В каюте у второго помощника Жени-Красавчика операция провалилась. Когда Ляля опёрлась грудью на его плечо, заглядывая в книгу, которую Женька читал, лёжа на диване, он встал, взял гитару и красиво запел:
«Напрасно ты надеждою пылаешь, Чтоб моряка к себе пришвартовать,
Ошибку грубую ты в жизни допускаешь, Ведь морякам на женщин – наплевать…
Любить одну мы права не имеем, Любить одну нам право не дано,
Лишь потому, что мы сегодня с вами, А завтра будем от вас мы далеко…»
Открылась дверь и в каюту с бутылкой вина зашёл сосед-рефмеханик Миша Гимпельман: «Я чую, без меня вы тут совсем загрустили, поёте на два голоса декадентские песни» – хохотнул Миша.
– Ты же говорил, Женя, что мечтаешь о семье и детках, – удивилась Ляля смене его настроя.
– А я под столом держал указательный и средний пальцы на «перехлёст», а это у моряков означает: «Шутка»! Детки, говоришь? Да вот соседская девчушка, пяти лет от роду, пристаёт ко мне: «Дядя Женя, ты – мойяк, тогда йасскажи мне пйо твою жизнь койабйядскую! А мой папа – йибак, он упвыл на йибавку!» А устами младенца, как говорят, – глаголет истина! Так что, «поджениться», этопожалуйста, а вот – под венец, в хомут, это – без меня!
***
…Прошло два месяца и ремонт подходил к концу. Виталий беспечно пользовался нахлынувшим счастьем, но о браке не заикался.
И тогда Ляля включила «тяжелую артиллерию». Как всегда: укороченный донельзя халатик на голое тело и – вперёд, в каюту помполита. Она приметила: он у себя! (Обычно убирают каюты в отсутствие хозяев!). Ляля встала на четвереньки и залезла тряпкой в угол, протирая плинтусы…
Джигит Багдасаров увидел обнажённую (в бикини!) попу и его прорвало: он обнял Лялю сзади, за ягодицы, прижался к ней возбуждённым естеством и, закатив глаза, забормотал:
– Ты разденься, Лялечка, я как раз собирался сделать тебе медосмотр по женской части…
Лариса стряхнула помполита и сказала:
– В кадрах меня знакомили с Уставом и там написано, что мозги мне пудрить помполит имеет право, а вот заглядывать ко мне в вагину, – увы!, – Лариса ликовала.
– Но на ремонте нет судового врача и я его заменяю… – забормотал Багдасаров.
– Слышала в кадрах о вашем пристрастии к медосмотрам девушек…
– А о том, что я тебе буду писать характеристику-рекомендацию на визу ты подумала, прежде, чем вступить со стармехом в интимную связь? – разозлился помполит.
– Мы оба не состоим в браке и свободные люди!
– Это там, на берегу, но не на рабочем месте! – угрожал помполит.
Через пять минут рыдающая Ляля уже всё, взахлёб, пресказывала Виталию:
– «Фюрер» хотел меня изнасиловать. Я отбилась. Теперь он угрожает мне визой за связь С ТОБОЙ….
– Какой фюрер? Кто это? Помполит? Почему – «Фюрер»?
– Его так прозвали девчата за портретное сходство с Гитлером и за то, что он девчат называет ЖОПы… В смысле – женский обслуживающий персонал…
Виталий выслушал Лялю и спокойно сказал:
– Ну, как член партии морду бить вождю я не пойду, а вот мы с тобой пойдём сейчас к моим родителям и объявим им о нашей помолвке.. что ли. Ты не возражаешь?
– Так ты что, делаешь мне предложение или изображаешь отмазку от помполита таким маневром? – тихо прошептала Ляля и приготовилась как бы всплакнуть.
– Да я и сам давно уже хотел тебе предложить, ведь уже третий месяц мы живём вместе и мне без тебя уже… плохо… Дак ты как, согласна?
– Ну, конечно – согласна! Разве ты, дурачок, не видишь это сам?
***
…Виза для работы Ляле-Ларисе больше не потребовалась… Разве что – в турпоездку, но тогда это было из области сказок…
…Как сучки во время течки, они сбились в стаю, где кобели крутятся со стоячими вверх хвостами, и… снюхались с «корпусом» Риты… И Олеся тоже попала, что называется, – в своё корыто…
Поток писем от Олеси, в океан, и обратно почти иссяк, молодые угомонились и обменивались короткими, зато срочными теле и радиограммами-штампами: «Скучаю, жду, люблю, целую».
