Крышка люка была на ночь заперта сверху хитроумным замком, продетым в толстые железные петли.
Алена нагнулась было над замком, как сбоку осветилось окно в капитанской каюте. Алена отпрянула к какой-то стенке, затаилась.
Открылась дверь, на палубу вышел знакомый уже маленький турок. Тотчас возле него оказался стражник.
— Все ли спокойно? — спросил капитан.
— Спокойно, капитан. Наш повелитель греется в объятиях своей невольницы, Агаджа побаловался с ее служанкой и сейчас храпит, как сорок разбойников. Гребцы спят.
Они подошли к люку, капитан, едва не касаясь Алены, нагнулся, подергал замок.
И оба пошли дальше.
— Что-то уж больно ночь тихая. Боюсь я таких ночей…
Когда голоса стихли, Алена снова нагнулась над люком. Чуть звякнув ключами, отомкнула замок, с трудом приподняла крышку люка. Скрылась, тихонько опустив за собой люк.
Трюм освещался единственным маленьким светильником. Гребцы спали тяжелым сном, скрючившись на скамьях и возле них.
Алена выглядела Ивана Кольцо, подошла к нему, тронула за плечо. Тот открыл глаза, непонимающе поглядел на Алену, потер глаза кулаками.
— Дьявольщина! Снится мне, что ли?!
— Не снится. Вот… — И она протянула ему связку ключей и кинжал.
— Что это? — в первую секунду не понял Кольцо, потом глухо вскрикнул, схватил одной рукой ключи, другой — кинжал.
— Команда и стража спят… Только один стражник наверху бродит, да капитан проснулся… Да еще два стражника хозяйскую каюту стерегут… Чего ждешь, сбрасывай свои цепи.
Иван Кольцо нагнулся, быстро освободился от железа.
— Слушай… да кто же ты такая?
— Подстилка я турецкая… Живо отмыкай других!
Крышка люка чуть приподнялась, во тьме сверкнули белки глаз.
Иван Кольцо с кинжалом в руке выполз кошкой на палубу, за ним бесшумно стали выбираться наверх другие. Кольцо делал какие-то знаки, и люди бросались в разные стороны, исчезали во мраке…
…Капитан открыл дверь своей каюты, обернулся к стражнику.
— Рассвет скоро. Не забывайте, что мы уже в Босфорском проливе. Смотреть в четыре глаза.
— Все будет в порядке, капитан…
Стражник в поклоне ждал, когда капитан закроет за собой дверь. Но, едва захлопнулась дверь, откуда-то сверху прыгнул на стражника Иван Кольцо. Оба покатились по палубе. Взметнулась рука с кинжалом. Стражник закричал предсмертным криком…
…Тотчас распахнулась дверь капитанской каюты. Но едва турок показался, кто-то из гребцов ударил его по голове то ли деревянной, то ли железной палкой — тело упало в одну сторону, чалма покатилась в другую.
…Иван Кольцо выдернул из-за пояса мертвого стражника пистолет, рванул из его ножен кривую саблю.
…Услышав шум и крик, два сонных стражника у дверей каюты Алены встрепенулись, один выхватил саблю, другой — кремневый пистолет из-за пояса. И тотчас выстрелил в мелькнувшую тень.
…Сорвался со своей постели голый Агаджа, первым делом бросился к поясу. И застонал, не обнаружив своих ключей.
…В двух стражников кто-то бросил пустую бочку, сбил их с ног. И тотчас навалились на них бывшие гребцы.
…Мария подскочила к Ивану Кольцу:
— Агаджа там… — показала она рукой.
…Иван вломился в каюту, когда Агаджа натягивал шаровары. Обнаженный по пояс, он сорвал со стены саблю, со свистом выдернул из ножен, отбросил их, с ревом кинулся на Ивана.
…Алена заскочила в свою каюту, захлопнула дверь, закрыла на ключ, привалилась к ней спиной, переведя дух…
…За распахнутым окном, в которое лился уже рассвет, мелькали турки и гребцы в своих лохмотьях, слышался лязг железа, крики, время от времени раздавались выстрелы.
…Иван Кольцо и Агаджа перевернули в каюте все вверх дном, но оба были невредимы.
…Султанский ювелир ворочался на постели, глухо и бессильно визжал… Алена, стоя по-прежнему спиной к двери, молча смотрела на своего владыку.
