В сгустившейся ночи, в кустах, тихо струится Ануй. В лесу три раза тревожно крикнула и враз замолкла лесная птица. Мы примолкли и ждем продолжения.
– В ту субботу в Топольном, по обыкновению, были бани, а была, забыл сказать, зима, а именно февраль. День был короткий, ночь длинная. Когда мужики после бани разошлись по избам и напились, а далее завалились спать, Ксения с братиком тихонько собрались, оделись потеплее, прихватили узлы с вещами и ушли из дома. Невеста Жихарева-младшего сторожила их от случайной неудачи и проводила до самого верхнего края села. Обнялись на прощание, расплакались – расходились-то навсегда, выходит! Темно уже было, поздний вечер, мела сильная метель, вот так они благословились, расцеловались с невестой и выдвинулись вдвоем с братиком в кромешную лютую ночь…
Мы ежимся у костра. Белый саван тумана уже накрыл плотно весь Ануй, из ватного тела тумана выступают к нам, а потом медленно отходят назад, в ночную мглу, смутные темные фигуры. То ли лесные духи, то ли тени деревьев бродят вокруг нашего полуугасшего костра. Мы подбрасываем поверху углей сучьев, огонь понемногу разгорается, ненамного раздвигая туман в стороны.
– Взяли они в ту лютую ночь с братиком двух жихаревских рабочих меринов, заседланных. Точнее, это подруга-невеста им лошадей незаметно снарядила. На них и поехали, помолясь.
Да вот только, может, из-за сильной метели, а ведь мело в ту ночь так, что дороги и видно-то не было совсем, но ехали они очень медленно! Так ведь еще и темнотища! Не видно было ни зги! Ни гор, ни дороги, ни кустов! А может, еще и из-за неумения обращаться с конями так тянулись в ту ночь Ксения с братиком!.. А может, что и дорогу тогда сильно им перемело – здесь бывает такое многоснежными зимами! Но только через какое-то время посреди ночи застряли они с братиком окончательно в горах, одни, аккурат здесь, у Денисовой пещеры…
Нам натурально становится жутко, мы затаили дыхание. Ужасная картина метельной февральской ночи в этом диком месте, где не было тогда ни археологов, ни нормальной дороги, ни единой души, стоит перед нами как живая. Тьма, завывает метель, кругом черным-черно, снег слепит глаза, сечет щеки. Лошади дрожат от холода и испуга, они облеплены снегом, на них притулились сверху фигурки до смерти напуганных и замерзших хрупкой девушки и маленького мальчика, вокруг не видно ни куста, ни деревца, только завывает ветер, ветер распелся, как стая голодных волков… Кругом рыскают хищники, ухают филины, шумит на ветру страшный невидимый лес…
Юрьич еще больше нагнетает на нас страху, понижая голос и устраивая все более длинные паузы между фразами.
– Покуда Ксения с братиком тут застряли, выбитые из сил, заплутавшие в ночи, аккурат напротив Денисовой пещеры, в Топольном обнаружилась их пропажа, и мужики, пьяные да с похмелья, кинулись за ними в погоню. Злые были чертовски, пьяные, озверели они натурально насчет этого дерзкого побега! Да и время такое тогда было, что самое зверское поднималось в нашем народе. Брат на брата, сын на отца с пулеметами напирали…
Настигли они, короче, Ксению с братиком прямо в этом месте, бросились к ним гурьбой, черные, страшные, напитые, с выпученными глазами, со звериными криками… Братика сразу зарубили саблями – прямо на глазах у сестры! А несчастную Ксению сволокли с коня, связали конскими веревками и затащили узким лазом в Денисову пещеру. Там бросили ее в темном углу, как овцу на убой. Сами где-то неподалеку от пещеры завалились спать, впотьмах, в пастушеской избушке, чтобы, значит, дождаться утра, проспаться и там везти Ксению назад, в Топольное…
Вот так дела! Мы осознаем, какая страшная трагедия разыгралась тогда, вот на этом самом безмятежном берегу, с Ксенией и ее братиком. На этом самом мирном берегу, под которым сейчас в темной прозрачной воде Ануя спрятался за камень и дремлет себе, в ус не дуя, серебристый хариус, лениво поматывая во сне полупрозрачным плавником.
