Ведь ее растили как будущую правящую королеву! Как она жила со всем этим? Пожалуй, Ирия зря считала несчастной себя.
Но потом... потом всё изменилось. Через сколько лет? Пять? Десять? Пятнадцать? Как долго бывшая принцесса Лингарда была рабыней супруга-колдуна, "смирявшего ее нрав"? Но она выжила. Потому что, когда Эвитанская империя напала на Тенмар, король справился с чужеземной армией только с помощью жены. Один не сумел. Подчинилась ли она тогда слепо или сумела сохранить себя и воспользовалась ситуацией, чтобы вернуть хоть часть былого статуса? Никто не расскажет.
Но Лингард не спасли. Адальстэйн не позволил, сама ли Изольда (Исольда!) не захотела? Или просто никто не успел?
А ныне не только Лингард, но и Тенмар - часть Эвитана. "Боги прощают глупцов еще реже, чем предателей, Ирия". Если "глупец" - польстившийся на власть отец Изольды, то кто предатель? Она сама? Ирия бы ее не осудила...
Дочь лорда Таррента взглянула на золоченые часы на полке. Пора! Пить кемет и ехать к Алисе.
Вставай на место, трагическая история Северной Ведьмы. С собой прихватим биографию "великого, ни в чём не уступавшего отцу своему" Тенмарского короля-мага Адальстэйна.
И - пора из библиотеки. К нынешней реальности. Пока и она не канула в песок - вместе с жизнью Ирии.
Глава шестая.
Эвитан, Южный Тенмар - Лютена - окрестности Лютены.
1
О спасителе Леон по-прежнему знал слишком мало. Виконт Тервилль... Скорее всего, из Ритэйны - все дворянские фамилии Лиара лорд Таррент помнил.
Как Витольд оказался в Южном Тенмаре?
Хуже всего, что Леону самому придется давать объяснения. Это его нашли раненым на дороге. В окружении нескольких трупов. Вдобавок - с полным кошелем золота, что сразу отметает версию о грабителях.
Тервилль ухаживал за спасенным не хуже родного брата. И уж точно лучше любой сестры.
Но рано или поздно и он начнет задавать вопросы. Хотя бы из соображений безопасности...
Лорд Таррент опять, как и в доме дяди, тянул время. Только теперь точно отдавал себе в этом отчет. И действительно был не в лучшем состоянии. А реакцию собеседника страшно даже представить...
В конце концов, первым заговорил Витольд. Когда они на пятый вечер знакомства сели ужинать. Под веселый треск печки.
- Леон, ты знаешь, кто на тебя покушался?
Виконт смотрит всё так же наивно и бесхитростно. А Леон едва не выронил ложку. Мысли лихорадочно заметались.
Можно заявить: "Понятия не имею, впервые их видел". Но такой ответ вызовет подозрения вмиг. У любого. А если Леона ищут?! Если по дорогам Эвитана уже мчится стража - по голову несчастного лорда Таррента? Что, если они уже в Тенмаре?!
- Это долгая история... - вздохнул юноша. - Я стал жертвой подлецов и негодяев!..
- Если тебе так тяжело, расскажешь как-нибудь потом... - просто ответил Витольд.
И больше в тот вечер действительно не задал ни единого вопроса. И в следующий - тоже.
Леон просто слишком плохо думал о своем спасителе. Но кто бы на его месте не стал подозревать каждого первого? После всего, что пришлось пережить?!
Витольд больше не спрашивал о прошлом спасенного. Но даже это, увы, не помешало две ночи проворочаться без сна.
На третий день юноша рассказал слегка исправленную историю своей жизни. Отчаянно боялся, что не сможет убедительно соврать. Но получилось так ровно - самому поверить хочется!..
...Однажды ночью Леон проснулся от криков в коридоре. Отца нашли в собственном кабинете - заколотым насмерть. Над телом слуги обнаружили сестру Леона, Ирию. Улики были убедительны. Ее пришлось отправить в монастырь - во избежание самосуда слуг и солдат, любивших покойного лорда.
Ирия отрицала свою вину... но Леон поверил не ей. Несмотря на все усилия их мачехи Полины, преступницу приговорили к казни на эшафоте. Сестра, не дожидаясь приезда солдат, покончила с собой.
И тогда мать, уже однажды выдавшая детей врагам...