Рейс, как водится, в конце года продлили, пошёл уже седьмой месяц разлуки. И тут, после полугодового отпуска, на промысел пришёл на своём «Атлантике» капитан Анатолий Грицаенко. Он привёз для капитана Ростоцкого промысловый груз, продукты и запчасти. Пока шёл перегруз, капитаны общались за рюмкой водки.
– А чего ты мне, Эд, что-то плёл, что в спешке свадьбы даже на брачную ночь времени не хватило? Твоя-то Олеся – на сносях, вот-вот папой станешь!
Наступило тягостное молчание…
– А ты ничего не путаешь? – наконец, выдавил из себя Эдуард. – Может, она… раздобрела… ну, поправилась от безделья, что ли?
– Да нет. Моя жена недавно виделась с твоей Олесей, и та подтвердила, что скоро собирается рожать… А что, она разве тебе ничего не сообщала?
Эдуард молчал. А после долгого раздумья сказал:
– Мне сообщали… пришедшие на промысел мои знакомые, что неоднократно видели мою Олесю в ресторане «Балтика» в компании Риты… Ты знаешь – какой. Но я отказывался даже представить себе такое, чтобы моя наивная и робкая селянка… пошла в ресторан… искать приключения, как Рита…
***
Среди толпы встречающих на причале Олеси не оказалось.
После официоза общения с начальством к нему заглянул старший механик, получивший квартиру в том же доме.
– Эдуард, я тебя жду в машине! Меня встретили, – резанул он Ростоцкого по сердцу.
У подъезда нового дома Ростоцкий тормознулся, соображая, где может находиться его квартира?
Старушки на лавке тут же: «А вы кого ищете, какую квартиру?»
Эдуард назвал номер, и старушки переглянулись: «А… эту! Так третий этаж, налево». И снова переглянулись со значением.
Дверь открыла Олеся и бесстрастно сказала: «Ну, здравствуй! С приходом! Проходи на кухню, я готовлю обед. Я счас… позову соседку». И выскочила на лестничную клетку.
Всё правильно сказали… Живот у Олеси торчал «огурцом»…
Олеся зашла на кухню и сказала: «Подай мне сковородку, счас зажарю яичницу!»
Как в тумане, молча, Эдуард снял с крючка на стене сковородку и протянул ей.
И тут произошло невероятное: Олеся распахнула окно кухни и стала визжать на всю улицу: «Спасите, убивают, помогите! Вызовите милицию!! Умоляю, спасите!» При этом она стала БИТЬ СЕБЯ сковородкой по лбу, и по её лицу потекла кровь… Тут же на кухню вбежали две девицы, которых Эдуард видел впервые.
– Сейчас, Лесечка, приедет милиция и «скорая», мы УЖЕ ВЫЗВАЛИ, – затарахтели они, изобличая поставленный дешёвый спектакль, и стали вытирать полотенцем кровь со лба Олеси и складывать в пакет вместе со сковородкой – готовили «вещдоки» для милиции… Олеся изображала при этом полубессознательное состояние и тошноту, как признак сотрясения головного мозга…
…Опешившего Эдуарда арестовали, согласно показаниям «свидетельниц» за нападение и попытку убийства жены, а «скорая» увезла Олесю в больницу с подозрением на сотрясение мозга, поскольку лобная кость оказалась без повреждений. В висок Олеся себя бить не стала – можно перестараться!
На заведённое уголовное дело (вещдоки – налицо, отпечатки пальцев – на ручке сковородки!) ставится в известность партком: коммунистов не судят! Вначале их делают, как всех – рядовыми беспартийными, исключают из КПСС…
Следственное дело быстро не делается и к моменту его завершения Олеся родила мальчика и подала на развод.
И – гражданский иск в суд на… алименты!
В те времена в гражданских процессах не использовали научные методы установления родства по ДНК. Тогда использовались, как доказательный аргумент, в основном, показания соседей и подружек.
Непререкаемый авторитет Риты открыл глаза наивной селянке: если родить от капитана-рыбака, а лучше – от двоих или троих, то до конца жизни не придётся ишачить за копейки, а получать алименты такие, как если бы на тебя горбатилась у своих кульманов целая бригада МНСов, младших научных сотрудников, и жить в своё удовольствие!
