В течение почти всей дороги к «Голубому Щиту» я пытался придумать что-нибудь хоть чуточку имеющее смысл. Только все расклады выходили пустыми. Меня наняли, чтобы я стрелял, а не мучил понапрасну свою серость в башке. Когда же я дотащился наконец до заведения, рожа у меня была не из самых веселых. А тут еще этот клозетная бабка. Это ж как он на меня глянул. Похоже, что он не слишком верил, что я пришью скрипача. Ну и хер с ним!
Это я должен был верить.
Уселся я в том же самом месте, что и в прошлый раз. Людей было столько же. Наверняка здесь были и такие, кого скрипач не только не пугал, а наоборот, притягивал. Развлекуха! Я поделился этими мыслями с барменом.
— Угу, — буркнул тот. — Кое-кто подобное любит. Только люди почти не носят деньги, и спиртное не покупают. Мы уже в минусе.
Он положил руки на стойку.
— Скоро придется закрывать лавочку, потому что этот гад вычищает кассу до грошика.
Я взял выпивку, чтобы немного раскрутить обороты, и стал осматриваться. а было ли в этом месте что-то особое, отличное от всего другого и полезное для скрипача? Кабак как кабак, девочки как и везде глазки строят, заигрывают. Какой-то миг сне даже хотелось отбросить всю эту работу к черту. Можно было бы у бармена занять несколько злотов и позволить себе перепихнуться по маленькой. Только… сто пятьдесят лимонов. Я вздохнул. Люди сидели за столиками, немножко пили, немножко кричали. Все как и везде. Черт подери, ну что же могло помочь решить эту загадку?
Где-то через полчасика, которые мне никак не помогли, я заметил Аманду. Она помахала мне рукой, а я, хоть и не привык кланяться блядям, кивнул ей. Она тоже осматривалась по сторонам, как будто кого-то искала. Что касается Контрабаса, то здесь она лажанется.
И я был чертовски доволен этим.
Время тащилось как хромой под гору. Пить мне больше не хотелось. Если бы появился скрипач, я бы попросту всадил ему пулю в лоб. Пуленепроницаемый он или нет, но профессиональная ответственность приказывала проверить самому. Клозетная бабка чесал вчера из автомата, а тот и не дрогнул. А ведь должен был выглядеть как ситечко. Может, вокруг него было какое-то силовое поле? Я видел такие фильмы.
— Может еще выпьешь? — предложил бармен.
Нет, ждать было чертовски нудно. И я взял эту водку. Теперь я скучал под выпивку. Приперся вчерашний тип. Увидав его, бармен вытащил из загашника целый вазон искусственных цветов и, вздохнув, поставил его на стойку. Тип радостно залыбился. Цветы были кошмарные.
— Вот перед войной, вот это были цветы, — сказал он.
Я отвернул от него голову. Ну и тип. Аманда сидела сама за дальним столиком. А Контрабас не придет, подумал я, и настроение резко улучшилось. Я допил свой стакан. В голове зашумело, я почувствовал, что принял на грудь уже достаточно. В пьянке мне не хватало репетиций. Поэтому до меня не сразу дошло, что Аманда встает с места и с кем-то обнимается. И это был никто иной как Контрабас.
Контрабас сказал ей несколько слов, и они вышли из зала. Он не хотел, чтобы я его заметил. Только я заметил и был взбешен как никогда. Я слез со своего стула и пошел за ними.
— Эй, а работа? — крикнул мне вдогонку бармен.
— Не твое собачье дело, — буркнул я.
Клозетная бабуля тоже не очень-то хотел меня выпустить.
— Так что там со скрипачом? — спросил он. — Вы пришьете этого сукина сына или нет?
— Пошел нахер! — заорал я, потому что меня уже совсем достали.
Да, многое мог я вынести, но чтобы по любви?
Я вышел на улицу. Мне было паршиво. Там было немного людей, а Контрабас с Амандой как раз сворачивали в боковую улочку. Я побежал за ними. Ноги у меня были тяжелые-тяжелые. Я свернул за угол.
— Контрабас! — заорал я.
Тот сделал вид, что не слышит. Я вытащил пушку и выстрелил в воздух.
— Контрабас, сука!
Он остановился и повернулся в мою сторону, затем с неохотой подошел. Пришли оба, потому что Аманда цеплялась за его плечо.
