— Мне кажется, ты лукавишь, — покосился на меня Ннар. — Я, конечно, не очень разбираюсь в орках, но даже мне бросается в глаза, насколько ты выделяешься среди других.
— Да перестань ты, — закатил я глаза. — Ничем я не выделяюсь, кроме роста и силы. Но поверь, и помощней меня парни встречаются.
— Однако, именно ты — сотник, — поднял бровь Ннар.
Ой, ой, надо же, мы еще и иронию включили. Прямо вот коронный аргумент. Сейчас упаду просто.
— Я тебе уже говорил, что сотником я стал после того, как с войны вернулся, — зарычал я. — На самом деле любого могли поставить, просто многие хорошие охотники остались валяться со стрелой в кишках на поле боя.
На это он ничего не ответил, а отвернулся и некоторое время шел молча. Мы прошли еще две длинных галереи, и свернули в Каменный лес.
Это такая гигантская пещера, вся заполненная причудливыми сталактитами и сталагмитами. Завораживает даже меня.
Мы шли по самой опушке, и пилить нам было еще до хренища — Дальнее озеро было на другом конце Каменного леса.
— Я заметил, что меня боятся, — наконец снова подал голос Ннар. — Тот маленький орк. Он будто увидел чудовище.
— Так для него ты и есть чудовище, — хмыкнул я. — У нас эльфами малышей пугают.
— А у нас — орками, — посмотрел мне в глаза Ннар.
— Вот что я тебе скажу, — остановился я, поднимая факел повыше. — Зло — то, что причиняет тебе вред. Чужой — всегда зло. Для вас зло — орки, для нас — вы, эльфы. А правда всегда на стороне победителей. Две последние войны выиграли Светлые, поэтому во всех сказаниях, песнях и записях говорится о том, что орки — последние твари, чудовища и подонки. Но вот что я тебе еще скажу — эльфы тоже не такие уж прекрасные. И вот почему — скажи-ка мне, кем изначально был Владыка Мрака?
Ннар опустил голову и ответил не сразу, и очень тихо:
— Он был одним из Высших эльфов.
— Не одним, а лучшим среди Высших эльфов, — поправил я. — А потом между этими вашими Высшими вышел скандал, где каждый гнул свою линию. Твои выиграли, а наш проиграл. И сбежал оттуда подальше — в эти вот самые края. Построил тут крепость и создал государство. И твоим Высшим это все до сих пор поперек горла. Поэтому и войны постоянные идут. А мы, орки, так уж вышло, стали его народом и, хочешь не хочешь, а отбиваемся от армий Светлых. Но я тебе скажу еще и последнее — никто не хочет этого всего дерьма, а почти все орки хотят лишь одного: жить себе спокойно и чтобы мозг никто не ебал. Да, конечно, есть среди нас отморозки и ублюдки, садисты и извращенцы, но среди ваши Светлых тоже те еще мудаки попадаются. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Понимаю, — ответил Ннар, по-прежнему глядя себе под ноги.
— И тот малыш, который тебя испугался, — продолжал я, потому что не мог уже остановиться. — Его деда убили эльфы — из засады. Продырявили стрелами так, что из него все дерьмо ручьями потекло. А его дедом был Орлум Полосатый.
Ннар вскинул голову и уставился на меня.
— Мой отец, — закончил я, чувствуя, как кривятся мои губы в невольном оскале.
Ннар сглотнул. Я некоторое время смотрел ему в глаза, неотрывно, пытаясь успокоиться, а потом резко повернулся и пошел дальше.
Краем уха я услышал, как зазвенели его ножные кандалы — он плелся следом. Шли мы в молчании, а вокруг разворачивался Каменный лес.
Сталагмиты тянулись вверх причудливыми наплывами, образовывали каменное кружево, петли и кольца. Казалось, мы идем внутри гигантской окаменевшей раковины, где все сверкает и переливается.
Ннар остановился и замер, раскрыв рот. Застыл, как столб, будто сам окаменел.
— Нравится? — я тоже остановился и посветил ему факелом во все стороны.
Он встрепенулся, сделал шаг в сторону и прикоснулся руками к гладким потекам на скале. Они застыли разноцветными слоями, словно ткань, небрежно брошенная с потолка на скалу. Ннар погладил их, удивляясь глянцевитости камня и его нежности и произнес:
— Это невероятно. Настоящее чудо.
— Хах, — фыркнул я. — Пойдем, еще чего покажу.