…С треском упала дверь, вышибленная телом Агаджи, трюмный начальник с разрубленным плечом покатился по палубе, не выпуская, однако, сабли. Вскочил навстречу Ивану Кольцу, сабли их снова скрестились. Кольцо опять со страшной силой отшвырнул от себя турка, тот перелетел через борт в воду…
…За окном каюты Алены все та же суматоха. Какой-то турок с саблей бросил взгляд в окно, пробегая мимо, но тут же вернулся, закричал:
— Сюда! Хозяин здесь! Он связан…
И, не теряя времени, полез в окно. Просунул уже голову, плечи, вот-вот свалится на пол каюты… Алена смотрела на него в оцепенении… Наконец сорвалась с места, схватила тяжелый подсвечник, сильно размахнулась и ударила турка в затылок…
Турок обвис в оконном проеме, тяжелая кривая сабля с грохотом выпала из его рук.
В ужасе Алена отступила, прошептала:
— Вот и я… убила человека… Человека убила!
И осела на золоченое кресло.
Иван Кольцо, уже аккуратно подстриженный, в чалме и шароварах, Алена и Мария наблюдали, как бывшие гребцы, тоже переодетые в турецкую одежду, пристегивали к рукам мертвых турок кандальные цепи и сбрасывали трупы в воду. Алена сидела в белом кресле, Мария и Кольцо стояли по бокам.
— По двое кандалов цепляйте, — сказал Кольцо.
— Да и одна цепь с надежностью на дно утянет…
— А вы не жалейте… Тут кандалов много…
Судно шло под парусами по широкому Босфору, но оба берега были теперь видны, на берегах различались шпили минаретов густо расположенных сел, форты, замки, башни, даже апельсиновые рощи.
Иван Кольцо внимательно поглядел на Алену, опустив голову, помолчал, снова взглянул на нее.
— Нет, все-таки где-то я тебя, Алима, раньше видел. Блазнится вот — и все.
— В постели у какого-нибудь турка, — усмехнулась она. — Где ж еще?
— По-русски-то как тебя зовут?
— Забыла я…
— Господи, да Аленой ее зовут, — сказала Мария… И всплыло в памяти Ивана Кольца давнее-давнее — как сквозь густой туман увидел себя и Ермолая, связанных по рукам и ногам, валяющихся на земле, услышал, как сквозь вату, слова Аники Строганова: «Оковать! Чтоб другим неповадно было!» Их с Ермолаем поволокли куда-то, а в это время выскочила из-за лабаза длинноногая, лет 16, девчушка, повисла на Ермолае: «Родимый!» — «Алена! Аленушка!» — прохрипел Ермолай и, гремя ручными кандалами, погладил девушку по волосам.
…Застонал Иван Кольцо и проговорил, задыхаясь от волнения:
— Вспомнил! Ты была невестой Ермолая!
Застонала Алена, поднялась торопливо, отбежала к борту, стала тоскливо смотреть в воду.
Кольцо тоже подошел к борту, постоял, поглядел на вздымающееся из-за морского горизонта солнце.
— Что ж, Алена… И в кипятке ты варена, и на углях жарена… Чую я — доберемся мы теперь до родимых краев! А где-то там, на Дону али на Волге, и атаманствует Ермолай.
— И он… атаманом стал?! — воскликнула она.
— Давно-о…
— А нужна я ему теперь-то… такая?
Кольцо поглядел Алене в глаза, но ничего не сказал.
Ветер крепчал. На горизонте едва-едва виднелась теперь полоска земли. Судно неслось в бескрайние воды…
Прошло еще десять лет…
Солнце било в маленькие окна Грановитой палаты, бояре парились в своих тяжелых одеждах.
Сам государь Иван Васильевич, постаревший на двадцать лет, хмуро восседал на троне.
— Ну что ты, дьяче, еще хорошего нам скажешь? — угрюмо сказал царь стоявшему возле дьяку.
— В Ливонии, государь, шибко худо. Король польский Баторий собрал для взятия Полоцка сорок тыщ войска, шведы кинули на Нарву десять тыщ. Во Пскове осаждено боле двенадцати тыщ наших ратников. Помочь им нечем. Под Полоцком городом стоят три тыщи стрельцов и казаков, но им давно не давали жалованья, и воевать потому они не хотят. А платить, государь, нечем…
Грозный молча и зловеще смотрел на своих бояр.
— А на востоке, государь, тоже худо, — продолжал старый дьяк. — Сибирский хан Кучум начинает, видно, с Русью большую войну, собирает войско в поход на крепость твою Чердынь…
Дьяк замолчал, поглядел на царя. И продолжал:
— А на юге, государь, совсем худо. Нечестивый князь ногайский Урус начал против тебя войну, государь.
