Он заметно нервничал, и было, отчего: у самых его ног, привольно раскинувшись, прямо как спящий младенец, лежал, не подавая признаков жизни, человек в черном комбинезоне и трикотажной маске. Автомат его куда-то исчез, а пистолет, судя по пустой открытой кобуре, находился в руке у спасителя.
Что, с учетом известной всему городу личности последнего, было, по меньшей мере, странно.
— Куда пойдемте? — опять не удержавшись, задала откровенно лишний вопрос Марина.
— На волю, в пампасы, — ответил заезженной цитатой спаситель и нервно пошевелил выглядывающими из открытых носков матерчатых сандалий голыми грязноватыми пальцами. — Тут недалеко, — добавил он, поддернув свободной от пистолета тощей волосатой рукой чересчур просторные для него шорты.
Что ж, подумала Марина, — не на расстрел, и на том спасибо. Она и не заметила, как к ней вернулись свободолюбие, гордость, смелость и все остальное, в том числе и склонность иронизировать над лицами противоположного пола, не обладающими в ее глазах сексуальной привлекательностью. Присев на корточки над свернувшейся на полу калачиком матерью, Марина осторожно потрепала ее за плечо.
— Мама! Мама, просыпайся, пожалуйста! Слышишь, вставай, все уже кончилось!
И тут же поняла, что поторопилась, потому что где-то совсем близко вдруг начали густо, как на войне, палить из автоматов.
* * *
Выйдя из тупичка, в конце которого располагалась приемная директора, в главный коридор, Виктор Волчанин испытал неприятное ощущение частичной потери ориентации: что-то было не так, причем весьма основательно, а вот что именно, он, хоть убей, понять не мог. Коридор был все тот же — пустой, с ободранными стенами и припорошенным известковой пылью, испещренным следами солдатских башмаков полом. Второе с дальнего от Виктора Викторовича края окно было открыто, и частично скрытый его створкой боец в черном комбинезоне и маске, сгорбившись, что-то такое ковырял там кончиком спецназовского ножа — инициалы свои вырезал, что ли?
Растерянность была мимолетной и прошла едва ли не раньше, чем Волчанин осознал, что растерян. В следующее мгновение все встало на свои места. Никакой мистикой тут и не пахло; налицо было просто очередное осложнение, и, помня о найденном в кабинете Горчакова мобильном телефоне, Виктор Викторович догадывался, кому он этим осложнением обязан. «Наизнанку выверну», — подумал он о подполковнике Сарайкине и коротко скомандовал сопровождавшим их с пленником бойцам:
— Взять!
Лазутчик — а это, вне всякого сомнения, был лазутчик, поскольку ни в ком из своих ребят директор ЧОП «Надежда» не сомневался, — не стал дожидаться, когда его возьмут. Вскинув пистолет, он дважды нажал на спуск, и боец, бежавший впереди, запнулся о невидимое препятствие, рухнул и покатился по полу, пачкая его своей кровью.
Ответная очередь расколола стекло открытой рамы, которое со звоном и дребезгом обрушилось на пол. От рамы полетели щепки, оконный проем вспенился известковой пылью, во все стороны брызнули куски штукатурки и кирпичные осколки. Лазутчик пригнулся, еще разок пальнул на прощанье и черной тенью стремительно скользнул за угол. Уцелевший боец Волчанина качнулся, получив пулю в прикрытую легким, как пластик, и прочным, как сталь, кевларом грудь, постоял мгновение в позе человека, у которого начинается сердечный приступ, а потом, переждав боль, бросился следом. Добежав до угла, он припал на колено и, выставив перед собой автомат, осторожно выглянул из укрытия. За углом опять хлопнул пистолетный выстрел, пуля лязгнула о радиатор парового отопления под разбитым окном, боец отпрянул, упал на бок и из этого положения дал длинную очередь вдоль коридора, в котором скрылся лазутчик. Ответного выстрела не последовало, и боец, ловко поднявшись на ноги, скрылся за углом, чтобы продолжить преследование.