Такая тактика была в ходу у «верботы» и «гастролёрш» на всех бассейнах страны. И была весьма успешной. А в последнее время закон был изменён в пользу интриганок: не требовалось свидетельства о браке, а достаточным считалось «ведение совместного хозяйства»! То есть, если бабульки, зорко охраняющие подъезд, засекут тебя с «авоськой» с пивом и сушёной корюшкой, то имеет место факт ведения общего хозяйства, а стало быть, капкан захлопнут как минимум на 18 лет! Потому, как ещё и за время учёбы надо платить.
Партком ждал заключения следствия по делу, а следователь ждал решения парткома о партийности обвиняемого по делу.
Вот тогда-то и вытащили Эдуарда Ростоцкого на бюро, а он предпринял встречный, иезуитский ход… и написал жалобу… на самого себя!
Поскольку шляхетские кровя не позволяли Ростоцкому лечь на пузо перед следствием и божиться, что не спал он со своей женой (кто ж поверит в такую благоглупость?), что не его это ребёнок и не бил он неверную жену сковородкой по голове, а… вляпался он, как последний лох, что не достойно командира огромного судна с экипажем почти в сто человек, доверившим ему свои судьбы и даже жизни… пришлось ему пойти на сделку с интриганкой:
Чего и было нужно Олесе!
Эдуард согласился на развод, на уплату алиментов, на отказ от делёжки жилья (что и было предусмотрительно подстраховано Олесей пропиской в квартире её любимой матушки-няни), а Олеся и её собутыльницы изменили свои прежние показания на «точно не помню» и «мне кажется», что, по закону автоматом решается в пользу обвиняемого, ибо вменяемая ему статья примирением сторон дела не закрывала.
Тамара и Ляля, как опытные лоцманы, вели Олесю к цели: «сделать» Эдика и при этом оставить его в капитанах, ибо цель – капитанские алименты, а не «пшик» из зоны… Поэтому, показания всех троих плавно перетекали со «смертоубийства» в супружескую ссору на почве ревности.
Следствие тоже сочувствовало капитану: не впервой им попадали такие «дела». И готово было приостановить дело за «недостатком улик»…
Очень многие бывшие члены КПСС (не «коммунисты» – нет, таковых в природе не было, были лишь «члены», изображавшие коммунистов) помнят то «лобное место» – отдельно стоящий стул в торце длинного стола, за которым заседало «бюро» парткома и всегда последним вопросом повестки дня был «персональные дела»… На этом стуле сидел, смущённый и растерянный капитан Ростоцкий под взглядами одиннадцати пар глаз, взирающих на него, как на прокажённого, – с откровенным отвращением и укором.
С противоположного торца стола САМ (секретарь парткома Титов) задал стандартный вопрос (на «ты», естесственно!):
– Ну, расскажи нам, Ростоцкий, как ты дожил до жизни такой, до уголовщины, и на кого ты жалуешься при этом? Нам непонятно!
– Я не жалуюсь. Я прошу защиты у коммунистов. Ведь я ничего не совершил противоправного. А меня сняли с должности. Возбудили уголовное дело, отняли квартиру и ещё в суде лежит иск на выплату алиментов… При том, что я свою жену и пальцем даже не трогал. В прямом и переносном смысле… У меня с ней… не было близких отношений… Ну – брачной ночи, что ли… Не успел. Ушёл в рейс…. Вы мне верили, когда доверяли судно и экипаж, так поверьте и сейчас, не исключайте меня из партии… Я просто «влип» в историю…
– Ну, вы посмотрите на него! Его поймали за руку, а он говорит: «рука – не моя!» возмутился САМ и с обеих сторон стола-трибунала возник возмущённый ропот с жестикуляцией: они ожидали покаяния, а тут такая глупость и наивность: «и не бил жену и даже – смех один! – не спал с женой!» Кто ж поверит? Ясно, – ревнивец, да ещё и нас принимает за дурачков, чтоб прикрыли его выкрутасы…»
Но тут взял слово начальник службы эксплуатации флота Илья Гольдман:
– Как юрист и как один из непосредственных руководителей капитана Ростоцкого я вник в дело Ростоцкого, как общественный защитник по поручению коллектива нашей службы. Я связался со следствием и вместе мы пришли к выводу, что нападение на жену – инсценировка, а «свидетельницы» – не являлись очевидцами преступления. Вопрос об алиментах – на совести обоих супругов. Но, мне кажется, суд будет на стороне законной жены, а Ростоцкий станет жертвой… спешки…. Но это – не вопрос парткома. Ходатайствую о возвращении капитана Ростоцкого на его судно, в его экипаж, с которым он успешно работал. И по работе к нему претензий нет.