При этих словах Витольд нервно сжал кулаки. Леон испугался: Тервилль не поверил. Но тот попросил продолжать.
...Мать начала шантажировать сына. Если он не поможет ей выйти из монастырского заключения, она обвинит его в соучастии в отцеубийстве. В этом якобы призналась на исповеди Ирия.
Сын и рад бы помочь матери, но ее осудил королевский суд. А кто такой Леон - сын мятежника без связей? Шантажа же он испугался по-настоящему - слишком хорошо знал мать. Во время восстания она, чтобы откупиться от Бертольда Ревинтера, отдала старшую дочь на растерзание его сыну Роджеру...
Что-то уловив в лице Витольда, Леон в красках расписал судьбу несчастной сестры-двойняшки. После чего вернулся к собственной незавидной участи. Решив все-таки помочь матери - может, она тогда одумается? - любящий сын отправился к ее брату Иву Криделю. Вдруг дядя поможет - взрослый же, опытный человек.
В его усадьбе юный лорд Таррент узнал, что его вот-вот обвинят в убийстве. Чему способствуют, якобы, сговор его матери с леонардитами и козни мачехи, ведущей в Лютене веселую жизнь...
При упоминании имени Полины голос Леона дрогнул. Но после ранения что-то в его душе изменилось. Если прежде он гнал все подозрения в отношении любимой женщины, то теперь начал понимать - она действительно может быть его врагом. Ей это выгодно! И тогда Леон - препятствие между Чарли и титулом лорда Таррент...
И всё же язык не повернулся обвинить Полину напрямую. Юноша сослался на дядю. Всё равно Ив Кридель - подлый, бесчестный предатель. Даже если он и не причастен к нападению на той снежной дороге. Своих бросают на произвол судьбы лишь самые законченные негодяи! А дядя выгнал племянника из дома. Даже не попытался защитить!
- Когда я понял, что за мной вот-вот приедут солдаты... как за Ирией, я решил сбежать за границу, в Аравинт! - напоследок выпалил юноша.
А почему бы и нет, кстати? Даже сейчас? Там он будет изгнанником, а не преступником. И без всякого Веги обойдется!
- Про твою мачеху я слышал. - На лице Витольда - неподдельное сочувствие. - Королевская любовница!
У Таррента потемнело в глазах. Нет! Тервилль что-то перепутал!..
И с чего Леон вдруг решил, что Полина ему безразлична?
Как она могла?!
- И если вздумала свалить на тебя убийство - значит, свалит, - добил юношу Витольд. - Я слышал, она в дружбе с Ревинтером. А твой дядя, похоже, в сговоре с этой шайкой. Это он на тебя покушался?
- Один из убийц - его секретарь, - честно ответил Леон.
Ритэйнец мрачно молчал несколько бесконечных мгновений. Словно забыл о еде.
И юноше становилось всё больше не по себе... А в душу полз мерзкий, противный страх, недостойный благородного дворянина. Виконт не поверил. Он решил, что Леон - и есть убийца. Но ведь это же был несчастный случай!
Теперь Тервилль Леона выдаст! Бежать? Далеко убежишь раненым! Хоть снова за ночной горшок хватайся... Ну горшок - не горшок, а нож - вот он, лежит! Если напасть неожиданно...
Юноша набрал в грудь побольше воздуха, мысленно измеряя расстояние до соперника...
- Меня предал родной отец, - неожиданно поднял взгляд Витольд.
Леон аж вздрогнул - словно ритэйнец мог прочесть его мысли. Но ведь помыслы - еще не дела. Юный лорд ничего Витольду не сделал. Не смог бы...
- Не грусти, Леон, - крепкая рука стиснула ему плечо. - Просто мы живем в грязное время. А вокруг слишком много сволочей! Но тебе, наконец, повезло. Король Аравинта - действительно благородный человек. И я как раз собираюсь именно туда. Хочешь - давай со мной.
- Но... меня не пропустят через границу! - вспомнил Леон. И отчаянно запаниковал - вновь. - У меня нет подорожной...
Витольд невесело рассмеялся:
- Ты что, считаешь, на границе с Аравинтом - сплошная линия солдат? Посты мы объедем. А в самом Аравинте никто эвитанские подорожные спрашивать не станет. Я тебя с такими людьми познакомлю!