История повторялась: прошлым утром затеянная покойным Бурундуком самоубийственная перестрелка началась именно здесь, в этом коридоре и даже на этом же самом месте. Волчанин уже тогда догадывался, почему это произошло; теперь он знал это наверняка, и при мысли о том, что ряженый в одного из его бойцов лазутчик мог унести с собой папку, Виктор Викторович скрипнул зубами: лыко-мочало, начинай сначала! Да сколько можно, в конце-то концов! Откуда они все время берутся, эти отморозки, так и норовящие превратить простую, изящную операцию в какой-то глупый водевиль, где все, как угорелые, бегают взад-вперед по лестницам и палят в белый свет, как в копеечку?
— Ушел мой товарищ и песню унес, — сказал у него за спиной Горчаков, о котором Виктор Викторович, грешным делом, временно позабыл. — С тех пор не слыхали родные края… Да, дисциплинка у вас хромает!
Не удостоив его ответом, Волчанин включил рацию и металлическим голосом отрывисто пролаял в микрофон:
— Внимание! Проникновение в административный корпус. Повторяю: проникновение постороннего в административный корпус! Объект вооружен. Приказываю уничтожить. И повнимательнее там, — добавил он уже другим, нормальным голосом, — он одет в нашу униформу.
Где-то неподалеку, то ли на лестнице, то ли уже на первом этаже, опять начали стрелять. Снова с дребезгом посыпалось битое стекло, стрельба ненадолго стихла, а потом возобновилась уже во дворе.
— Пойдемте, Горчаков, — сказал Волчанин, оборачиваясь к пленнику, — посмотрим, осталось ли что-нибудь в этих копях царя Соломона…
И в это мгновение Михаил Васильевич выхватил из кармана пистолет.
Он слишком долго колебался, не решаясь сделать шаг, от которого будет зависеть все, и который потом уже не вернешь обратно. Да и шаг, к тому же, был еще тот: взять и вот так, за здорово живешь, застрелить живого человека, который даже не догадывается, что у тебя на уме. Да не просто застрелить, а подло, в спину; кто думает, что это легко, пусть сам попробует.
Но момент был просто идеальный; другого такого же ждать не приходилось, и Михаила Васильевича специально об этом предупредили: как только случится удобный момент, стреляй не раздумывая, второго шанса, скорее всего, не будет. И когда рейдер начал оборачиваться, Горчаков понял, что момент упущен — ну, может быть, еще не совсем, но почти упущен. И, поняв это, рывком потянул из правого кармана брюк тупоносый мелкокалиберный пистолет.
И проклятая угловатая штуковина, будто назло ему, зацепилась за подкладочную ткань. Это было как в дурном сне, когда бежишь и никак не можешь убежать от неотвратимо надвигающегося кошмара, а оружие, которым ты собрался разить нечисть, прямо у тебя в руках вдруг превращается в какой-то негодный, распадающийся на куски хлам: пистолет становится сломанной пластмассовой игрушкой, а меч-кладенец — гнилой суковатой веткой.
Михаил Васильевич рванул сильнее, ткань негромко треснула, и получившая свободу рука по инерции отлетела за спину. Ладонь сжимала короткую, вот именно как у детской игрушки, рукоятку, указательный палец лежал на спусковом крючке. Горчаков начал поднимать руку, но момент, действительно, был упущен: рейдер соображал быстро, а реагировал еще быстрее, и его пудовый кулак опередил пулю, с убийственной силой ударив Михаила Васильевича в подбородок.
Горчаков рухнул, как подкошенный, маленький тупоносый пистолет, вертясь волчком, отлетел в сторону и замер у плинтуса.
— Дьявол, — тряся ушибленной кистью, озадаченно пробормотал Волчанин. — И тут не без сюрпризов! Что же это за завод такой, где в каждом сортире по стволу припрятано?
Он наклонился, чтобы подобрать пистолет, и в это время стрельба во дворе вспыхнула с новой силой. Палили так густо, словно там, снаружи, началась настоящая война. Шальная пуля, дзынькнув, пробила оконное стекло, на шею Виктору Викторовичу посыпались мелкие колючие осколки. Он выпрямился, с растущим удивлением прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам. Он действительно был удивлен, потому что теперь к оглушительному треску автоматных очередей добавилось неразборчивое металлическое рявканье мегафона.
— Тревога! — захрипела лежащая в нагрудном кармашке рация. — Все к транспортной проходной! Повторяю: противник штурмует транспортную проходную!
— Я Первый, — прижав тангенту, сказал Волчанин в укрепленный у щеки микрофон. — Кто говорит? Какой еще, к дьяволу, противник?