— Возвращайся в заведение, киса, — сказал я, пристально тырясь на Контрабаса.
— Да, ты лучше иди, — сказал он.
Я подождал чуток, пока она скроется за углом. Чувствовал я себя странно, даже еще странней. Веки сами закрывались.
Трудно поверить, но я засыпал.
— Контрабас… — сказал я и медленно сполз на землю. Я был ласточкой и быстро-быстро скользил над землей по голубому небу. Нет, это было не небо; кто-то тащил меня за ноги. Только вот есть ли ноги у ласточек? Я видел над собой лицо Контрабаса, но все еще оставался ласточкой. Видимо я заснул, а потом лишь почувствовал, что прихожу в себя.
— Черт подери, Дирижер! Ну ты и храпел, будто Тромбон после страшного перепоя, — сказал Контрабас.
Я лежал в какой-то подворотне, а этот долбаный Ромео стоял возле меня на коленях, и на его лице были написаны радость и облегчение.
— Вот это номер, — сказал я, еле двигая языком.
— Я уже пятнадцать минут пробую тебя добудиться.
Я с трудом уселся, в голове была сплошная каша.
— Слушай, Контрабас, — заговорил я. — Я заснул. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Он глуповато пялился на меня глуповато, на его лице не отражалось ни единой мыслишки.
— Контрабас, тут кто-то выебывается.
Я с трудом поднялся с тротуара, грязный и опять же злой как тысяча чертей. Только теперь повод был совершенно другой. Меня сделали дураком.
Мне хотелось рвать и метать, только вместо этого я как болван стоял посреди улицы. Но я уже мог размышлять, и этот процесс шел все живее.
Весенний Розмарин, закостеневший пердун, игрался со своими собаками возле развалин того, что он называл своим домом. Псы были ужасно ленивые и дурнее всего, что может передвигаться, но у старика была к ним слабость, именно с ними он привык терять остатки своего времени.
— Вот видишь, Дирижер, сколько лет человек пахал, пахал, а теперь, пожалуйста, не имею ни шиша, — сказал он. — Когда-то, да-а, когда-то и я пожил. Но ты же знаешь, война дала, война и забрала, разве не так?
В свое время он занимался наркотиками. Был он в почете, пока у него не поехала крыша. Купил как-то раз не то, что надо, потерял репутацию, и конкуренты мигом выставили его с рынка. Короче, не повезло. Теперь вот он игрался с собаками.
Мы зашли в его хибару и там, среди старых одеял, матрасов, разбросанных консервных банок, одежек, обуви, какой-то другой рухляди, еле нашли местечко, чтобы присесть.
— Ходят слухи, что ты сейчас работаешь на Маленького Принца, — сказал он.
Собаки зашли за нами и легли возле своего хозяина.
— Так ты еще неплохо стоишь, — заметил я. — Еще имеешь ходы-выходы.
— Имею, имею. Ходы, выходы, информацию, иногда и пригодиться могу. Кому-нибудь такому, как ты. Если, конечно, у тебя есть чем заплатить.
— Есть, — коротко сказал я.
На этом долбаном свете платить нужно было за все. На шару ничего не давалось. Ай, Контрабас, Контрабас, счастливчик хренов…
— Что тебя связывает со скрипачом? — спросил я.
По лицу Весеннего Розмарина пробежала тень.
— Да, я знаю, что ты меня там видел, — согласился он. — Но ты же знаешь и то, что я завязал. Со всем на свете. Не вступаю ни в какое дело. Разглядываюсь повсюду, но ни во что не влезаю. И продаю лишь то, что знаю. А знаю я много чего, и это самое лучшее.
Я кивнул. Пусть даже я и видал его два дня назад в «Голубом Щите», все равно не думал, чтобы он был замешан в это дело. Когда-то, любое место, где он выставлял свою рожу, начинало вонять. Теперь все поменялось. Он сам уже ничего не организовывал. Ему хватало того, что мог следить, наблюдать. Он появлялся там, где что-то происходило, заглядывал в разные укромные местечки, и что самое удивительное, умел на этом заработать. Нюх у него был отменный.
— Этот чувак блефует, — сказал я. — Притворяется, что колдует, только все это химия. Никакая не магия, а просто химия.
Весенний Розмарин усмехнулся.
— Ты так считаешь?
