Я снова откинулся на пол, наблюдая, как богато убранная комната кружится перед глазами. Если я закрывал их, то круговерть усиливалась. А если открывал, то расписанные лесами стены начинали раскачиваться. Я услышал, как Лант перевернулся на живот и, шатаясь, поднялся. Он склонился над Пером и мягко сказал:
— Давай-ка взглянем на нее.
— Проверь свои раны тоже, — вяло посоветовал я. Переведя взгляд, я обнаружил, что надо мной стоит Спарк, и выпалил:
— Нет! Не трогай меня. Я не могу это контролировать.
— Дайте мне ему помочь, — спокойно сказала Янтарь. Два неуверенных шага, и она оказалась рядом с тем местом, где я распластался на полу.
Я прижал к себе руки и спрятал ладони под жилеткой.
— Нет. Ты уж точно не должен трогать меня.
Со мной рядом изящно присела дама, но когда она поднялась на ноги, то снова превратилась в моего Шута, а Янтарь исчезла. В его голосе слышалась безмерная грусть:
— Неужели ты думаешь, что я мог бы вытянуть из тебя исцеление, которого ты не желаешь мне дать, Фитц?
Комната шла кругом, а я был слишком измотан, чтобы что-то скрывать от него:
— Я боюсь, что если ты дотронешься до меня, то Скилл прорвется через меня, как меч, рассекающий плоть. Если это вообще возможно, то он вернет тебе зрение. Независимо от того, чего это будет стоить мне. И мне кажется, что чтобы вернуть зрение тебе, мне придется потерять свое.
Меня поразило, как он изменился в лице. Его и без того бледное лицо побелело настолько, что стало походить на ледяную маску. Под напором эмоций на лице проступила каждая косточка. Побледневшие шрамы вновь обозначились, как трещины на глиняном кувшине. Я попытался сосредоточить на нем взгляд, но он, казалось, плыл вместе с комнатой. Я почувствовал сильную тошноту и усталость, я ненавидел тайну, которой пришлось с ним поделиться. Но я больше не мог ее скрывать. Мне хотелось остаться с ним наедине, но я не рискнул терять время на выдворение остальных из наших покоев:
— Шут, мы слишком тесно связаны. Каждое твое увечье, которое я вылечивал, мое тело воспринимало как собственное. Когда я излечил ножевые раны на твоем животе, на следующий день, хоть и не так остро, но я ощутил их на себе. Когда я закрыл язвы у тебя на спине, то они открылись на моей.
— Я сам их видел! — воскликнул Персиверанс.— Я думал, на вас напали и пырнули ножом в спину.
Я не обратил внимания на его слова.
— Когда я выправил кости у тебя вокруг глаз, на следующий день мои глаза опухли, появились синяки. Если ты дотронешься до меня, Шут...
— Я не стану! — воскликнул он и попятился от меня, шатаясь. — Уйдите все. Все трое! Уходите. Нам с Фитцем нужно поговорить наедине. Нет, Спарк, со мной все будет в порядке, я могу позаботиться о себе. Пожалуйста, идите. Сейчас же.
Хоть и не сразу, но они удалились, сбившись в кучку и постоянно оглядываясь. Спарк взяла Пера за руку, когда они обернулись, то выглядели по-детски несчастными. Лант вышел последним, на его лице застыло выражение, свойственное Видящим, он настолько напоминал отца, что никто не смог бы усомниться в его родословной.
— В мои покои, — сказал он детям, закрывая дверь, и я знал, что он постарается защитить их. Я надеялся, что угроза миновала. Но боялся, что генерал Рапскаль с нами еще не закончил.
— Объясни, — сухо сказал Шут.
Лежа на полу, я попытался собраться с силами, что оказалось сложнее, чем должно было быть. Перевернувшись на живот, я приподнялся на локтях и коленях, после чего с трудом принял вертикальное положение. Я оперся о край стола и, двигаясь вдоль него, добрался до кресла. Ненамеренное излечение Ланта и Пера лишило меня последних сил. Усевшись, я глубоко вздохнул. Держать голову оказалось крайне сложно.
— Я не могу объяснить того, чего сам не понимаю. Никогда не видел ничего подобного при лечении Скиллом. Только в нашем случае. Любая твоя рана, которую я излечиваю, появляется у меня.
Он стоял, скрестив руки на груди. Он вновь был собой, и теперь накрашенные губы и щеки Янтарь выглядели нелепо. Казалось, он сверлит меня взглядом.