— Я Шестой, — откликнулась рация. — Это менты, шеф.
— Какие менты? — изумился Волчанин.
— Да, по ходу, местные. Совсем ополоумели, черти, на поражение стреляют!
— Приказываю удерживать периметр до особого распоряжения, — снова взяв металлический командный тон, заговорил Волчанин. — Патроны беречь, стрелять прицельно. Если это местные, надолго их не хватит.
Он выглянул в окно. Нешуточный бой у ворот транспортной проходной угас так же быстро, как и разгорелся. Теперь там происходила вялотекущая перестрелка, из чего следовало, что первая атака отбита, противник откатился на исходные позиции и теперь вымещает злость и разочарование, попусту расходуя патроны. За воротами, посверкивая красно-синими молниями работающих проблесковых маячков, косо торчала на простреленных шинах изрешеченная пулями полицейская «Лада» без единого целого стекла. Около нее неподвижно лежал человек в надетом поверх серой униформы зеленом армейском бронежилете и стальной солдатской каске. Еще один мешком серо-зеленого тряпья висел на воротах, через которые пытался перелезть. Скверно спланированный и крайне непрофессионально проведенный штурм захлебнулся, но Волчанин понимал, что долго это не продлится: рано или поздно кто-нибудь сообразит взять в городе первый подвернувшийся под руку грузовик и высадить ворота. Это, конечно, не страшно, но ментов тогда придется перебить, как собак. А впрочем, что их жалеть? Семь бед — один ответ; у них уже есть потери, и, если не убраться отсюда раньше, чем командующий этим бездарным штурмом болван окончательно потеряет голову и вызовет из области ОМОН, дело может кончиться по-настоящему скверно.
Собственно, надолго задерживаться здесь никто и не планировал.
Бросив взгляд на неподвижно лежащего у стены Горчакова, Волчанин быстрым шагом подошел к разбитому окну, около которого возился лазутчик. Правый край массивного нижнего бруса оконного блока был слегка приподнят: лазутчику не хватило пары секунд, чтобы его вынуть.
А может, наоборот — поставить на место?
Слегка похолодев от этой мысли, Виктор Викторович извлек из ножен вороненый клинок с зазубренной спинкой, поддел кончиком лезвия и, крепко ухватив пальцами свободной руки, вынул брус. Под ним, как и говорил Горчаков, обнаружилось мелкое углубление шириной в кирпич. А в углублении, втиснутая туда силой, явно впопыхах и оттого криво переломленная вдоль, лежала припорошенная сухой землицей и мелкой известковой крошкой картонная папка грязно-синего цвета.
Виктор Волчанин пришел сюда именно за ней, но сейчас с трудом верил своим глазам: да неужели?! На стадии планирования операция казалась едва ли не самой простой из всех, какие ему довелось осуществить: пришли на рассвете, взяли, что надо, и тихо ушли еще до того, как город начал просыпаться. А вместо этого застряли тут почти на двое суток, перебили кучу народа, понесли потери, а под занавес еще и ввязались в бой с полицией. И все из-за одного-единственного идиота с принципами! После такого поневоле начнешь трястись над этой папкой, как над чашей святого Грааля…
Осторожно, как что-то хрупкое и при этом очень ценное, командир рейдеров вынул папку из тайника, распрямил с дул с нее пыль. Папка была старая, основательно потертая; на пожелтевшей прямоугольной бумажке, наклеенной спереди, был выцветшими чернилами написан номер: АО 17804/81. Слова «Борисфен» Волчанин не увидел, но номер точно был тот самый. Развязав тесемки, он открыл папку и заглянул вовнутрь.
Там была пропасть чертежей, схем, калек и старинных светокопий все с теми же чертежами и схемами. Во всем этом полковник запаса Волчанин не разбирался абсолютно, ввиду чего, дабы не покупать кота в мешке, заглянул в техническое описание.
Описание было распечатано на древнем струйном принтере — одном из тех, куда бумагу не подавали листами, а вставляли рулонами. Шрифт был примитивный, а длиннющую бумажную ленту никто не потрудился разрезать — ее просто сложили, сгибая раз за разом, по размеру папки и закрепили ржавой канцелярской скрепкой. То есть тогда, в восьмидесятых, скрепка наверняка была новенькой, но годы не пошли ей на пользу, и, когда Волчанин не без труда ее снял, на бумаге остался отпечаток в виде рыжевато-коричневой закорючки.
