— Хорошо еще добрый оказался, — процедил он сквозь зубы.
***
Лежать в больнице оказалось интересно. На третий день Лёхе принесли его вещи, он достал старенький смартфончик, нашел бесплатный выход в Сеть и стал копаться в столичных развлечениях. Искал выставки, парки, планировал, куда двинет, когда выпишется.
Москва превратилась из далекой мечты в реальность. Лёха быстро определился, как жить дальше. Найдет работенку потяжелее, но с оплатой. Будет грузчиком или приклеится в бригаду помощником. Хоть в Макдональдс — работы Лёха никогда не боялся. Было бы ради чего, а вкалывать можно целые сутки. Вот, спросить хоть, не нужны ли в больницу санитары. Надо будет пройти курсы — так он пройдет. Возьмет небольшой кредит, получит корочку, а дальше будет помогать спасать жизни. Чем не цель?
Самое плохое, что могло случиться с ним, уже случилось, так он думал, лежа на больничной койке. В первый же день сбила машина, так чего теперь бояться? Паровоза? Самолета? В шахту метро нарочно не прыгать — и все будет пучком.
Каждый день улыбающаяся Вика или ее сменщица Танечка приносили питательный завтрак, обед и даже немного перекусить перед сном. Лёха так привык в N-ске к бутербродам и лапше быстрого приготовления, что больничная еда показалась праздником. Не надо думать, где достать денег на вечер. Лежи и ешь — мечта!
Дошло до того, что перед выпиской Танечка испекла Лёхе пирог с диетической куриной начинкой, и они проболтали до глубокой ночи. Лёха травил байки о провинциальной жизни, Танечка смеялась все громче, и когда мысленные часы Лёхи достигли двенадцати, она так разошлась, что оставила ему свой номер телефона.
Утром Лёха собрался идти покорять столицу во второй раз. Настроение у него было преотличнейшее, рюкзак с вещами потяжелел от надаренной напоследок еды, и он представлял себе, как устроится на тепленькое местечко. У стойки регистрации его ждал Станислав Валерьевич: в белом халате, с аккуратным бейджем. Лёха пошел прямо к врачу, чтобы на прощание пожать ему руку.
— Спасибо вам, — с чувством сказал он, широко улыбаясь.
Станислав Валерьевич пожал руку вяло, и вблизи казался измотанным. Лёха решил, что он с ночной смены. В свободной руке Станислав Валерьевич сжимал свернутый до размеров небольшого кирпича пластиковый пакет.
— На, это тебе.
Лёха не сразу сообразил, кому «тебе», но потом взял кирпич в пакете и стал разворачивать. Где-то в Сети он читал, что хорошие манеры — это когда сразу разворачиваешь подарок.
— Стой-стой! — возмутился Станислав Валерьевич. — Дома откроешь.
— Дома? — удивился Лёха. — Так я пока не знаю, где дом-то.
Станислав Валерьевич уставился на него изумленно:
— Как не знаешь? Ты разве не домой едешь?
— Нет, какой там домой, — отмахнулся Лёха. — Я пока лежал анкетки кое-где заполнил, сейчас поеду говорить.
— О чем? — Станислав Валерьевич все никак не мог сообразить.
— О работе, — охотно ответил Лёха. — Работать я буду, найду комнату, сниму.
Станислав Валерьевич ловко выхватил из рук Лёхи подаренный кирпич и спрятал за спину.
— Через час у меня смена заканчивается, я тебя отвезу к себе домой, — сказал он. — Посиди у моей мамы, в ординаторской, у нее удобное кресло. Идет?
— К вам домой? — удивился Лёха. — Ну что вы, Станислав Валерьевич, я вам там мешаться буду. Не переживайте, у меня все схвачено!
Станислав Валерьевич явно ему не поверил — протащил за руку по коридору и оставил на попечение Нине Валерьевне. Лёха тут же удивился, что у них одинаковое отчество. Удивился он по привычке вслух, и Нина Валерьевна целый час рассказывала ему за кружкой вкусного чая, открыв клубничное варенье, как так вышло, что у нее с сыном одинаковое отчество. Лёха узнал про детский дом, про жизнь в Союзе, про Артек, счастливое лето и отвратительных вшей, которых можно было искоренить только обривая детей. Он представил себе эту тяжелую и очень романтичную жизнь и даже начал вздыхать, когда Станислав Валерьевич вернулся и забрал его из ординаторской.