Я сошел с тропы в лабиринт каменных деревьев и кустов, и поманил его за собой. В глазах Ннара вспыхнули искорки и он поспешил за мной.
Я вел его, петляя и кое-где пригибаясь, чтобы протиснуться под аркой из светлых блестящих потеков, а переплетения сталагмитов вокруг становились все невероятней. Сверху в нас целились острия белоснежных и черных стрел, с боков мерцали полудрагоценные жилы, а с пола вверх тянулись красноватые столбы, похожие на древесные стволы и ветви.
Ннар спешил за мной с раскрытым ртом, и глаза у него сияли от восторга.
Я ухмылялся, представляя, как он сейчас окончательно рот разинет на то, что я ему покажу.
Впереди вдруг скала раздвоилась, в ней открылся высокий полукруглый проход — изящная арка, вся словно посыпанная морозной пылью инея.
Я нырнул туда, сделал пару шагов и остановился, высоко подняв факел. Ннар выпрямился рядом и замер.
Было от чего.
Пол тут покрывал мелкий красный песок, он весь искрился и сверкал, переливаясь в свете факела, по стенам крупными гнездами цвели гранаты и опалы, а сталактиты, гроздьями свисавшие с потолка, переплетались и свивались сложной вязью.
— Видал? — ухмыльнулся я, подмигивая.
— Потрясающе, — выдохнул Ннар. — Как во сне.
— Это Грот Уединения, — осклабился я. — Сюда все, кто женихается, на случку прибегают. Я сам, когда свою самку обхаживал, сюда с ней ходил — в прятки играли, а потом тут трахались. У нас, короче, у самок понт такой есть — чтобы ее обязательно в Гроте Уединения отымели. Обязательное условие перед свадьбой, можно сказать.
Ннар перестал сиять и скривился.
— Чего? — не понял я.
— Это место — торжественно-прекрасно, — заявил мне этот зануда. — А ты все опошлил. Ты не романтичный.
— А это как? — нахмурился я. — Не понимаю, что это слово на всенаречии значит.
— Романтика — это звезды, ветер весной, шум волн, ночные звуки леса, горные водопады, все, что прекрасно и возвышает душу, заставляя сердце биться от светлых чувств, так, что в нем рождается восторг и песня, — объяснил Ннар.
— А-а, вон что, — почесал я за ухом. — Ну, во мне обычно песню рождает жгучая вода, если перепью как следует. Ну или когда самка какая посимпатичней согласится ноги раздвинуть. Мы, орки, не по части романтики.
Ннар одарил меня надменным таким взглядом — сразу ясно стало, что он обо мне и обо всех орках думает, и отвернулся.
Стоял и созерцал свою романтику.
Подумаешь.
Я всю жизнь как-то прожил без этой его романтики, и ничего. Три выводка на ноги поднял, и до сотника дослужился.
— Пойдем, если ты мыться не передумал, — кашлянул я. — Ну, то есть, может, тебе романтика помывку заменяет, но вонять ты пока меньше не стал. Несмотря на светлые чувства.
Ннар подскочил — я уж подумал, он мне в морду заедет.
Но нет — ничего. Гордо задрал подбородок и пошел к выходу.
Какие мы неприступные.
Долго, правда, он не дулся — вокруг этой его романтики хватало. Каменный лес умеет удивить. Мы с ним постоянно уходили в сторону, если его вдруг какой-то сталагмит особенный интересовал, то залезали повыше, чтобы потрогать очередной наплыв, то торчали на мостках над пропастью и вглядывались вниз — туда, где плескалась невидимая вода.
Со стороны, наверное, это нелепо смотрелось — огромный орк, весь в шрамах, бегает с факелом вокруг пафосного эльфа в грязных обносках и кандалах, и они вместе то ругаются под арками из гранита, то разевают рты от удивления на ажурных мостах над бездной.
Короче, к озеру мы попали нескоро. Я уже устал и жрать захотел.
Дальнее озеро открывалось сразу, как Каменный лес заканчивался. Пологий спуск из сплошного скальника вел круто вниз — а там бесконечная черная гладь.
На другой стороне вроде уже территория троллей начиналась, но туда пока еще никто не плавал, чтобы проверить.
Далеко потому что. И не зачем. Чего там у троллей делать. Нахуй, нахуй.
Я остановился на мелкой гальке, а Ннар подошел к самой воде. Вокруг стояла тишина — ни звука. Вода была — как обсидиановое зеркало.