Его лицо на миг стало почти мечтательным. Наверное, вспомнил что-то очень светлое...
И тут же вновь набежали тучи - губы сжались тверже, взгляд стал жестче.
Леон едва не содрогнулся вновь. Витольд ему скорее нравится. Но каждый раз, когда лицо Тервилля темнеет и мрачнеет, - кажется, что он Леона раскусил...
В эту ночь юноша спал крепко. Снились жаркое солнце Аравинта и маслины в цвету. Спелый багрянец вишен и радостный смех девушек, собирающих виноград.
В Аравинте Леон, наконец, обретет пристанище и покой. И вновь будет счастлив! Там о нем позаботятся...
2
Разговор с Гарсией всё разложил по полочкам. Не сошлись лишь в деталях. Риккардо предлагал свалить всё на гвардейцев Эрика, Алан - на всеславовцев.
- Вы что, храните верность бывшему сюзерену? - не удержался от ехидства Эдингем.
Что-то сверкнуло в темно-зеленых глазах (странный цвет - в Илладэне ведь все темноглазые), но тут же погасло. Заледенело. Красивое лицо сохранило бесстрастие.
- Какая верность? - Лед - не только в глазах, но и в голосе. - Думайте, что говорите, капитан Эдингем. Всеслав, если вы запамятовали - победитель Квирины. Лютена носит его на руках. Хотите подставить Бертольда Ревинтера?
- Эрик тоже вернется из Аравинта победителем. - Алан замолчал при виде спешившей к ним подавальщицы - лучшей в "Славы Лютены".
Конечно, вернется победителем. Чтобы проиграть эту войну, нужно быть "дядюшкой Гуго".
И то, если дать ему в заместители толкового генерала...
- Красное илладийское.
- Мне - белое, - раздельно добавил Риккардо.
Девушка ушла, и над столом повисло тяжелое молчание.
- Или вы сомневаетесь, что Эрик Ормхеймский сможет победить армию Аравинта?
- Кому вообще нужен Аравинт? - махнул рукой Гарсия.
- Вы что, полагаете войну бессмысленной? - Вот теперь Алан удивился. Вроде как богатая провинция лишней не бывает. - Вы забыли, что в Аравинте скрывается Грегори Ильдани?
- Кому нужен мальчишка на престоле, да еще и узурпатор? Лет через десять Грегори Ильдани стал бы историей. Отжившей своё. Никому и в голову не пришло бы ее возрождать. Чернь забывчива, знать - тем более... Вернемся к покушающимся.
- Я - по-прежнему за Всеслава.
- Ладно, две версии - даже лучше одной, - вздохнул Риккардо. - Еще сильнее запутает дело.
На том и порешили. И у Алана больше не осталось предлогов откладывать визит к девице Вегрэ. Завтра...
Нет, завтра он обещал муштровать свою полусотню. Вот послезавтра Эдингем обязательно навестит "милую Ирэн"!
3
Черное озеро зеркала отражает ее собственное лицо. И ничего больше.
Эйда могла часами вглядываться в прозрачную гладь. Плакать, умолять, злиться. Ничего не менялось. Зеркало неумолимо, как Бертольд Ревинтер.
Еще когда Эйда Таррент впервые увидела министра финансов - вмиг поняла, что он уже всё решил. Таких сдвинет с выбранного пути лишь угроза потерять большее, но дочери мятежника угрожать Регенту нечем. Она (тогда еще не позор семьи и не презренная и отверженная) разом обреченно осознала: ей противиться Ревинтеру не легче, чем травинке - серпу или косе. И о чём-то просить его - всё равно что каменный утес. А его сына - как тюремную решетку или топор палача.
Остальных - тоже бесполезно. Все, кто пришли в Лиар, - лишь орудия Бертольда Ревинтера. Но они, возможно, когда-нибудь в старости вспомнят убитых женщин и детей и ужаснутся собственным деяниям. А вот Ревинтер-старший если о чём и пожалеет, то лишь об упущенной когда-то выгоде.
Змеино улыбался безжалостный министр финансов, победно кривил губы его сын, равнодушно смотрела мать. Прятал глаза отец, ядовитым медом истекал взгляд Полины. С презрительной жалостью фыркал Леон, угрюмо молчала Иден. Ирия, жестко, по волчьи прищурившись, привычно вставала между Эйдой и очередной бедой...