Конечно, у него была машина, и в ней Лёха тут же почувствовал себя уверенно. Уже когда они выехали на большую дорогу, он понял, что это — та самая машина, из-за которой у него треснуло несколько ребер. Врачи называли это жутким словом «перелом», но на деле снимки показывали легкие трещинки. Лёха даже сказал им, что у них в городе с таким бы в школу отправили, но никто не оценил шутку.
Ехали в тишине. Навороченная звуковая система, которую Лёха оценивал в «несколько косарей», простаивала без дела, а столичные пробки так и не позволили ему оценить скоростные возможности машины. Зато он вертел головой по сторонам и старался запомнить улицы. Сбивался, начинал снова, опять сбивался, испытывая при этом невероятный восторг. Он в столице! Он катит по пятиполосной дороге на иномарке! Он — самый крутой на свете, и круче него только Курт Кобейн, но круче Курта вообще быть нельзя, так что черт с ним.
— Ты по жизни чем занимаешься? — неожиданно спросил водитель. Лёха обернулся к нему, увидел сосредоточенное, почти злое лицо, и сник. Да, с таким жить — удавишься. Может, он хотя бы выпить любит? Там разговорится, подружатся. Иначе надо валить.
— Да я по мелочи, — ответил он в качестве компромисса между «ничем» и «я в поиске».
— Служил? — Станислав Валерьевич явно был из тех людей, что брали быка за рога.
— Не, мне по здоровью нельзя, — ответил Лёха.
— По здоровью? — заинтересовался Станислав Валерьевич, и Лёха тут же вспомнил, что перед ним московский врач — такого хрен проймешь рассказами про плоскостопие.
— Ну там с почками что-то, — сказал Лёха, надеясь, что почки Станислав Валерьевич плохо изучал в институте.
— Да нормальные у тебя почки, — тут же возразил врач.
— Ну что вы, в самом деле, — разозлился Лёха. — Мать денег дала, вот и не служил.
— Ты один у нее? — спросил Станислав Валерьевич.
— Один, — согласился Лёха.
Станислав Валерьевич многозначительно кивнул и вроде бы подобрел.
— Почему уехал? — спросил он спустя некоторое время. Лёха опять успел погрузиться в мечты о столичной жизни.
— Да че там делать-то, — сказал Лёха. — Каждый день одно и тоже, все спились давно, а тут родственники у нас были, я подумал к ним заехать.
— Ты веком ошибся, Лёша, — Станислав Валерьевич улыбнулся. Лёха тоже улыбнулся — вроде бы над ним пошутили, а вроде бы не зло, а очень точно. Да, с веком он промахнулся. Двадцать лет назад еще могло выгореть, пятьдесят лет назад — точно бы выгорело, а теперь-то что. Все давно поделили, и квартиры, и даже дачные участки. Была мечта — красивая, можно было ради нее еще попотеть на работе, а теперь нет — ну и черт с ней.
— Нина Валерьевна мне сказала, вы москвич, — Лёха решил сползти со скользкой темы. Болтать он любил, и хотя высокий статус собеседника сбивал его с толку, подыскать нужную тему труда не составило.
— Да, мама же в московских детских домах нас искала, — ответил Станислав Валерьевич.
— А сколько «вас» всего? — заинтересовался Лёха. — Вы вместе живете?
Он не рассчитывал, что врач разговорится, но тема оказалась подходящей. До самого конца их долгого путешествия по пробкам Станислав Валерьевич рассказывал о своей семье. Больше всего — о маме. Как она в первый раз приехала в его детдом, познакомилась с ним, как играла с ним в прятки и носила сушки. Много — целый пакет за раз. Знала, что ему придется почти все отдать остальным. И все равно носила. Потом стала договариваться об опеке, дважды брала в зоопарк — они смотрели на жирафов и слона, Станислав Валерьевич потом долго не мог объяснить остальным, какие они большие. У Нины Валерьевны уже жило два мальчика, и третьего ей давать не хотели, но она прошла все проверки, и спустя четырнадцать долгих месяцев они стали жить в квартире Нины Валерьевны. Витя все ему объяснил, а Костик долго подшучивал.
— И тут Витя подходит… — Станислав Валерьевич уже парковался, и Лёха ожидал завершения смешной истории, но врач замолчал на полуслове. Взгляд его вперился в машину по соседству: — И тут Витя подходит… — зачем-то повторил он. — Выходим.
