— Я бы хотела увидеть вашего хозяина, Фогеля… — негромко сказала она, наклонившись к окошку.
— Тебе-то он зачем? — недружелюбно ответила женщина.
— Поговорить нужно.
— Ну а я тут при чем?
— Вы ни при чем, но скажите, где я могла бы его найти?
— Сказала же, я тут ни при чем! — рассердилась женщина. — И не мешай работать, если ничего не собираешься покупать.
— Какая хамка! — возмутилась Зоя Иннокентьевна.
— А ты корова! — продавщица оставила последнее слово за собой.
Зоя Иннокентьевна ошарашенно посмотрела на нее и отошла — спорить было бессмысленно. Направилась было к соседнему ларьку, но передумала — ожегшись, решила поменять тактику, присела на скамеечке у фонтана и стала наблюдать.
Между ларьками сновали покупатели, в основном пассажиры с вокзала, покупающие в дорогу газированные напитки, печенье, сигареты, водку. Воровато озираясь по сторонам, крутились бомжи, высматривая, не удастся ли стащить чего-нибудь из съестного. Стайкой вились цыганки, безвкусно одетые в блестящие кофты и пышные юбки. Время от времени они увязывались за кем-то из прохожих, пытаясь задурить, заговорить, выманить деньги. Несколько цыганок обступили верзилу в спортивном костюме и шлепанцах на босу ногу — наверное, выскочил из проходящего поезда. Что уж они ему говорили, чем охмуряли, Зое Иннокентьевне не было слышно, видела лишь, как верзила достал из кармана комок мятых купюр, по цвету — пятидесятирублевок, и покорно отдал одной из цыганок. «Тьфу ты!» — рассердилась Зоя Иннокентьевна. Случайная сценка напомнила ей о том, что произошло с племянником, вот и его так же запутали, обвели вокруг пальца.
Засмотревшись на цыганок, она не сразу заметила, как к скверу подъехал небольшой грузовичок. Из него вылезли двое — водитель, лет тридцати, и молодой парень, не старше Игоря, как автоматически отметила про себя Зоя Иннокентьевна. Достав из машины пару картонных коробок, они направились к ларькам. Судя по тому, как натянулись на спинах рубахи, в коробках было что-то тяжелое. «Портвейн молдавский» — прочитала Зоя Иннокентьевна на картонном боку.
— Принимай товар! — крикнул тот, что помоложе, продавщице и поставил коробку у открытой двери ларька.
К ларьку подошел еще один парень, что-то сказал молодому, и тот достал из коробки бутылку… водки. «Любопытно, — подумала Зоя Иннокентьевна, — а написано, что портвейн…»
Ей стало любопытно.
— Товарищ! — окликнула она водителя грузовичка, как раз проходившего мимо, собираясь прояснить заинтересовавший ее вопрос.
— Во дает тетка! Нашла товарища! Между прочим, у нас теперь товарищей нет, все господа.
Зое Иннокентьевне было неприятно, что ее назвали теткой. Но парень, видимо, не знал, что женщины не всегда так молоды, какими себе кажутся.
В каждом из ларьков было получено с грузовичка по два-три ящика мыла, стирального порошка, вина, она заметила даже магнитофоны и небольшие телевизоры. Зою Иннокентьевну это удивило — если ничего, кроме съестного, в ларьках не продавали, тогда при чем здесь электроника?
Когда грузовичок уехал с площади, Зоя Иннокентьевна подошла к одному ларьку, потом к другому, спрашивала то мыло, то стиральный порошок. Подобного товара не было. Тогда что же находилось в ящиках? Водка? Она видела, доставали водку. Может быть… В одном из ларьков попросила продать ей бутылку водки.
Продавщица нашарила в коробке из-под стирального порошка требуемую бутылку и рассеянно, не глядя на покупательницу, подала в окошко. Зоя Иннокентьевна достала кошелек, порылась в нем и сокрушенно покачала головой:
— Трех рублей не хватает… — извиняющимся тоном произнесла она.
— Ну, и нечего было морочить голову! — возмутилась продавщица и сунула бутылку обратно, в ту же коробку. Худенькая, бледная девушка кого-то ей напоминала.
— Галочка Шиголакова! Неужели это вы?
— Ой, Зоя Иннокентьевна! — Девушка наконец внимательно посмотрела на несостоявшуюся покупательницу и даже прикрыла лицо ладошками от неловкости. — Извините, я вам нагрубила… Столько народу за день перед глазами мелькает, и каждый норовит обмануть или что-нибудь стащить.
— Не бойся, милая, я у тебя ничего не стащу, — Зоя Иннокентьевна искренне обрадовалась. Вот и еще одну бывшую ученицу послали высшие силы ей в помощь. Сначала встретился Поспелов, теперь — Галочка Шиголакова. Впрочем, если разобраться, у нее полгорода бывших учеников и учениц. — А ты, значит, здесь работаешь?
— Как видите…
— Ты так хорошо шла по английскому, я думала, в институт будешь поступать.
— Поступала. Но на бесплатную форму обучения провалилась, а на коммерческой основе даже пытаться не стала, маме все равно платить нечем.
— Жаль. Ты хорошая девочка и достойна в жизни большего, чем этот ларек, — огорчилась такому повороту Галочкиной жизни Зоя Иннокентьевна. — С одноклассниками видишься? Как дела у них?
— По-разному. Некоторые так и не смогли никуда устроиться, живут на пособие по безработице. Мне еще повезло — у меня есть работа.
— А заработки хоть ничего?
— Здесь, на Привокзальной, получается неплохо. Раньше я в другом ларьке работала, на проспекте Гагарина, там выходило меньше. Нам ведь платят сдельно, от реализации, вот и стремятся все попасть к вокзалу — покупателей проходит за день больше.
— Да, здесь место бойкое, — согласилась Зоя Иннокентьевна.
— Но я, наверное, опять попрошусь на старое место.
— Почему?
— Тамарки боюсь, сменщицы.
— Она что же, обижает тебя?
— Да нет, ничего такого пока не было, но до меня здесь одна девчонка работала, такие страсти рассказывала — Тамарка ее постоянно кидала.
— Как это — кидала?
— Есть много всяких способов. Можно, например, не досчитаться товара. Он у нас мелкий, ассортимент большой, не будешь же каждую жвачку проверять. Бывает, сменщица выручку передает наспех, без подписи, отдаст и убежит. Потом посчитаешь, оказывается, не хватает ста рублей, а то и больше. Или купюры фальшивые. А для нас сто рублей — это большие деньги. Конечно, она не виновата, что ей фальшивку подсунули, но и я не виновата, почему же должна страдать за кого-то? Выплатить недостачу хозяин заставит меня, раз вовремя не заметила.