После противоречивых дебатов, переглядываясь и пряча улыбки (особенно касательно «непорочной брачной ночи»! ), члены бюро парткома, уловив сигнал начальника базы не губить ему успешного капитана, постановили: объявить строгий выговор коммунисту Ростоцкому «За неправильное поведение в быту» (!?), и рекомендовать следствию (если позволяют обстоятельства дела) прекратить уголовное дело за недоказанностью вины (в то время существовала такая тенденция, когда партия «рекомендовала» следствию!), а начальнице ЖКО Новиковой возобновить партийное поручение по урегулированию личной жизни и быта коммуниста Ростоцкого и поставить его вновь на очередь для получения жилья в самый конец!
«Пущай ждёт ещё десять лет – в наказание за бестолково утраченную Базой Тралфлота аж двухкомнатную жилплощадь для какой-то сельской вертихвостки!»
Предостережением для остальных моряков, увы, это дело не послужило…
Между прочим, один из Отцов-основателей коммунистической догмы – Фридрих Энгельс в своей книге «Происхождение частной собственности, семьи и государства», на 81 стр. (М. 1948 г.), написал:
«От супружеской неверности, КАК ОТ СМЕРТИ, нет никаких лекарств».
По-видимому, коммуняка Фрэд был большой «дока» «в энтом деле» (по части ходьбы «налево»…). А то с чего это, вдруг, Карл заслал гневное письмо Фрэду:
«Как ты, женатый человек, посмел «наследить в моём доме? (Кто-то «случайно» обрюхатил молодую служанку Карла Маркса!) Гнев Маркса можно было понять: ведь, во-первых, Фрэд залез в чужой огород! А, во-вторых, подозрения, естественно, пали на безвинно пострадавшего – Маркса! А это – не по понятиям, чтобы безвинно страдать… за чужие радости.
На эту эскападу Карла шалунишка Фрэди ответил цитатой из римского писателя Теренция, ставшей «крылатой», а, главное, – очень удобной:
«Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо!»5, после чего он сел за стол и облёк свою мысль в рамки научного коммунизма (в смысле: «каждому по потребности»…) и что он в бронзе и в граните увековечил позже (на станице 81 московского издания, читай выше!) своего научного труда «Происхождение…»
Правды ради, тем самым, Фрэди здорово подгадил студиоусам аж до седьмого колена: предмет «Научный коммунизм» (вместе с сакраментальной фразой!) напрягли изучать поголовно всех – и гуманитариев, и технарей и везде выносили сии «Новые скрижали Завета» на экзамены… Вот так Фрэди попал в самую пяточку, что до сих пор, почти все поголовно люди на грешной Земле живут по заветам научного коммунизма, подаренным Человечеству Фрэдом, «аки Прометеем – огнь…»
Чисто французское лекарство
Рассказ-быль
За три года до полёта Юрия Гагарина в космос в городе рыбаков Калининграде вспыхнула, словно «золотая лихорадка», тяга в космос. Но не в тот «космос», в который запуляли Гагарина. Для рыбаков Калининграда (да и всей Страны!) далёким миражом, «космосом» являлось… заграничное плавание. Как колхозников, которых «оскопили», лишив их паспортов, рыбаков держали «в узде», без загранпаспортов моряка. «От порога и до порога» родного причала – вот твоё плавание. Безо всяких там заграниц, отдыхов-передыхов и, не приведи Господь, – вражеских магазинов! Их, развращающих коммунальный быт, коммунистическую мораль и высокую партийную духовность тряпки, музыка и развязное поведение недопустимо в здоровом советском обществе! А потому – за границу – ни ногой! Вот вам – Атлантика, вот вам – Балтика, торчите там сколько влезет, без ограничений! Совсем наоборот: ежели остаётесь в океане на продлённый рейс – то мы вас повесим! Не казним, конечно, пока – нет. А на доску почёта, что в кирпичной кладке сотворена там, за углом, в Парке Студенецкого, рядом с пивнушкой…