— Не это. Объясни, почему ты скрывал это от меня! Не мог доверить мне правду? Что ты себе придумал? Что я потребую, чтобы ты ослеп ради моего прозрения?
— Я... нет! — я уперся локтями в стол и опустил голову на руки. Не помню, бывал ли я раньше столь же опустошен. Равномерные толчки боли в висках вторили ударам сердца. Я чувствовал, что мне крайне необходимо восстановить силы, но даже сидеть неподвижно требовало слишком много сил. Хотелось упасть на пол и провалиться в сон. Я попытался привести в порядок свои мысли.
— Ты отчаянно стремился вернуть зрение. Я не хотел отнимать у тебя надежду. Я планировал, что когда ты окрепнешь, группа Скилла сможет попытаться вылечить тебя, если ты на это согласишься. Я боялся, что если расскажу тебе, что не могу вернуть тебе зрение, не потеряв свое, то ты потеряешь надежду, — следующее признание далось мне с трудом. — Я боялся, что ты посчитаешь меня эгоистом из-за того, что не излечил тебя.
Я уронил голову на сложенные на столе руки.
Шут что-то проговорил.
— Я не расслышал, что ты сказал.
— Я и не хотел, чтобы ты слышал, — тихо ответил он. А потом добавил: — Я сказал, что ты болван.
— А, — мне с трудом удавалось не закрывать глаза.
Он осторожно спросил:
— Когда ты забрал мои раны, они излечились?
— Да. В основном. Но очень медленно, — у меня на спине до сих пор были видны розовые лунки от язв, которые когда-то были у Шута на спине. — По крайней мере, так мне кажется. Ты знаешь, что стало с моим телом после того давнишнего лечения группой Скилла. Я почти не старею, и хотя теряю много сил, но раны заживают на мне за ночь. Я излечился, Шут. Как только я понял, что происходит, то стал осторожнее. Когда я выправлял кости у тебя вокруг глаз, то контролировал каждый шаг.
Я замер. То, что я собирался предложить, пугало меня. Но наша дружба заставила меня продолжить:
— Я могу попытаться исцелить твои глаза. Вернуть тебе зрение, потерять свое и надеяться, что мое тело восстановится. Это потребует времени. А я не уверен, что здесь подходящее место для подобной попытки. Может быть, в Бингтауне. Мы можем отправить остальных домой, снять комнаты и попробовать.
— Нет. Не глупи, — столь сдержанный ответ не предполагал продолжения разговора.
Он надолго замолчал, и ко мне подкрался сон, проникавший в каждую клеточку моего тела. Этому всепоглощающему состоянию невозможно было противиться.
— Фитц. Фитц? Посмотри на меня. Что ты видишь?
Я разлепил веки и посмотрел на него. Мне показалось, я догадался, что он хочет услышать:
— Я вижу друга. Старого доброго друга. Неважно, какую маску он носит.
— Ты ясно видишь меня?
Что-то в его голосе заставило меня поднять голову. Я уставился на Шута. Через некоторое время мои глаза сфокусировались на нем:
— Да.
Он издал сдавленный вздох.
— Хорошо. Потому что когда я к тебе прикоснулся, то почувствовал, что случилось нечто неожиданное. Я хотел призвать тебя обратно, я боялся, что ты исчезнешь в потоке Скилла. Но когда я дотронулся до тебя, мне показалось, словно я коснулся не другого человека, а просто взял себя за руку. Как будто твоя кровь побежала по моим венам. Фитц, я вижу твой силуэт в кресле. Я боюсь, что отнял что-то у тебя.
— А, хорошо. Я рад. — Я закрыл глаза, слишком измотанный, чтобы удивиться. Слишком измученный, чтобы бояться.
Давным-давно я уже думал об этом – в тот день, когда вытащил его из лап смерти и снова затолкнул в его же собственное тело. В тот момент, когда я покинул тело, которое восстановил для него, и мы приняли друг друга, прежде чем вошли каждый в свою плоть, я ощутил то же самое. Единение. Полноту. Я помнил, но был слишком утомлен, чтобы облечь это в слова.
Я опустил голову на стол и заснул.
Я поплыл. Я был частью чего-то безмерного, но теперь был оторван. Оторван от великой цели, которая использовала меня как проводника. Бесполезен. Вновь. Издали доносились голоса.