— Ну, точно не знаю, но это должно быть какая-то отрава. Может наркотик? Что-то усыпляющее. Вчера у меня было что-то подобное в выпивке. Вот только с этим что-то не вяжется. Там не все пьют, во всяком случае, не одно и то же и не в одно и то же время. А когда скрипач начинает играть — кондрашка хватает всех одновременно. Даже не знаю, замешан ли в это дело бармен. Но все равно, никак не догоню, как оно все там происходит.
Старик покачал головой и наморщил брови.
— Двадцать лимонов, двадцать лимонов, и я выкладываю тебе все как на духу.
Вот тут он уже пересолил.
— Я только хочу знать, что это за средство.
— Это все сложно, немного, конечно, но на двадцать лимонов хватит.
Только я все еще не был уверен, стоит ли таких бабок то, что расскажет мне Розмарин.
— И это все закончит раз и на всегда, Дирижер, — сказал он. — Я тоже не верю в чудеса. Один раз я позволил себя наебать, только это уже не повторится. Я умею глядеть. Хорошо умею. Когда я выложу тебе все, что видел тогда в заведении, а тогда видел много интересного, ты просто пойдешь туда и прикончишь кого следует.
— Даже если этот тип пуленепробиваемый?
— Ой, Дирижер, не строй из себя такого наивняка!
Я сдался. Что ж, такие времена. Принц за убийство платил мне сто пятьдесят лимонов, за информацию мне приходилось выложить двадцать. Человеческая жизнь совершенно потеряла свою ценность. Плохую профессию я выбрал. Нужно было становиться шпиком.
— Послушай, деньги получишь, когда Принц заплатит мне.
Он поглядел на меня. Согласился. У него тоже были свои способы забирать долги, а у меня вовсе не было желания когда-нибудь проснуться с отпиленными ногами.
— В твоей выпивке ничего не было, — сказал Розмарин. — Это все газ. Газ очень редкий, просто так не купишь; во время войны им пользовалась разведка. Я бы и сам не сориентировался, если бы когда-то, по работе, не столкнулся с чем-то подобным. Действует очень мягко, как галлюциноген, сразу никогда не заметишь. Если бы у меня было что-то подобное, уж я бы использовал его получше.
Весенний Розмарин поднялся и отлил в уголке. Потом продолжал рассказывать. Из его рассказа я понял одно.
А понял я то, бля, что совершенно не работал головой.
Глаза у Тромбона сделались большие, потом еще больше, а потом уже совсем квадратные. Флейтяра, так тот вообще варежку раскрыл. Один только Контрабас оставался невозмутимым, хотя это именно он сказал:
— Шустро придумано.
Чертов Ромео со своей престарелой Джульеттой.
— Да, именно так оно и было задумано, — сказал я. — Сегодня вечером идем туда. Уже все ясно, так что неприятностей быть не должно.
— Ухлопаем только скрипача? — спросил Тромбон.
— Нет, всех четверых. Это окончательно закроет все дело. Я никому не позволю меня наебывать.
— Но деньги ты получишь только за скрипача.
— Ну и хер с ними.
— Нет проблем. — Флейтяра поднял руки. Его интересовала одно только музыка. Убивал он только в паузах.
— Так я пойду, чтобы к вечеру вернуться, — сказал Контрабас.
— Вот так и пойдешь? — голос Флейтяры не обещал ничего хорошего.
— Ну, чтобы к вечеру и вернуться.
— А ты, Контрабас, знаешь, что трахаются ночью; днем творят музыку.
— Так кто тебе запрещает идти блядовать сейчас? — спросил Контрабас и вышел.
— Сволочь, — подвел итог Флейтяра. — Без него можем засунуть инструменты себе в задницы. Без контрабаса ни хрена не выйдет.
Он был прав. До двенадцати было еще далеко, а день провести хоть как-то было надо.
— Ну что же, может и правда пройдемся по блядям, — предложил я.
Флейтяра глядел на меня так, будто хотел сказать: а пошли вы все.
— Для музыки это будет ужасной потерей.
— Тромбон, идешь с нами? — спросил я.
Тот отрицательно покачал головой. Он никогда с нами не ходил. Тромбон мог вырвать у типа сердце и сплющить башку. Но вот женщин побаивался.