– Настал морозный рассвет. Метель к утру стихла, вышло наружу ясное и морозное утро. Белый иней засверкал по ивам. Все окрест по долине Ануя засияло, загорелось солнечным огнем. Округлились по берегам свежие сугробы, все, если и были, следы людей и коней оказались заметены. Проснулись мужички с тяжелыми головами, обтерли снегом бородатые, отекшие от водки рожи и двинулись всей оравой, в пещеру. Братика мертвого, окровавленного, порубленного, уже посиневшего и окоченевшего, куда-то сбросили – в тесную лощину, волкам да стервятникам. Когда же влезли в пещеру, то увидали, что Ксении там нет, одни только веревки валяются на земле, притом целые, неразрезанные! А ведь вязали ее ночью крепко, хитрыми таежными узлами! Стояли мужички, с больными похмельными головами, разинув рты. Ни тела ее, ни следов – ничего, сколько ни шарили вокруг!
– Да куда же она делась? Смогла развязаться в состоянии аффекта? Убежала в Черный Ануй? Спаслась? Дальше в Монголию, в Синьцзян утекла? Или за братиком вернулась, за его телом, чтобы схоронить? – торопим мы ответ.
– А вы не спешите! Слушайте лучше, что дальше было! Ушли, стало быть, мужички-разбойнички ни с чем. Решили меж собой, что опять сбежала, да после где-то в горах насмерть замерзла, сгинула навеки Ксения. И что все следы ее теперь безнадежно позамело и понакрыло февральскими снегами. И что само ее хрупкое тело схоронено высокими сугробами. Что, может, по весне и оттает, найдется где в горах обглоданная зверями девичья фигурка. И тошно же и мутно было у мужичков в их черных душах тем ясным утром! Ребенка невинного саблями порубали! Сестру его невесту насмерть беспричинно замучили! Тяжкий грех на топольнинских староверов лег тогда! Непорочных людей погубили, ребенка малого – не шутка это! Вернулись в Топольное мужички и никому ничего не рассказали. Уехали, мол, городские, и дело с концом. Дальше прошло еще немного времени, и подались Жихаревы, отец и сын, да и все мужички, что гнали и рубили Ксению с братиком, в белые партизаны. Собрали они немаленькую банду. И свирепо воевали против красных по всему Аную, да вот только дела у них шли все хуже и хуже. И вот в один из дней красные вышибли их из родного Топольного и загнали их, во главе с самим Жихаревым-старшим, на речку Шинок – в скалы да в каньоны. Был в той банде и Жихарев-младший. Там на Шинке и засели топольнинские мужички крепко-накрепко, так что не вышибить их оттуда было никак. Я вам на Шинке одно место показывал, где тропа совсем к скалам прижимается, и никак это место не обойти стороной. А дальше по тропе высокий бугор, с которого все вниз видно, каждый кустик в ущелье, каждую травинку. Там и поставлен был бандой Жихарева смертоносный пулемет «Максим», с полной лентой патронов. И как ни совались этой тропой красные, сек их пулеметный огонь, губил понапрасну людей, а пройти там красным было никак невозможно! Так и толкались красноармейцы много дней по Шинку, теряя да хороня товарищей без всякого толку. И вдруг, одной темной глухой ночью, когда красные совсем уже отбросили веру в изгнание жихаревцев с Шинка, вышла к костру прямо из глухого леса красивая бледная дама, вроде как из благородных, в дорогом белом шелковом платье…
– Неужели сама?! Ксения?! – вскрикиваем мы, вытаращив глаза от изумления.
Юрьич продолжает, не обращая внимания на наши глупые возгласы:
– Вышла она к бойцам прямо из глухой тайги кромешной ночью, а они уставились на диво дивное и вмиг дар речи потеряли!
– Можно себе представить! Всякий бы потерял!
– Вы, случайно, не Жихаревых ли старшего и младшего ловите? – прямо говорит им она.
– Их, подлецов, – отвечают бойцы во главе с их красным командиром.
– И что, никак? – смеется она.
– Никак! Пятерых уже потеряли! «Максим», вишь ли, у них на тропе поставлен, и у него постовой круглыми днями посажен! Не подлезешь никак, как ни бейся! Тропа-то на Шинке одна!
– Так я вам, голубчики, – говорит она, – дорогу-то покажу, как можно на них сбоку выйти, где они и не ждут вас! Пойдемте, – говорит, – только прямо сейчас! Вставайте все без промедления!
– Ночью?! Да ночью-то как же?