— Он снился мне в кошмарах. Однажды я намочил постель.
Мальчик издал смешок:
— Он? Почему?
— Из-за того, как я встретил его в первый раз. Я был просто ребенком, правда. Ребенком, которому дали задание, казавшееся безобидным. Оставить подарок малышу, — он откашлялся. – Он поймал меня в комнате Пчелки. Загнал в угол, как крысу. Должно быть, он знал, что я приду, хотя не могу понять – откуда. Внезапно он оказался там, с ножом у моего горла.
Мертвая тишина.
— А потом?
— Он заставил меня раздеться догола. Теперь я понимаю, что он собирался обезоружить меня полностью. Он забрал все, что я принес. Маленькие ножи, яды, воск для копирования ключей. Все вещи, владением которыми я так гордился, все маленькие инструменты для того, кем хотел видеть меня отец. Он забрал их, и я стоял голый и дрожащий, пока он смотрел на меня. Решая, что со мной делать.
— Ты думал, что он тебя убьет? Том Баджерлок?
— Я знаю, кем он был. Розмари рассказала мне. И рассказала, что он куда опаснее, чем я мог вообразить – во многих отношениях. Что он наделен Уитом. И что всегда ходили слухи, что у него есть… аппетиты.
— Не понимаю.
Пауза.
— Что он мог желать молодых людей настолько же, насколько ему нравились женщины.
Мертвая тишина. Затем мальчик рассмеялся:
— Он? Только не он. Для него существовал только один человек. Леди Молли. Слуги в Ивовом Лесу всегда шутили об этом, — снова расхохотавшись, он стал задыхаться. – «Стучите дважды», - посмеивались кухарки. - «Затем подождите и опять постучите. Никогда не заходите, пока один из них не позовет вас. Вы никогда не знаете, где они доберутся друг до друга». Мужчины поместья гордились им. «Старый жеребец не потерял своего пыла», - говорили они. В его кабинете. В огороде. В садах.
Сад. Летний день, ее сыновья разъехались искать собственные судьбы. Мы гуляли среди деревьев, смотрели на наливающиеся яблоки, обсуждали будущий урожай. Молли, ее милые руки с дикими цветами, которые она собрала. Я остановился, чтобы прикрепить веточку гипсофилы к ее волосам. Она, улыбаясь, повернулась ко мне. Долгий поцелуй превратился в нечто большее.
— Когда в Ивовый Лес впервые приехала леди Шун, одна горничная сказала, что он уезжал, чтобы найти женщину. Кухарка Натмег рассказала мне. Она сказала горничной: «Не он. Для него существовала только леди Молли, и никто другой. Он не может даже смотреть на других женщин». Затем она передала Ревелу слова этой горничной. Ревел позвал ее в свой кабинет: «Он не из тех лордов, что распускают руки, он – помещик Баджерлок. У нас здесь не будет сплетен». А потом он велел ей собирать вещи. Нам так сказала кухарка Натмег.
Молли пахла, словно лето. Цветы рассыпались по земле, когда я притянул ее к себе. Густая трава сада хрупкой стеной окружила нас. Одежда, отбрасываемая в сторону, упрямая пряжка на моем поясе, и затем она — верхом на мне, сжимает мои плечи, сильно давит на руки, когда укладывает меня на землю. Наклоняется, ее грудь высвобождается из блузки, ее рот накрывает мой. Солнце согрело ее обнаженную кожу для моего прикосновения. Молли. Молли.
— А теперь? Ты все еще боишься его? – спросил мальчик.
Мужчина помедлил с ответом:
— Его следует бояться. Не заблуждайся насчет этого, Пер. Фитц – опасный человек. Но я здесь не потому, что он по праву предостерег меня. Я здесь, чтобы выполнить приказ моего отца. Он поручил мне следить за ним. Чтобы уберечь от него самого. Чтобы, когда все будет сделано, привести его домой. Если смогу.
— Это будет непросто, — неохотно сказал мальчик. – Я слышал, как Фоксглов говорила с Риддлом после битвы в лесу. Она сказала, что он хочет навредить себе. Покончить с собой, потому что его жена умерла, а ребенок пропал.
— Будет непросто, — со вздохом согласился мужчина. – Будет непросто.