Лёха с радостью выпрыгнул из машины и стал разминать ноги, а Станислав Валерьевич обошел соседнюю машину и стал стучать в лобовое стекло. Лёха решил, что водитель занял чужое место, а потом водитель вышел, и они со Станиславом Валерьевичем обменялись рукопожатиями.
— Это — Витя, это — Лёша, знакомьтесь. И объясни мне, почему ты здесь торчишь.
— Можно сначала в квартиру зайдем? — попросил «Витя», и когда они зашли в лифт, до Лёхи донесся знакомый запах алкоголя.
— Жанна опять? — спросил Станислав Валерьевич.
— Потом, — снова попросил Витя. Лёха никак не мог заставить себя его так звать, и решил, что будет звать его Виктором Валерьевичем. Если когда-нибудь решится — вид у «Вити» был как у депутата из новостей.
— Вить, я Лёше обещал, что он заночует, так что ты на пол, раз такое дело, — предупредил Станислав Валерьевич, хотя по его тону Лёха без труда разобрал, что и он видит в брате столичного депутата. Попробуй такого уложи на пол.
— Нет-нет, что вы, я на пол лягу, — тут же вызвался он.
— Еще чего, — разозлился Виктор Валерьевич. — Из больницы на пол! Нет, я сам виноват, свалился, как снег на голову. Стасик, а ты не мог пониже поселиться? Мы час уже поднимаемся.
Поднимались они действительно долго — лифт плыл вверх, еле слышно. Лёхе даже показалось, что они взлетели. Когда полет прервался, зазвенело в ушах. Они вывалились из кабинки и прошли к красивой двери. Да, вот так и должны жить в Москве, в красивых квартирах. Приезжаешь — укладывают переночевать, и жизнь налаживается.
— Кто хочет борщ? Позавчерашний! — первым делом крикнул из кухни Станислав Валерьевич. Лёха очень хотел борщ, но еще больше хотел узнать, готовил ли этот борщ крутой столичный врач. Неужели еще и готовит?
— Я есть не буду, — объявил Виктор Валерьевич, с трудом стягивая обувь. Лёха растерянно смотрел на него. Помочь? Или лучше не лезть?
— Я буду пить! — радостно объявил «депутат», задорно подмигнул Лёхе и потащился на кухню. Из кармана у него торчала початая бутылка.
Внутри оказался виски, рекламу которого Лёха несколько раз видел в «Максиме». Станислав Валерьевич запретил ему притрагиваться к алкоголю, но слишком устал после смены, поэтому быстро ушел спать, и Лёхе достался полный бокал сказочной жидкости.
Пока Виктор Валерьевич — «Витек» после третьего стакана — последовательно напивался, Лёха не спеша дегустировал то, о чем «потом можно будет рассказать».
— И пилит, и пилит, и пилит, и пилит, — монотонно бубнил Витек, хлопая ладонью по столу. — Я ей говорю, че ж тебе надо от меня? Она смотрит так зло. Глазищи такие узкие-узкие, как у казачки.
— У казашки, — поправил Лёха, но Витек отмахнулся.
— Я заснуть пытаюсь, и спиной прям чувствую, как она на меня глядит. Оборачиваюсь — и правда. Думаю, засну, а она придет с ножом. Бжых! И все. Как тут расслабишься? Три дня не спал, все, думаю, не могу так больше. На четвертый заснул, просыпаюсь — она шубу на клочки разорвала, разбросала по всей комнате и облила майонезом. Говорит, это тебе за Ирку. За какую Ирку? — он навис над Лёхой. — За какую такую Ирку?
— Я не знаю, — растерялся Лёха.
— И я не знаю, — вздохнул Витек. — У меня на Жанку-то еле сил хватает, какая мне еще Ирка? Вбила себе в голову, и хоть режь. Я говорю, чтоб к моему приходу убрала все. Поедем, купим новую. Возвращаюсь — она обои кетчупом измазала. Вот скажи, она вменяемая? И ведь не пьет, не курит, лингвист! Что у нее в голове творится?
— Может, она беременная? — предположил Лёха.
— Чего? — удивился Витек.
— Ну, они когда беременные, у них голова по-другому работает, — неуверенно добавил Лёха. Знаний этих он нахватался во дворе и не был уверен, что они достоверные.
— Слушай, а это мысль! — обрадовался Витек, и они разошлись. Виктор Валерьевич отправился отсыпаться, а Лёха — изучать квартиру, куда привез его неожиданный благодетель.