Любого из них так легко сейчас представить. И ни одного не отображает неумолимое зеркало. И уж тем более не желает явить ее ребенка, о ком мать, одурманенная сонной настойкой, запомнила лишь слабый крик.
Ирия много раз твердила сестре о ее невиновности. И только сама Эйда знала правду. Могла ли она как-то защитить себя? А не только себя?
Могла - умереть тогда, в волнах! Но если за смерть Анри Тенмара она уже проклята, то трижды проклята мать, не сумевшая уберечь рожденное ею дитя. А она - не сумела...
... - Запомни, Эйда! - В глазах Карлотты Гарвиак нир Таррент - стужа северных гор. - Запомни: твой ублюдок родился мертвым! И если ты хоть раз за свою ничтожную жизнь проговоришься, что вообще носила его, - эта ложь станет правдой...
Утром Эйда пришла в себя. И Карлотта, презрительно кривя губы, изрекла "позору семьи", что ее дочь мертва. У Эйды кровью сердца рвался с губ вопрос - самый важный в жизни! Единственный теперь важный. Не знать на него ответа - выше любых человеческих и нечеловеческих сил!
Но в равнодушных глазах Карлотты девушка прочла немедленный приговор своему ребенку. И не спросила. Вырвалось другое:
- Как ты можешь?! - Дочь ясно читала в вымороженных глазах "сестры Валентины" презрение к чужим слезам, но не смогла их сдержать. - Ты же моя мать! Ты же тоже мать...
Тяжелая пощечина обожгла щеку. Раньше отец не позволял Карлотте бить детей. Раньше... когда папа еще был рядом... Когда еще любил Эйду, а не презирал.
- Не смей нас сравнивать! - Будь дочь публичной девкой - и тогда бы большего презрения не удостоилась. - Я была замужем. И рожала графских детей, а не ублюдков - под кустом.
Как потом узнала Эйда, для всех за пределами монастыря Карлотта всё еще содержалась в Башне Кающихся Грешниц. На деле же...
Дочь не посмела проговориться и потом. Ни о чём, что видела в аббатстве святой Амалии. Никому. Даже Ирии.
О том, что вытворял с пленницей Роджер Ревинтер, говорить было можно. Он - враг. А вот что делают с тобой свои - нельзя даже упоминать. Если тебе вредит родня - они в своем праве. Если ты им - ты тварь и предательница. Эйда усвоила эту нехитрую истину сразу. Еще не то усвоишь - если не хочешь зла своему ребенку...
Первые дни после того страшного разговора девушка помнила смутно. Кажется, она приходила в себя - плакала и звала дочь. Прибегали монахини и поили настойкой - вновь и вновь. Эйда проваливалась в очередной тяжелый сон. И сквозь ускользающее марево бытия смутно слышала: "Когда эта бесстыжая шлюха, наконец, угомонится?!" И "когда ее, наконец, запрут в Башню - терпеть же уже невозможно!"
Потом грешница проснулась в очередной раз. И ей впервые ничего не влили в горло, а позволили одеться. И куда-то повели.
Эйда равнодушно подумала, что в ту самую Башню. Или сбросят с нее в Альварен... Пусть. Только бы маленького не тронули!
А если... Если сбросят обоих?!
В сердце вонзились тысячи раскаленных игл. И девушка особенно остро пожалела, что не утонула в водах Альварена семь месяцев назад. Или уже больше? Сколько минуло времени?!
Только бы дочь жила... Почему-то Эйде казалось, что родилась девочка.
Увидеть бы хоть раз, подержать на руках...
Нет, если после этого их убьют вместе! Пусть непутевая мать никогда не увидит дочь - если иначе Мирабелле не жить!
Когда в детстве Эйда мечтала о собственной семье - хотела назвать дочь именно так.
А когда узницу вели по мерзлой земле двора, стало ясно: зима еще не наступила. Снега нет. Девушку шатало так, что ее пришлось поддерживать сухим, жестким рукам монахинь. Презрение намертво впечаталось в высохшие лица. Святые женщины опять вынуждены касаться грязной грешницы...
Эйде было почти всё равно. Почти. Только бы доченька...
Девушка жадно вдыхала свежий, морозный воздух. Перед глазами кружилось и плыло пронзительно-синее северное небо...