Мы пошли без него. Мы договорились с Флейтярой заскочить к одной такой парочке, что каждый вечер высиживали в «Квазаре». Дамочки были ничего, никакого тебе «ретро», обычные «business women». Они знали, чего хотят, и знали, чего от них хотят другие. Жили они в одном таком, более-менее оборудованном подвале. Мы там бывали уже не раз.
— Вы что, ребята, не знаете, что этими делами надо заниматься ночью? Днем про ночи как-то и не следует думать, — сказала нам та, что открыла.
Но когда увидела бабки, сразу же сделалась профессионально милой и податливой. Ее подружка гораздо больше любила свою профессию, потому что сразу же начала раздеваться. Так что все было в порядке. Мы провели у них несколько приятных часов. И время это не было потерянным напрасно.
Вернулись мы перед самыми сумерками. Контрабас уже поджидал. Тромбон полировал инструмент и пытался что-то там насвистывать под нос.
— Даже невозможно, ты, и вернулся в такое время? — сказал Флейтяра, глядя на Контрабаса. — А, я уже знаю, она не любит заниматься этим в темноте.
— Отвали, — буркнул Контрабас. — Просто ей нужно было куда-то идти.
— Идти? Ясный перец, что ей было нужно. Любовь любовью, только ведь жить с чего-то надо? У нее имеется профессия. Могу поспорить, что она еще и ударница труда.
Контрабас не отвечал. Он побледнел и сжимал кулаки. Флейтяра не отступал ни на шаг. Ждал.
Я вздохнул, вытащил пистолет и пальнул между ними, в пол. Слава Богу, еще ни в кого не попал. После хорошего трахалова у меня всегда трясутся руки. И они об этом знали — сразу же отскочили друг от друга.
— Ну, ладно, — буркнул я, садясь. — Надо бы покумекать, как мы это сегодня провернем.
Они сразу же успокоились. Контрабас пожал плечами.
— Да тут ничего трудного, — сказал он и замолчал. Морда у него была чертовски глупая. Он глядел куда-то прямо перед собой, а я расхохотался. Таким смешным я его еще никогда не видел. Но хохот этот быстро сполз с моего лица будто грим с клоунской рожи. Моя рожа была не умней. Весь мир за один миг поглупел. В дверях нашей хибары, где оживала музыка Шопена, стоял скрипач.
Это был он. Громадный мужик с лысым черепом. Я никак не мог в это поверить, горячечно искал пистолет, а ведь тот все время был у меня в руке.
— Эй, ты, — сказал Флейтяра, который никогда не видал нашего клиента. — По-моему ты заскочил не туда, куда следует.
Скрипач не обратил на него внимания. Он был в том же черном костюме, в котором я видел его в «Голубом Щите». У него был галстук и перчатки. Вот инструмента он не принес. Оружия тоже не было видно.
— Элегантный, падаль, — сказал Тромбон, на мгновение перестав свистеть. Но только на мгновение.
Скрипач подошел поближе и поглядел на наши лица.
— Я хочу поговорить, — сказал он.
Не, я усрусь. Я тут собирался через пару часов пришить этого типа, а он приходит как к себе домой и заявляет, что хочет поговорить.
Контрабас уже пришел в себя от шока. Он снял со стенки автомат и передернул затвор. Я успокоил его, махнув рукой.
— Дело очень серьезное, — сказал скрипач. — Мне бы хотелось договориться с вами.
Я начал беспокоиться.
— Что тебя занесло сюда, скрипач?
— Скрипач? — Флейтяра с Тромбоном произнесли это одновременно, а ведь это были люди с полярно противоположными взглядами на жизнь.
— Вас наняли, чтобы меня убить, только я не считаю вас врагами, — сказал он. — И я хочу сделать вам одно предложение.
Теперь на него уставились мы все. Сто пятьдесят лимонов в одном куске мяса пришли к нам, чтобы сделать предложение.
— Ну?
— В моей музыке нет ничего сверхъестественного, — сказал он.
— Мы это знаем, придурок, — отрезал я.
Он глянул на меня, но как-то спокойно, без выпендрежа.
— Работаю не один, а в группе.
— Это мы тоже знаем.
Он с шумом втянул воздух.
— Меня можно убить.
Я согласно кивнул головой.
— Убить можно всякого. Так ты нам скажешь чего-нибудь нового, или нам уже можно тебя прикончить?