Ннар осторожно высвободил ногу из своей кожаной мягкой туфли и потрогал воду. Улыбнулся.
Вода в Дальнем озере довольно теплая, я-то это знал. Там где-то на глубине горячие и холодные ключи бьют, вода смешивается, а температура воздуха тут всегда одинаковая — тепло.
— Плескайся, — буркнул я.
И, чтобы не смущать, уселся на берегу — в пяти шагах от воды. И сделал вид, что отвернулся. Хотя у самого сердце так стучало, что я все остальное слышать перестал.
Ннар покосился на меня, потом по сторонам поозирался, но не было тут вокруг больше никого и ничего, кроме нас.
А потом он медленно стянул с себя свою куртку и положил на гальку. Взялся своими тонкими длинными пальцами за порванный ворот рубахи, и стянул ее через голову. Положил на куртку.
У меня в горле пересохло, а по спине пот потек.
Ннар откинул свои светлые волосы за спину — они до самой задницы упали, а потом развязал завязки на штанах и они упали с него вниз.
Факел коптил и трещал искрами, но мне его вполне хватало, чтобы рассматривать его всего.
У Ннара оказалась широкая спина, вся в синяках и ссадинах, гордый разворот плеч, высокие сильные ноги, прямые, как эльфийские стрелы, и поджарая задница, такая белоснежная, что казалось — кожа мерцает в темноте.
Ннар неуверенно обернулся на меня, но я сделал вид, что ногти чищу. Тогда он шагнул в воду и плавно двинулся на глубину.
Он шел спиной ко мне, и я уже мог глазеть в открытую, сколько влезет.
Я и пялился.
Ннар зашел почти по грудь, остановился и повернулся ко мне боком. Вода тихо плескалась вокруг него. Он зачерпнул полные пригоршни, а потом резко присел, погрузившись с головой.
Несколько секунд не показывался, а потом вода раздалась, и он снова выпрямился — мокрый, с прилипшими волосами, из которых торчали его острые уши.
Он улыбался и не обращал внимания ни на что вокруг. Он сам был, словно вода — плавные гибкие движения, быстрые, перетекающие жесты.
Ннар мягко тер, почти гладил себя — руки, плечи, грудь, плоский живот, убирал пальцами с лица волосы, пытался дотянуться до спины.
Я сидел, забыв, что надо дышать.
И у меня встал.
Да так, что мне пришлось свести ноги вместе и обнять колени, чтобы не спалиться.
Я был просто не в себе — горел изнутри, как будто красного перца наелся.
Будто вот всю требуху мне этим перцем натерли.
А стояло так, что едва яйца не звенели.
Я чувствовал, что сейчас с ума сойду. И ничего лучше не придумал, как тоже в воду залезть — может, это меня отрезвит.
Вскочил я, скинул жилетку, выпутался из штанов и с разбега махнул в воду — левее взяв, где сразу от берега глубина начиналась.
Нырнул я, ушел почти до дна и застыл в этой тишине и черноте.
Только в ушах у меня кровь глухо бухала.
Холод, мрак, одиночество.
Почти как смерть.
Вода приятно обнимала, нехватка воздуха встряхнула, а чернота вокруг отрезвила.
Я вынырнул уже успокоившимся, отпустило меня.
Ннар стоял по пояс в воде и тоже пялился на мои упражнения.
А я смотрел на него.
Обычный эльф. Чем он так меня зацепил?
Эльфы вообще непривлекательные. Антипохоть просто.
Обычно как про эльфов вспомнишь — все падает. Чуть не на пол.
А тут я сам себя не узнавал.
И здесь, в черной воде, когда я смотрел на него — мокрого, с прилипшими волосами и торчавшими ушами, я вдруг догнал — это колдовство.
Эльфийские чары.
Те самые проклятые эльфийские чары, светлые или какие они там у них. Коварные, страшные, неодолимые.
Эта сука меня околдовала, вот что.
Вот откуда моя болезнь и вот это вот все.
А он стоял, смотрел на меня и улыбался. Рукой мне помахал.
— Орлум, жарко стало, тоже освежиться решил?
Я рванул к нему, так, что вода вокруг забурлила.
Во мне все сводило от бешенства. От слепой душной ярости.
Я подлетел к нему и резко схватил рукой за запястье, грубо сжал, так, что у него лицо от боли исказились, и зашипел:
— Что, думал, я не догадаюсь? Что я даже брыкаться не стану? Так на свое колдовство надеялся, что всякий страх потерял? Думаешь, я не понимаю, что происходит?