Именно что ночью! Ночь была тогда, хоть глаз выколи. Да еще и на новолуние дело пришлось. А она им твердит как заговоренная – прямо сейчас, мол, идемте! Бойцы, словно заколдованные, поднялись, собрались, похватали ружья. И пошли за ней прямо в ночной лес. И красный командир идет впереди, близко за ее спиной, шаг в шаг, чтобы не потерять в темноте-то. Впереди видит только ее платье, шелковое, белое, будто прозрачное. Как затмение на них нашло какое! Какая-то бабенка, ночью, в шелковом платье, вышла из-за елки, скомандовала – и ведь потащились за ней в горы, в тайгу, с оружием! Шли тихо, в непроглядной мгле. Куда ногу ставили, не видели. Командир, за ним остальные, след в след. А перед командиром – голубое мерцание шелка в темноте. Она шла, ни разу не обернувшись, молча. Ни сучок не треснул, ни камешек под туфлей не покатился. В дремучем-то ночном лесу! Виданное ли дело! Не медленно, не быстро шла она, а так, чтобы красноармейцы у нее за спиной были в самый раз как на веревочке привязанные! Когда на востоке только-только забрезжило самое первое в небе просветление, в самый глухой час перед рассветом, вывела она их, как и обещала, сбоку прямиком к лагерю банды Жихарева! Те-то мужички спали крепко, не ожидая ничего дурного. Часовой ниже по тропе бессонно дежурил у пулемета, мужички и думали, что со всех сторон безопасно устроились. Места-то все свои, родные, известные! Кинулись красноармейцы молча, по знаку, и всех жихаревцев штыками перекололи, спящих резали, по-воровски убили всех до единого. Жихареву-старшему острый штык в горло вошел, только кровища пошла изо рта пузырями. А младшему хотели грудь проколоть, в самое горячее сердце холодной сталью попасть, да только нашли его уже мертвым, с перекошенным от ужаса лицом, всего поседевшего! Осталась, выходит, молодка топольнинская все равно во вдовах-плакалыцицах. Судьба, знать, у нее такая была! Да и всей России судьба!..
Обделали красноармейцы все тихо, без крику, без шума, так что часовой на «Максиме» ничего не услыхал. Потом подошли к нему, со спины, сзади, и его уже спокойно дострелили из винтовки. Так и покончили с бандой Жихарева…
– А она? Что с ней?
– Пока всех перекололи, перебили, оглянулись – ан, нет ее нигде! Рассвело, кругом кровища, трупы, а ее и след простыл!.. Решили поискать свою ночную дорогу, сунулись в лес раз, потом другой, а там сплошь одни только скалы, бурелом, никак не протиснуться! Даже и подступиться страшно! Почесали красноармейцы в стриженых затылках: да как же это мы ночью такую лютую дорогу прочесали? Плюнули и ушли вниз, торной тропой по Шинку.
– Так кто это был-то? Неужто Ксения?
Юрьич закуривает и кивает утвердительно:
– Она! Так вот жестоко она отомстила Жихареву и его сынку за себя саму и за братика. Из тех, кто по зиме гнался за нею, кто рубил и вязал, ни один в живых не остался. Все до единого погибли лютой смертью… А Жихарев-младший от ужаса помер, когда она к нему подошла на рассвете из леса и разбудила его…
Мы жмемся к костру. Все молчат. Перед нами встают жуткие картины страшного преступления и ужасного наказания за него.
Юрьич продолжает рассказ:
– После Гражданской здесь было страшное запустение на многие годы. Мало кто ходил-ездил тогда по Ануйскому тракту. Про Ксению-дворянку в Топольном помнили, шептались, боялись, конечно, но никто ее больше не встречал. Только, говорят, перед самой войной, летом 41-го года, ходила по ночам по Аную стройная белая женщина и горько плакала. Пастухи ее видали. И всегда это случалось здесь, близ Денисовой пещеры. И вот в конце 70-х приехали на Дениску археологи, начали копать. И, ясное дело, не слыхал никто из них про Белую /\аиу… Как-то раз студенты напились, после работы и полезли, уже за полночь, в пещеру. Развели там костер, кричали, бренчали на гитаре, пели, расшумелись очень, короче. И вдруг…
Мы замерли. Кружки с чаем повисли у нас в руках.
– Из глубины пещеры, из дальней боковой галереи, тогда полностью закрытой землей, из полной темноты, беззвучно вышла женщина в белом платье, в шелках, бледная, с огромными черными глазами. Молча вышла, совершенно бесшумно, и медленно пошла к ним. Шаг, шаг, еще шаг… Идет и смотрит на них неотрывно… Она…
– Ксения?