Квартира была маленькой: комната, кухня и санузел. Размеры компенсировал потрясающий вид из окон, большая советская лоджия и ремонт. Лёха топтался в коридоре, разглядывая развешанные на стенах дипломы. Здесь были совсем старые из школы, с Олимпиад, были те, что Лёха мысленно назвал институтскими, потом шло участие в конференциях — несколько штук невозможно было прочесть, потому что английский в школе он плохо учил, а немецкого не знал вовсе. Он даже не был уверен, что они на немецком, с тем же успехом это мог быть французский или еще что поэкзотичнее. Станислав Валерьевич явно не сидел без дела.
На кухне в простой пластиковой рамке на обеденном столе у стены стояла фотография Нины Валерьевны. На фотографии она улыбалась и махала рукой, положив руки на двух улыбающихся девочек. Одна была рыжей, кудрявой, с веснушками, вторая выкрасила волосы в розовый и с недоверчивым прищуром смотрела на Лёху.
В холодильнике валялись контейнеры с едой из ресторана: роллы, пицца, запеканки, макароны, куски мяса. Еще там были банки с импортным пивом, минеральная вода и открытая бутылка текилы. Лёха никогда не пил текилу, поэтому открыл бутылку, понюхал жидкость и поморщился. Пахло водкой.
В коридоре висела верхняя одежда и целая пачка белых халатов на отдельной вешалке. Халаты были идеально отглажены, а верхнюю одежду хозяин квартиры не потрудился убрать еще с зимы. Здесь был пуховик, пальто, две куртки, три или четыре пиджака — Лёха представил себе, как Станислав Валерьевич приходит с дежурства, вешает одежду и не задумывается о том, что будет дальше. Проверяет, есть ли халат на завтра, пьет пиво из холодильника и отключается. Во всяком случае, сегодня он так и сделал.
Спать не хотелось, ключей у Лёхи не было, но на кухне он нашел небольшой телевизор. Прикрыл дверь, чтоб не мешать спящим в комнате братьям, и осторожно включил. Платный канал — образовательный, что-то про животных. Лёха переключил, нашел музыкальный и оставил его фоном, чтоб не было одиноко сидеть на кухне. Потом отыскал в ящике пакетики чая, заварил кипяток, откопал сахар в банке. Нашлось варенье и старое печенье. Он сел у окна и стал разглядывать город.
Вид открывался на большой проспект, Лёха видел несущиеся навстречу друг другу потоки машин и несколько минут ни о чем больше не мог думать — чай успел остыть, когда он пришел в себя. Это было то, о чем он мечтал, сбывшийся сон. Он в Москве, в крутейшей квартире, с каким-то врачом, у которого куча дипломов на стенке. Наконец-то, можно начать жить.
На Лёху обрушился поток бессвязных идей. Сходить на Красную Площадь? В музеи? В кино? В крутой магазин? Как он называется? ГУМ? Или лучше сходить в клуб? Какие тут клубы? Где зависают после рабочего дня?
Он просидел на стуле до тех пор, пока не начал выветриваться из тела алкоголь. Чай помог отогнать сонливость, но Лёхе стало грустно. Он хотел позвонить друзьям, матери, но тогда нужно было выдумывать историю, а врать он не любил. Правду? Про машину, про то, как его выставили и он напился? Нет уж, ни за какие деньги.
Потом пришли мысли о деньгах. Их осталось ровно на обратный билет. Чего он собрался ловить? Даже такой крутой мужик, как Станислав Валерьевич, ютится в тесной квартирке, окна у него выходят на шумную улицу, и целыми днями он работает, больше ни о чем не может думать. Да, у него есть тачка, но сколько ему лет-то? Сорок? Пятьдесят? Глаз из-за синяков не видно. Сколько надо будет работать Лёхе, если он хочет такую жизнь? И потом, у Станислава Валерьевича вон сколько дипломов. У Лёхи один — про то, как закончил одиннадцать классов. И еще корочка разнорабочего в родном магазинчике, которой в Москве разве что подтереться — и то неудобно будет, слишком остро и грязно.
Лёха вздохнул, налил себе еще чай и развернулся к телевизору. Сейчас бы в интернет, но спросить пароль от вай-фая — страшно. Человек его пригласил к себе в дом, а он будет его будить? Нет уж, перебьется, обойдется без интернета. Жили же как-то раньше. Вон и телевизор можно посмотреть.
Он уселся в угол, поближе к стене, подпер ладонью голову и не заметил, как заснул под монотонный рассказ диктора о столичной погоде.