Я спал. Это не было приятным сном. Я не был мухой, но попался в сеть. Сеть особую, не из липких нитей, а из подобия каналов, по которым мне пришлось следовать, словно они были глубокими тропами, прорезавшими непроходимый лес туманных деревьев. И я следовал, не по собственному желанию, но не в состоянии поступить иначе. Я не мог видеть, куда ведет мой путь, но другого не было. Однажды я оглянулся, но колея, по которой я следовал, исчезла. Я мог только продолжать путь.
Она заговорила со мной.
Ты вторгся в то, что принадлежит мне. Я удивлена, человек. Ты настолько глуп, что не боишься провоцировать драконов?
Драконы не утруждают себя предисловиями.
Туман медленно развеялся, и я оказался в месте, где круглые серые камни с лишайником горбами торчали из травянистой лужайки. Ветер дул так, словно он никогда не начинался и никогда не закончится. Я был один. Я попробовал стать маленьким и тихим. Но ее мысли все равно находили меня.
Право формировать ребенка принадлежит мне. Ты не имел такого права.
Спрятаться не вышло. Я пытался сохранять сознание неподвижным, но горячо желал, чтобы Неттл оказалась здесь, со мной во сне. Она выстояла при настоящей атаке дракона Тинтальи, когда еще была новичком в Скилле. Я потянулся к дочери, но дракон накрыл меня, словно лягушку, пойманную мозолистыми мальчишескими руками. Я был под ее контролем, один. Глубоко в груди я спрятал от нее свой страх.
Я не знал, что за дракон это был, но знал, что лучше не спрашивать. Дракон оберегает свое имя, чтобы не отдать власть над собой в чужие руки. Это только сон, едва ли он имеет отношение к тому, что дракон может сотворить с чьим-то спящим разумом. Мне нужно было проснуться, но она держала меня, словно когти ястреба трепыхающегося зайца.
Я почувствовал холодную каменистую землю под ногами, ощутил, как ледяной ветер вырывает тепло из моего тела. И все еще ничего не знал о ней. Возможно, до нее можно дотянуться логикой.
У меня не было цели вмешаться, только внести небольшие изменения, которые позволили бы детям жить.
Ребенок принадлежит мне.
Ты предпочитаешь мертвого ребенка живому?
Мой – это мой. Не твой.
Логика трехлетнего ребенка. Давление на мою грудь усилилось, и прозрачная фигура слилась со мной. Она мерцала синим и серебристым. Я узнал, на какого ребенка она притязала, по расцветке, которую она разделила с его матерью. Матерью была женщина, утверждавшая, что работает с Серебром. Тимара, крылатый когтистый Элдерлинг. Этот дракон предъявил права на девочку, которая была так бесстрашна, выбирая для себя изменения. На ребенка, который лишь незначительно был человеком. Она, не колеблясь, предпочла драконьи ноги человеческим, чтобы прыгать выше и держаться крепче, карабкаясь куда-либо. Храбрый умный ребенок.
Это она.
Я ощутил сдерживаемую гордость. Я не хотел делиться этой мыслью, но, возможно, если польстил ребенку, дракон предоставит мне отсрочку. Давление драконьей ноги на мою грудь сменилось болью в проминаемых ребрах. Если она раздробит мне ребра в колючие кусочки, которые проткнут легкие, я умру или проснусь? Осознание, что я вижу сон, не уменьшало боли или чувства неотвратимой катастрофы.
Умереть во мне – проснуться безумным. Кажется такова старая поговорка Элдерлингов. Твоя связь с этим миром сильна, маленький человек. В тебе что-то есть… но ты не помечен ни одним драконом из тех, кого я знаю. Как такое возможно?
Я не знаю.
Что за нить я ощущаю в тебе, дракона и не-дракона? Зачем ты пришел в Кельсингру? Что привело тебя в город драконов?
Месть.
Я с трудом дышал. Я почувствовал, что мои ребра начинают поддаваться. Боль была ошеломляющей. Конечно, если бы я спал, эта боль разбудила бы меня. Так что это было настоящим. Каким-то образом это было настоящим. А если бы это было настоящим, у меня был бы нож на поясе, и, будь это настоящим, я бы не умер, как приколотый заяц. Мою правую руку удерживал коготь дракона, но левая была свободна. Я потянулся, поискал и нашел его. Я вытащил нож и вонзил в нее изо всех оставшихся сил, лишь для того, чтобы он столкнулся с плотной чешуей драконьей ноги. Мой клинок соскользнул, словно я попытался проткнуть камень. Она даже не вздрогнула.