– Да… Студенты до смерти перепугались, вскочили, кинулись к выходу, кубарем свалились к реке. А она еще долго стояла у входа, смотрела на них сверху. Огромными черными глазами. Скорбно. И вся пещера светилась изнутри голубым светом. С тех пор у археологов железное правило – после полуночи в пещеру не заходить, особенно мужчинам, тем более выпившим! Нельзя ее беспокоить…
– Она что, там живет?
Легенда о Белой Даме (рисунок Д. Запылихин, 2016 г.)
– Да, я так думаю, что живет в той самой боковой галерее, которую мы сейчас раскапываем. Мерили эхолотом – конца галерее нет. Уходит глубоко в гору, есть там и большие закрытые покуда полости. Где-то в них и обитает наша Белая /Хама. Ее потом часто видели. Я сам лично ее встречал два раза. Один раз поздним вечером заработался допоздна в пещере, и она близко от меня прошла. Даже не взглянула на меня, думала о чем-то… Другой раз здесь, рядом с базой, глухой ночью бродила, берегом. Беспокойно ей, тоскливо. Ходит, братика зарубленного ищет…
Со всех сторон нас обжимают ночь, туман и холод. Теперь не видно ни звезд, ни реки, ни ив над головами, ни поляны, ни наших почерневших домиков на ней. Все обложено плотным туманом. Костер догорел, по его черным углям ухмылкой гуляют глухие красные сполохи. Руки и ноги коченеют от ледяного воздуха. Кругом нам чудятся страшные призраки ночи. Мы поднимаемся, чтобы отправиться спать, бредем по невидимой тропе, высокой мокрой травой. Молчание и тревога охватывают нас. Воображается, что вот сейчас прямо из тумана вдруг шагнет навстречу Ксения в ледянистом белом платье, порывисто схватит мои руки бледными тонкими пальцами, холодно и нервно сожмет их в запястьях, заглянет мне прямо в глаза, наклонивши вбок красивую девичью голову с темными длинными волосами и с бездонными черными глазницами. Она пристально вглядится в мою смятенную душу и спросит почти беззвучно, тонкими ледяными губами:
– Где мой братик, я?
Ловля хариуса на речке Мута
Каждый день нашего пребывания на Денисовой пещере – отдельное путешествие, полное отчаянных и головоломных приключений.
Узкое и дикое ущелье Ануя близ пещеры открывает нам самые богатые возможности. В окрестностях Дениски великое множество небезынтересных мест, к которым мы и отправляемся каждое утро на весь долгий летний день, чтобы вернуться вечером к ужину, наполненные новыми впечатлениями и здоровым чувством голода. Один такой день мы посвятили самой пещере и разглядыванию археологических находок. Другой – походу на водопады Шинка. Третий – поездке на реку Чарыш и в Устъ-Канскую пещеру. И вот для нас громко пробил час рыбалки на хариуса!
Кто из нас хотя бы однажды не слыхал о хариусе? Даже те, кто не имеет о нем никакого представления, хотя бы однажды слышали это заманчивое и экзотическое имя! А кто-то даже пробовал эту деликатесную рыбу. Хариус! – звучит романтично и мужественно, экзотично и воодушевляюще, как суровая и одновременно возвышенная музыка! Произнеси только это северное таежное слово: хариус! – и немедленно представляются внутреннему взору всякие сопутствующие хариусу дерзкие и опасные декорации: сплошная дремучая вековая тайга, затерянный неведомо где, когда и кем лесной мир, страшные буреломы и западни, северное сияние в синих небесах, опасные речные пороги, дикие звери, ночной костер на влажном берегу, крепкие мужики в резиновых сапогах и фуфайках, торчащие по пояс или даже выше пояса в ледяной воде с удочками и сачками, кристально чистые и быстрые горные речки, шум кедров над головами, холодные туманные рассветы, заполошный крик кедровки и как боевая награда героям-первопроходцам – золотистая наваристая уха из свежего хариуса, в закопченном котелке, над трепетным лесным костром. Вот что такое хариус, а не только вкусное и нежное рыбье филе! Хариус – это настоящее приключение, это подвиг, это стиль жизни! Могли ли мы уклониться от ловли хариуса, находясь на Алтае, в его, можно сказать, законной вековой вотчине? Об этом не могло идти и речи!