— Князь Урус? — вскричал Грозный, поднялся с трона. — Он клялся мне в вечной покорности!
— А сейчас грабит русские поселения на Волге, толпами уводит в полон русских людей.
— Может, ногайцы разбойничают без ведома своего князя Уруса? — спросил Грозный.
Придворные молчат.
— Кто из казацких атаманов на Волге счас гуляет?
— Атаман Ванька Кольцо, государь, — ответил дьяк.
— Указать Кольцу-атаману… чтоб над теми ногайцами, которые пойдут с полоном от Руси, казаки бы его промышляли и полоны отбивали бы назад… А на княжие улусы не ходить…
Атаман Иван Кольцо держит развернутую царскую грамоту с восковой печатью:
— На улусы не ходить… Что, есаулы, скажете?
В черной крестьянской избе, перегороженной занавесской из немыслимо дорогой парчи, находились еще трое — царский гонец да два обвешанных оружием человека — высоченный, с запорожскими усами Никита Пан и коренастый, широкоскулый есаул Савва Болдыря. Это были ближайшие помощники атамана.
— Ты, Савва Болдыря, говори.
— Русские села ногайцы зорят, а ихние не тронь… — зло бросил Болдыря, загремел кривой турецкой саблей.
— Ты, Никита Пан, говори.
— Жалостливый наш царь-государь, — бабьим голосом проскрипел Никита Пан.
— Мое слово — пустить кровь князю Урусу! Чтоб отрезвел, — сказал Болдыря.
Никита Пан проскрипел:
— К тому же, атаман, мошна у казачков шибко похудела.
Из-за занавески вышла Алена — высокая, гибкая. Время ее почти не состарило, прибавило лишь красоты взрослой женщины.
— Кончайте разговоры. Обедать, чай, пора.
Иван Кольцо подошел к окну, глядя в него, помолчал. Алена собирала на стол. Посуда была чудная — и глиняные тарелки, и деревянные некрашеные ложки, и золотые восточные блюда, серебряные кубки с драгоценными камнями.
— Хорошо быть женатым человеком… — улыбнулся Никита Пан.
— Хорошо, — как-то невесело усмехнулся Кольцо, глядя на Алену. — Вот что, есаулы, я думаю… Пощупаем-ка их стольный городишко Сарайчик. А? — И бросил свернутую грамоту гонцу.
Тревожно обернулась от печи с заслонкой в руках Алена.
— Царевы ослушники! — испуганно воскликнул царский гонец.
— Эк! — подпрыгнул от радости Никита Пан, вожделенно потерев руки. — И довольны казачки будут!
…Летят на землю, в общую кучу, узорчатые ханские халаты, дорогие седла, золотая и серебряная посуда, украшенные драгоценными камнями щиты и сабли.
Иван Кольцо, держа в поводу взмыленного коня, наблюдает, как сваливают казаки в общую кучу награбленное.
А вокруг горят остовы юрт и невзрачных деревянных построек, вкручиваются в небо жирные столбы дыма.
Меж пожарищ валяются трупы ногайцев и казаков. Со стрелами в груди и спинах, обезглавленные, разрубленные. Мимо этих трупов летит на коне тощий казачишко, по бокам коня — туго набитые турсуки. Подскакав к Кольцу, метнулся с коня, явно привлекая внимание атамана, вытряхнул из мешка всякое тряпье, потом вынул из-за пазухи тяжкую связку драгоценных ожерелий, ниток жемчуга, покидал туда же. Наконец откуда-то из самой глубины казачьих шаровар достал две длинные женские косы с золотыми и серебряными монистами, потряс перед Иваном и тоже швырнул в кучу.
— Ну-к, Федор Замора, подай! — крикнул вдруг Кольцо.
— Чего?
— Косы эти.
Казак с готовностью выполнил приказ.
— У кого срезал?
— Так… разве я знаю.
Кольцо с какой-то брезгливостью бросил добычу Заморы в общую кучу, приказал раздраженно:
— Кажи саблю! Вынь!
Замора вынул саблю из ножен, протянул Кольцу.
— Чистая… Ты с ногайцами не бился, а только грабил!
— Так ведь…
— Пшел прочь! — рявкнул Кольцо.
Из огня выскакивает разгоряченный битвой Никита Пан, осаживает коня перед Кольцом.