Нелепая бумажная гармошка с шелестом развернулась, коснувшись нижним краем замусоренного пола. Надо же, как летит время, подумал Волчанин. Я уже и забыл, что когда-то такое было. А было ведь! Помню, Женька Сидоркин тогда работал в вычислительном центре и сделал нам с Катериной подарок: распечатал на своей ЭВМ «Мастера и Маргариту», которую тогда было не достать ни за какие деньги, и притаранил нам — наслаждайтесь! Прямо так, в рулоне, и принес. Очень, помнится, удобно было читать, даже специальную подставку пришлось сколотить: три доски, посередке палка от швабры — отматывай и читай, а потом обратно наматывай… Как говорится, мотай на ус.
Горчаков не соврал и тут: разобраться, что в папке, оказалось несложно даже без инженерного образования, потому что в техническом описании, прямо в первом абзаце, было прямо, без экивоков, черным по белому пропечатано, что это за штуковина, для чего она и как, по замыслу авторов, должна работать. Сложив бумажную гармошку по многочисленным сгибам, Виктор Викторович пристроил на место ржавую скрепку и бегло переворошил чертежи и схемы. Все было тусклое, выцветшее, старое — да нет, старинное. Вот именно, пыльный архивный хлам, на который только корейцы и могут позариться… Что ж, как говорится, за ваши деньги — любой ваш каприз!
Он завязывал тесемки, положив папку на усеянный осколками стекла подоконник, когда в коридоре послышались неторопливые, размеренные шаги, звук которых наводил на мысль о внезапном возвращении Каменного Гостя. Удивившись, с чего это ему вдруг вспомнился Командор, Волчанин обернулся и увидел в нескольких метрах от себя неспешно приближающегося со стороны лестницы подполковника Сарайкина — одетого по форме, в фуражке с орлом и при всех прочих регалиях.
Обмена репликами не последовало: все было ясно без слов, а продолжающаяся у ворот перестрелка служила происходящему отличным, не оставляющим места для сомнений звуковым сопровождением. Рука в беспалой спецназовской перчатке метнулась к сдвинутой на живот открытой кобуре, но на этот раз напротив Виктора Викторовича стоял не Горчаков: Сарайкин стремительно и плавно выбросил перед собой правую руку, сверкнула короткая вспышка дульного пламени, раздался громкий, резкий хлопок, и временный деловой партнер подполковника вышел из игры. Колени его подломились, и, задев в падении подоконник, он с глухим шумом обрушился на пол.
Приблизившись, Сарайкин аккуратно прицелился и сделал контрольный выстрел. Тело конвульсивно содрогнулось, приняв в себя пулю, и замерло в полной и окончательной неподвижности.
— У, козел, — с мстительным наслаждением сказал убитому Сарайкин.
…Открыв глаза, Михаил Васильевич Горчаков увидел над собой чье-то сморщенное в сочувственной гримасе лицо. Из-за этой гримасы и шума в голове он поначалу никак не мог понять, кто это, и только потом, разглядев форменную полицейскую фуражку с орлом на высокой тулье, сообразил: ба, да это ж Сарайкин! Он-то здесь откуда взялся?
— Как вы, Михал Васильич? — участливо поинтересовался Сарайкин.
— Спасибо, терпимо. А где?..
— Убит. Не волнуйтесь, все в порядке. Сейчас я вас отсюда выведу.
— А…
— Ваши жена и дочь в безопасности, — непринужденно солгал подполковник. И, подумав, что во благовремении эта чересчур прямая ложь может выйти ему боком, добавил: — Во всяком случае, я на это твердо рассчитываю. Там мои люди, так что волноваться не стоит.
— Не стоит, как же… — Горчаков с трудом сел на полу, потряс головой и скривился от боли. — Мне надо к ним.
— Никак невозможно, — решительно возразил Сарайкин. — На территории продолжается перестрелка, слышите? По моим расчетам, вашу семью уже должны были вывести за проходную. Значит, нам туда дорога — как в песне, помните? Пойдемте, пойдемте, рассиживаться некогда, ничего еще не кончилось. Давайте, я вам помогу…