Я зарычал, оскалив клыки, чувствуя, как шерсть на загривке дыбом встает.
— Да я просек сразу — все это дерьмо твое эльфийское, чары эти ваши. Не вышло, да?
Я встряхнул его.
— Что не вышло? — пролепетал Ннар.
Лицо у него стало совсем белым, губы затряслись.
— Что ты на меня чары наводишь, — рявкнул я ему в самое лицо. — Лживая тварь, как все Светлые. Мастера вы, эльфы, на такие подлости. Но знаешь, что? Я вот сейчас тебя брошу здесь, одного, и уйду, а факел в воду брошу. И ты останешься здесь один — а на километры вокруг никого. Кроме Тех, Что Ходят во Тьме… Или других милых тварей. И ты, шарахаясь тут один во мраке, с кем-то из них обязательно встретишься… Увидим тогда, насколько твои чары неотразимы и как они тебе помогут!
Ннар широко распахнул глаза, дико обернулся назад — туда, где стояла непроницаемая чернота подземных глубин, и вдруг сам судорожно вцепился пальцами в запястье моей второй руки.
— Нет, нет, пожалуйста! — взмолился он, цепляясь в меня так, что наверняка ссадины останутся. — Ты не можешь меня тут бросить одного, Орлум! Избей меня, посади на цепь, унижай, переломай мне кости, что хочешь, делай, только не оставляй меня во тьме одного! Пожалуйста, пожалуйста!
Он так молил, так цеплялся, что мне вдруг опять стало больно в груди — как будто снова кто-то сжал сердце ледяными сильными пальцами.
Я оттолкнул его в грудь, так, что Ннар отлетел от меня и рухнул в воду. Он тут же оказался на ногах, а я стоял, тяжело дыша и смотрел на него.
С нас обоих текла вода, а волосы лезли в лицо, мешаясь.
Ннар протянул ко мне дрожащие руки. Я резко развернулся и пошел к берегу.
Вышел из воды и начал одеваться.
Сзади раздался плеск и шум — Ннар бежал за мной. Он выскочил на гальку, засуетился, возясь с одеждой.
Когда я обернулся, он уже был в штанах моего сына и моей безрукавке. Сверток со своим барахлом, мокрым куском ткани, которым он вытерся и шкурой, он прижимал к груди.
Я шагнул к нему.
— Если ты еще раз рискнешь и попытаешься меня заморочить, я тебе кишки вытащу через задницу, — толкнул я его в плечо.
— Я не понимаю… — начал было он, но я заревел на всю пещеру — эхо рева раскатилось надо всем Дальним озером.
— ЗАТКНИСЬ!
И Ннар заткнулся.
— Ты меня вывел, — указал я на него пальцем, раздувая ноздри и скалясь. — Но ничего, я сам виноват. Знал, что эльфы — коварные чародеи. Повелся на скромный вид. Но этого больше не будет. Второй раз ты меня не проведешь. Иди давай. Только дернешься — я тебе череп разобью.
Я сорвал с пояса топор и взмахнул им.
Ннар подался назад, споткнулся и едва не упал.
Я знал, как я выгляжу — не каждый дерьмо в себе удержит, когда его атакует орк в полном расцвете сил, во всем кровожадном буйстве и при топоре.
— Вперед! — зашипел я. — И не оборачивайся!
Ннар шагнул на деревянных ногах вперед, стараясь держать спину ровно.
Надо отдать ему должное — храбрости ему было не занимать. И держать лицо он умел.
Даже в такой дерьмовой ситуации, когда все его усилия пошли прахом.
Вот только почему-то дерьмово чувствовал себя я.
Как будто это я его обмануть пытался, а не он меня.
Шел позади него с этим топором своим, и чувствовал себя полным идиотом.
Как будто что-то сломал или потерял полезное.
Или в дерьмо вляпался.
А он так ни разу и не обернулся. И даже с шага не сбился.
Шел, словно он тут один, и мрак перед ним расступается, а не перед моим факелом.
Проклятая эльфийская надменность.
Дерьмо эльфийское.
Проклятые эльфийские чары.
Зачем ему только это нужно было — сам же все испортил.
Убить бы кого, да некого.
========== 8. Пропасть ==========
Я привел эльфа обратно в свою нору, но сам там не остался.