— Князь Урус сумел улизнуть, атаман!
— Дьявольщина!
Подскакал взмокший Савва Болдыря, кинул саблю в ножны.
— Все, атаман. Пленных сотни две будет. Да княжеский гарем целиком взяли. Вон…
Казаки гонят мимо большую толпу женщин. Впереди идет широкоплечий казак, держит на пике, как знамя, женские шелковые шаровары, чуть надуваемые ветерком.
Никита Пан захохотал:
— Гля, придумал Савка Керкун, зараза!
— Распорядись: русских девок из гарема отпустить на волю. Остальных в Азов продадим, — сказал Кольцо.
Иван Грозный сидел на троне в малой приемной, а 28-летний красавец Борис Годунов ему докладывал:
— Государю ведомо, что в Ливонии стало совсем тяжко. Шведы захватили Нарву, Ям, Копорье. Поляки взяли Полоцк. А казаки, государь, бунтуются, и многие атаманы уводят своих людей с войны, раз-де государь не выдает жалованье…
— С хорошими вестями ты ко мне давно не ходишь, — угрюмо сказал царь. — Атаманов тех сыскать и на суд наш предоставить! Ну а в Сибирской земле, там чего?
— Хан сибирский Кучум начал против тебя войну, государь, зорит украйные земли. Семен Строганов просит разрешения нанять еще тыщу волжских казаков для защиты своих городков.
— Еще тыщу! — Царь поднялся, в бешенстве заходил из угла в угол. — Мне нечем платить казакам, а ему есть чем! Набил мошну! Строгановым все камские изобильные места пожаловал! Да по реке Чусовой… Да по всем другим рекам! Из опричнины было дано им разрешение нанять на службу казаков с пищалями. Потом благоволил им остроги да крепости ставить на Каме-реке… Аника Строганов жаден был, а дети его и того более.
Годунов ждал смиренно, пока утихнет гнев царя.
— Для защиты твоих же вотчин, государь, Строганов казаков просит.
— Не-ет! — взревел Грозный. — Пусть Семка почешется! Что там, присмирел аль нет князь Урус, правитель ногайский?
— Нет, государь… Там его посол с жалобой на казаков пришел.
— С жалобой? Ну, зови.
Грозный вернулся на трон.
Годунов распахнул большую золоченую дверь. Вошел посол, согнулся в поклоне.
— Мудрый повелитель ногайцев князь Урус шлет тебе, великому государю…
— Пошто князь Урус не уймется? — перебил посла Грозный. — Пошло он жжет мои селения, а русских людей в неволю продает?
— Светлый государь! Славный повелитель ногайцев жалуется тебе… Твои государевы казаки сего лета в Орду приходили, славный город наш Сарайчик повоевали и пожгли, княжий гарем взяли, много людей повязали и в полон увели. И то светлому князю Урусу за великую досаду стало.
— Как — сожгли Сарайчик? — гневно вскричал царь. — Я велел на ордынские улусы не ходить! Кто ослушался?
— Гулевой атаман Ивашка Кольцо, государь, — сказал Годунов. — Он же и на волжских перевозах ногайцев погромил.
Царь снова вскочил с трона.
— Что деется! Воры переняли Волгу меж двух держав! Царский указ им ни во что!
Грозный остановился перед Годуновым.
— Послать на Волгу стольника Мурашкина с полком стрельцов! Ивашку Кольцо и всех его воровских людей изловить и повесить!
Грозный повернулся к ногайскому послу:
— Слыхал? То и передай князю Урусу. И пусть князь Урус тоже казнит своих воров, кои зорят мои окраины! Чтоб ваши татары и наши казаки ссоры меж нами впредь не чинили бы!
Кланяясь, ногайский посол попятился. Когда скрылся за дверьми, Грозный вернулся на трон, посидел задумчиво.
— Ладно, отпиши Семке Строганову — пусть нанимают для береженья своих городов от Кучума десять сотен охочих людей… только не из казаков, а из тамошних жителей.
За столом, уставленным иноземной фарфоровой посудой, сидели Никита и Максим Строгановы, а теперешний глава всего строгановского дома Семен Аникеевич метался по богато убранной палате, как разъяренный зверь, попавший в петлю.
— Явил милость царь-государь! За все труды наши! За раденье об земле русской! Тыщу-де местных людишек позволяю нанять для обороны от злодея Кучума… — Семен подскочил к окну, распахнул его сильным ударом ладони. — Эй! Послать сюда Анфима Заворихина.